Лета Триглава

Глава 25. Мертвый полдень

Для Даньши соорудили носилки из лапника и обтянули тряпьем. Хорс тащил его за собой, не надрывался. Хоть и однорукий — а страсть, какой крепкий. Напрасно Беса вызывалась помочь, Хорс только отмахивался.

— Не девичье дело, а силы тебе еще пригодятся, если хотим живыми уйти. Не зря ту грамоту сохранил. Выходит, не я один искал тебя, есть и другие охочие.

— Кто же? — растерянно спрашивала Беса и, посмурнев, сама отвечала: — Сып. И душегубы, что мою семью погубили.

— Может, Сып, — уклончиво отвечал Хорс. — Или кто-то еще, его подославший.

На носилках заворочался Даньша и расклеил сухие губы, пытаясь вытолкнуть слова. Беса заботливо поднесла отвара и ждала, пока парень напьется — часть пил, часть проливал на рубаху. Напившись, пытался подняться.

— Сам… пойду…

— Ишь, резвый! — прикрикнула Беса. — Лежи уж, сдюжим!

— Сам! — упорствовал Даньша. Но, привстав, тотчас же повалился обратно.

— Лежи, — сказал и Хорс, как отрезал. Парень послушно притих. — Придут силы и побежишь тогда своими ногами, а пока лекаря слушай. Недолго осталось.

— Идем куда? — спросила Беса.

— До Копылова, если верить Хвату, рукой подать. Невелик городишко, а помощь найдем. Лекарствовать стану, Даньшу поднимем, да и тронемся дальше. Многое еще сладить нужно.

Задумался, поправляя на культе повязку.

Беса поняла: закончить хочет колдовскую трубку, которая люд до печенок просвечивает. Да и на что там глядеть? Требуха да кости. Другое дело — людова соль. Не то, что Беса поверила Хорсу, уж очень мудрено он врал, как только выползни-староверы и могут. Но где-то в животе нет-нет, да и точил червячок сомнения: а ну, как правда?

— Стой! — велел Хорс.

Склонившись, придирчиво изучал примятый папоротник. В отчетливых следах собирались росные лужицы.

— Здесь прошли всадники, — продолжил лекарь, — пересекли овраг на рассвете и двинулись к западу. Всего на несколько часов разминулись. Лети на разведку, Хват, — скомандовал оморочню. — Посмотрим, помощь это или погоня. Мы встанем здесь. Найдешь воды, Василиса? Только не уходи далеко.

— Не уйду, — пообещала Беса. Подобрала глиняную плошку, добытую в Скрытовой Топи, и, поддерживая подол рубахи, осторожно направилась в чащу.

Огонь пощадил эти места. Пахло хвоей и травами. В изломанных корнях сновали, перешептывались лесавки. Сваржье око пекло с безоблачного небесного атласа, и Беса ежилась, думая о других, далеких светилах, что выше и горячее Тмутороканских. Увидеть бы хоть одним глазком, да боязно увидеть.

Родник бил из расщелины, пенясь у камней и таща за собой отмершую бурую хвою, травинки да листья. В зарослях попискивало мелкое зверье, и Беса подумала, что хорошо бы добыть хоть какой-то дичи. От того в желудке урчало, а голова казалась пустой и бездумной. На одном брусничном отваре разве проживешь? И Даньше не помешал бы наваристая уха, мигом бы на ноги поднялся. Попросить бы у Хорса крючья да гибкие жилки из его колдовской трубки, да наловить рыбешки.

С теми думками возвращалась, стараясь ни проронить ни капли родниковой воды. По голым ногам хлестал папоротник — скоро макушка кресы, когда расцветет разрыв-трава и огненные цветы, способные открывать любые клады. Маменька баяла, сорвешь цветок — и откроется тебе змеево золото, запрятанное глубоко в земных хлябях, и тогда можно не прятаться, не воровать людову соль, а жить вольно, сам себе голова, хоть в стольном Китеже, хоть на берегах Беловодья. Только раскрывается тот цвет ночью, а теперь — полдень. Да такой мертвый, что ни ветерка, ни дождика. Ели стояли, точно княжьи соколы, вытянувшись по струнке, даже лесавки прекратили переругиваться, и томно возлежали на лесной подстилке, под шляпками поганок, посверкивая на Бесу пуговками-глазами.

Когда вернулась, Хорс перевязывал культю.

— Давай, подсоблю, — передав плошку Даньше, протянула десницу.

Хорс культю убрал.

— Не нужно, справился уже.

— Рана ведь! — не отступала Беса. — Хоть бы водой омыть. Сам говорил, без обработки да перевязки заражение будет, а ты столько времени в темнице провел, по лесам шатался, еще и голодный. Или думаешь, в обморок упаду? Видела я уже кровь-то.

— Знаю, знаю, что ты не такова, — усмехнулся Хорс. — Но напрасно беспокоишься, меня никакие болезни не берут. Заговоренный.

— Упрямый! — ругнулась Беса и, надув губы, присела на край носилок, придерживая плошку, чтобы Даньше было сподручнее пить. Думала, накручивая кудряшки на палец, поглядывала на Хорса. Тот сидел вполоборота, тоже в думки погружен. Беса залюбовалась: сколько видит, а все никак не привыкнуть. Барин, точно с картинки. Уж сколько по лесу ходили, а прическа — волосок к волоску, усишки гладкие, смоляные. У другого бы давно борода лопатой вымахала, а Хорс за собой и здесь следить умудряется. И когда успевает?

— Послушай, Яков, — заговорила она. — Помнишь, я говорила тебе, уйдем мол? А ты отвечал, что все равно от взгляда богов не укрыться. Что, если уйти не в Копылов, и не в Китеж, и не Беловодье и не за реку Смородину, а еще дальше? В твой волшебный Ирий, где та же трава да небо, но все-таки другие?

Хорс будто вздрогнул, с интересом глянул на Бесу. В глазах мерцали, завивались спиралью блики Сваржьего ока.

— В Ирий, говоришь? — повторил. — Далеко же придется забраться.

— А мы попробуем!

— Туда не попасть так просто, — возразил Хорс. — Взлететь придется к небесному шатру, к хрустальному терему. А как? Давно я над этим размышляю, но разве с вашими технологиями сладишь?

— Придумаешь, — тряхнула головою Беса. — Мертвых поднимаешь, Аспида одолел, еще и просвечивающую трубку готовишь, нешто летучий корабль не сделаешь? А мы подсобим.

— Если в качестве топлива использовать жидкий водород, а окислителем — жидкий кислород, а систему защиты усилить углерод-углеродными панелями, то, может, и сладим, — из того, что говорил Хорс, Беса не понимала ничего, но истово кивала на каждое слово, кажущееся ей колдовским заклинанием. — По первости, конечно, можно на людовой соли сработать, а твердотопливный ускоритель сделать на специальном порохе. Не забоишься только? Со мной — да на небо?

— А ты правда там был? Расскажи?

Беса прижалась к груди лекаря, заглянула в лицо.

— Был, — подтвердил Хорс, с улыбкой поглаживая девушку по волосам. — Только это не то небо, которое себе воображаешь. Нет там ни облаков, ни хрустальных дворцов, а есть черная пустота и целая россыпь звезд. И каждая звезда — раскаленный шар. Возле такого шара и крутится наш Ирий. Летит туда огромный челн, в котором спят долгим сном люди.

— Людены вроде твоих шатунов?

— Шатуны им в услужение созданы. Да и то, не все их них на людей похожи. Есть совсем крохотные, есть похожие на животных, а есть и вовсе дивные. Челн тот — как слоеный пирог, были там и лекарские отсеки, и залы, и даже заповедник с животными. Ведь неизвестно еще, что на Ирии встретишь. А так — привезешь животных, выпустишь железников, и будут животные размножаться, а железники — собирать всю информацию о воздухе да воде, в хозяйстве помогать, дома строить.

— Так если небо — огромный челн, то где же тогда Тмуторокань?

— Тмуторокань-то, Василиса, и есть тот заповедник. На одном из ярусов стоит, защитным куполом накрытый, и движутся по куполу месяц да звезды, да Сваржье око. Для того так сделано, чтобы не дать яду распространиться дальше и сберечь тех, кто спит в своих скорлупках.

— Богов?

— Их в том числе. Только, если хорошенько подумать, напрасно мы мечтаем. Пробудятся боги — разгневаются, сотрут Тмуторокань, раздавят защитный купол и люд погубят. Боялся я этого раньше, а теперь за тебя больше всего боюсь.

— А если не будить?

Хорс снова тяжко вздохнул. Мерцание в его зрачках утихло, рука скользнула с Бесиного плеча.

— Устал я что-то, Василиса, — сказал и отодвинулся, помрачнев. — Отдохнем немного. Хвата вот что-то давно нет. Неужто плохие вести принесет?

Вздохнув, Беса прилегла рядом, положила голову Хорсу на колени. Тепла будто меньше, да все равно уютно. Кажется, придремала. И снились ей бескрайняя чернота и полыхающие огневые шары, среди которых плыл, точно подхваченный потоком листок, огромный челн без парусов. Пылали шары, обжигали лицо. Застонав от жара, Беса очнулась и не скоро поняла, что над головой взволнованно кружит да мерцает вернувшийся оморочень.

— На восток, говоришь, — услышала слабый голос Хорса. — Сам не дойду, Василису бы вывести.

Хват запульсировал, то приникая к плечу лекаря, то отдаляясь от него.

— Не хватит, — продолжил Хорс, точно отвечая на вопрос. — Все, что выкупил, я Аспиду отдал, а часть на просвечивающую трубку извел, мне самому на пару часов работы осталось.

— Чего осталось? — подняла голову Беса.

В лице Хорса — ни кровинки. Губы едва шевелились, выталкивая слова.

— Проснулась? И к лучшему. Уходить тебе нужно, Василиса. Полуденницы на наш след вышли, с прежнего пути свернули, теперь сюда скачут. Даньшу в овраге спрячем, а ты беги, Хват выведет до Копылова.

— А как же ты? — она ухватилась за драную Хорсову рубаху.

— Придумаю что-нибудь. Не бойся, огневицы меня не тронут.

— Как же не тронут, когда ты в государственной измене да вероотступничестве обвинен!

Беса вскочила, озираясь.

Воздух напитался зноем. В жарком мареве подрагивали листочки осин. Голова плыла, и плыло над лесом Сваржье око, выглядывая беглецов сквозь ельник.

Хорс взял Бесу за плечи, и сердце заныло, точно в него ткнули раскаленной иглой.

— Послушай, Василиса, — сбивчиво заговорил он. — Я тебе не лгал, когда признавался, что ты стала мне дороже всего на свете. Нет на земле ни птицы, ни зверя, ни рыбы, ни твари живой, которую я мог бы назвать столь же драгоценной, как ты, моя люба. Любил тебя сначала, как спасение, потом — как сестру, и вот теперь — как девушку.

— Я тоже тебя люблю! — всхлипнула Беса, цепляясь за лекаря. — Люблю тебя, Яков! Мы все преодолеем! Уйдем на Ирий! Спасемся, слышишь?

— Одной любви мало, — продолжил тот. — Ведь не зря оттолкнул тебя тогда, не для того, чтобы причинить обиду, а потому, что слишком разные мы с тобой.

— Я знаю, — шепнула Беса, сглатывая слезы. В груди саднило, веки щипало, точно в них насыпали углей. — Все, что говорил, запомнила. Видела, как ты колдовал. Предков моих помнишь, в старого бога веруешь, на небе был, и Гаддаш тебя слушается.

— Не слушается. А на помощь пришла, потому что я обещал ее вызволить, ведь старшие боги только и мечтают, как Тмуторокань на корню уничтожить, а я… я не могу. Ни тогда не мог, ни теперь. Особенно теперь, когда тебя встретил. Только напрасны все мечты, не спрятаться нам и не быть вместе. Уходи одна. Так спасешься…

Он не закончил.

Земля задрожала под железными подковами. Хлестнула по ельнику огневая плеть, и хвоя вспыхнула, точно от дыхания Железного Аспида.

— Беги! — Хорс оттолкнул Бесу от себя и поднялся во весь рост, пошатываясь.

Со свистом и гиканьем выскочила из чащобы всадница. Конь под ней поднялся на дыбы. Ноздри выдыхали клубящийся пар, жесткие надкрылки взрезали воздух, как мельничные лопасти.

Хват бросился полуденнице в лицо.

Искры рассыпались по забралу, подпалили воротник, но богатырша сбила огонь рукавицей и снова подняла плеть.

Беса отскочила — вовремя.

Огненная нить ударила там, где она сидела. Земля так и рассыпалась комьями, брызнули в лицо хвоя и сор. Сквозь марево Беса видела, как в шуйце Хорса блеснул самострел.

— Хотел бы знать, — заговорил он, — на каком основании, сударыня, вы нападаете на честных паломников?

Полуденница не ответила.

Взнуздав коня, подняла его на дыбы, и подкованные железом копыта ударили Хорса в грудь — самострел выпал из шуйцы и заскользил по хвое.

Беса ужом бросилась к нему.

— Управляться умеешь? — услышала слабый голос Хорса. — Там рычажок. С предохранителя снимешь, потом стреляй!

Руки у Бесы тряслись, но рычажок нащупала. Нажала, как видела, на спусковой крючок — грохнуло в замершем воздухе, будто громом, ударило в плечо.

— Зови Гаддаш! — перекрикивая гром, завопила Беса. — Немедля, слышишь?!

Закашлялась от пороховой вони и першения.

Повторно выстрелить не успела.

Сзади налетела кавалькада. Плеть закрутилась вокруг запястья, и Беса закричала от боли — кожа пошла волдырями, и самострел помимо воли выскользнул из пальцев. Беса упала на колени, закрывшись руками, но видела, как двигаются губы Хорса — видно, внял ее мольбам, шептал молитву.

— Именем княжича и Оком Сварга! — раздалось над головой. — Берем в полон! Сопротивляться напрасно!

Огненный хвост закрутился вокруг тела, рубаха пошла черными проплешинами, расползаясь, грудь обожгло. Сквозь слезы Беса видела лишь крупы коней, да дым, да алые сполохи. В тех сполохах лежал навзничь Хорс. Тряпица на культе обуглилась, и там, где должна быть изуродованная плоть, Беса увидела…

Она задохнулась, не веря, не понимая, не желая признать. К щекам прилила кровь, сердце стало золой, и девушка застонала — от боли и горя, что омыли изнутри жаркими волнами.

— Яков… Яков!

Она звала — и не слышала собственного голоса.

Обессилевшую, ее потащили по хвое, точно куль. Лицо кололи ветки, но Беса не чувствовала, а только слышала припавшим к земле ухом, как глубоко-глубоко внизу что-то проворачивается с железным хрустом.

— Того, обморочного, тоже брать? — слышались высокие голоса.

— Тащи и его!

— За девку награда обещана! А этих куда?

— В Китеже разберутся!

— Однорукого щадить не велено!

— Нет! — простонала Беса.

От нового подземного толчка страшно заржали кони.

Почва вздыбилась, раскрылась, будто рана. Из разлома выхлестнул шипастый хвост. В мгновенье подрубил китежскому коню все шесть ног, животное закричало, совсем как люден, и грохнулось оземь. Всадница полетела кубарем, но встать не успела — черный коготь пронзил ее нагрудник, и Беса только видела, как распахнулись голубые, как небесный шатер, девичьи глаза. Распахнулись — и затянулись смертной пленкой.

— Гони, гони! — провизжала полуденница.

Втащив Бесу на седло, обвила шуйцей в рукавице, десницей натянула поводья. Крылья затрепетали, взбивая на голове Бесы кудри.

В последний момент Беса успела увидеть, как выбирается из разлома Матерь Гаддаш. Сжав замешкавшуюся полуденницу в бородавчатом кулаке, тряхнула так, что хрустнули, ломаясь, кости, и брызнула кровь, орошая папоротник, траву и ели, скрывающие шатром оставленных Хорса и Даньшу. Земля ухнула и отдалилась, унося китежских коней к небесному шатру.

«Так бы и попасть на небо, в сказочный Ирий…» — подумала Беса, а после потеряла сознание.