Она плыла по бесконечному пищеводу, перевитому кишками шнуров, будто находилась в утробе огромной рыбины. Было безлюдно, безмолвно и холодно. Плыли, убегая за спину, морочные огоньки. В ячейках-сотах, приклеенных к пищеводу, угадывались силуэты спящих. Некоторые ячейки пустовали, в некоторых зияли дыры, какие-то и вовсе не разглядеть — терялись в путанице кишок.
Не чувствуя ни рук, ни ног, Васса понимала, что тоже спит, но не могла проснуться. Наверное, так чувствовали себя и боги. Наверное, Васса сама была немного богом: частью сознания она видела себя саму — обездвиженное нагое тело, распростертое на столе, другой же частью ощущала немую пустоту вокруг, и видела их — и Сварга, и Гаддаш, и Мехру. И того, четвертого, чей лик не смогла разглядеть при обряде перепекания, зато рассмотрела теперь.
Хорс тоже спал, но не видел снов.
По бледной коже вились шнуры, уползая куда-то вниз, в клубящийся холодный туман.
— Яков! — хотела позвать Васса, да не могла.
Лицо у спящего осунувшееся, белое, точно подернутое инеем. И кажется, будто скорлупа ледяная на ощупь. Хотела ударить по матовой скорлупке — десница не слушалась.
— Яков…
Голос звучал лишь в ее голове, но ни звука не сорвалось с сомкнутых губ. А может, и губ никаких больше не было, и не было самой Вассы: только воспоминание о ней, навий морок.
Мир подернулся, начал расползаться, как истлевший саван.
Полоснуло по глазам светом, а следом пришла боль.
Извиваясь на столе, Васса дала, наконец, волю слезам и скорчилась, точно в материнской утробе, обнимая колени и выдергивая дрожащими пальцами остатки шнуров. По коже текло что-то горячее, липкое.
— …а… ва… са!
Ее звали отсюда, из страшной реальности, где пахло кровью, порохом, людовой солью и горелой древесиной.
— Вот так, сестра! Вот так…
Ей помогли избавитьяся от впившихся в кожу игл, обтерли холстиной, обняли за плечи и ждали, пока Васса исплачет все слезы и затуманенный разум примется осознавать, что рядом нет ни черного волхва, ни Хорса, а есть только Ива — всклокоченная и болезненно бледная, будто это ее держали в холодной пустоте, будто из нее высасывали кровь и силы.
— Где… — подала голос Васса, удивившись, каким беспомощным и слабым он вышел теперь, и не пытаясь объяснить, о ком спрашивала.
— Нету, — ответила полуденница. — Никого нету, одни тут. Ну? Продышалась? Жива?
Васса уронила подбородок на грудь и съежилась под холстиной, затравленно озираясь и выхватывая из полумрака перевернутую скамью, снятую с петель дверь, погасший очаг, битое стекло да колеблющееся от сквозняка тряпье, укрывающее что-то огромное в углу горницы. Сощурившись, вгляделась в Ивино лицо.
— Как… нашла? — вытолкнула окостеневшим языком.
— Не нашла бы, коли не подсказали.
Ива отвела десницу с зажатой лучиной, а огонек по-прежнему остался плясать подле глаз. Васса отмахнулась — огонек отлетел и вернулся, а после радостно замигал, будто пытаясь что-то втолковать девушке.
— Хват! — поняла она.
Вновь покатились слезы — горячие, живые.
Сколько она провела без сознания в этой страшной горнице? Как Иве удалось спастись от княжича?
— Плечо мне попортил, окаянный! — посетовала Ива, растягивая губы в улыбке и демонстрируя оголенное плечо, где алел свежий ожег. — Да я не в обиде, иначе не очнулась бы. Да и то сказать, не сразу распознала, чего от меня оморочень желает. Как на меня кинулся — я уж хотела драться, а куда бить? Ни лика, ни тела. Плетью бы перепоясала — опять же, пояса нет.
Васса прыснула сквозь слезы, поднялась на слабые ноги. Колени еще дрожали, тряпицы, обернутые вокруг ранок, оставленных иглами, пошли кровяными оспинами, да разве это важно теперь? Главное — жива! Главное — рядом верная, добрая Ива, не испугавшаяся невидимки-оморочня. Главное — здесь Хват. Вот только…
— Яков… — вспомнив, сжала до боли кулаки.
Оморочень заметался перед лицом, задрожал желтый огонек, затрепыхался пойманным мотыльком.
— Нет жизни теперь, — простонала Васса. — И не вернуться, не похоронить, как люд, вокруг Китежа неспокойно, навии ополчились, боги гневаются!
— Богам до нас дела нет больше, — ответила Ива, помогая сестре-полуденнице облачиться в рубаху да штаны. — Молитвы до них не доходят, разлом все шире становится, месяц-ладья с цепей соскальзывает, того и гляди — весь люд передавит.
Хват продолжал крутиться подле Вассы, то подлетая, то, трепеща, кидаясь к дверям.
— Что сказать хочешь? — взмолилась девушка, протягивая руки. — Куда зовешь?
Оморочень заплясал живее, точно досадуя на непонятливость.
— Уж не хочешь ли сказать… — запнулась, обжегшись мыслью. — Жив?!
Хват замер на месте, замигал отчаянно, будто соглашаясь.
— Жив, — повторила Васса, выдыхая и слушая, как забилось, разнося тепло по жилам, глупое девичье сердце. — Уж не здесь ли, в Китеже?
Хват снова отлетел к дверям и закружился на месте, зовя за собою, наружу.
— Куда?! — Васса обняла подругу за плечи. — Слаба еще!
— Коли Яков действительно жив — сил хватит!
Она вывернулась из захвата, метнулась к дверям. Ива бросилась следом.
— Ему ведь копьем грудь пронзили! Своими глазами видела! Какой люден выживет после такого?
— Тот, кто не люден, и никогда им не был, — ответила Васса, помедлив.
Ива тоже застыла, приоткрыв рот.
— И он… тоже? — ахнула.
Васса мотнула головой.
— Не мертвый Хорс, как княжич, но и не живой. Потому, видно, на ласки мои не отвечал, обидеть боялся… Ох, Ивица, в голове будто туман! Увидеть бы его! Объясниться…
Прижала ладони к груди, оглядываясь на разгромленную горницу.
Манила громада, скрытая под тряпьем.
Манила близость тайны, навевала воспоминания о давно сказанных словах.
«Взлететь придется к небесному шатру, в сказочный Ирий… а как?»
На дрожащих ногах, осторожно, вернулась, остановившись вплотную к завешенной холстами громадине.
Хват нетерпеливо приплясывал у щеки.
Васса отмахнулась, задев колеблющееся тряпье. Холстина казалась грубой, тяжелой. Но, стоило потянуть за край, опала с громким шелестом, точно разом осыпалась лиственница — Васса едва успела отскочить.
За спиною вскрикнула Ива:
— Что это, именем Сварга?!
И Васса ответила:
— Летучий корабль.
Хват замигал, взлетая к самому потолку.
В пульсирующем свете громада корабля казалась наспех сколоченной, грубой. То здесь, то там топорщилась щепа, для верности прихваченная железными листами. И не было ни палуб, ни парусов — корабль походил на закрытую домовину, и только сбоку чернело отверстие с откинутой на петлях дверцей.
Краем глаза Васса увидела, как Ива осенила себя охранным знаком и зашевелила губами — верно, читала молитву, забыв, что молитвы не будут услышаны.
— Кто же мог построить этакое? — наконец, произнесла та.
Васса не ответила, хотя про себя знала ответ: Хлуд Корза.
— Надо найти Якова, — вслух проговорила она. — Веди, Хват!
Радостно засияв, оморочень понесся на выход.
Полуденницы пустились за ним.
В груди у Вассы пульсировал огонь надежды. Значит, не пропала работа Якова. Значит, не только просвечивающую трубку смог завершить Корза, но еще и выстроить челн, который взлетит к небесному шатру, к самому терему, где спали боги. Значит, Васса исполнит обещанное, найдет Якова, а после сядут вместе на корабль.
Да смогут ли поднять?
В способностях Хорса не сомневалась: найти бы только живым!
Снаружи доносились выстрелы.
Гудело пламя, опоясывая полнеба.
В тереме было сумрачно, душно.
Бег через горницы напоминал Вассе о виденном сне, о полете сквозь пищевод коридоров, о двойнике Якова под заиндевевшим стеклом.
Она старалась об этом не думать.
Огонек Хвата вдруг вильнул вправо.
Васса потянулась было за ним, как тут же, слева, метнулась живая тень.
Ива выхватила плеть, но покачнулась, простонала:
— Обратно, сестра! Живее! Я не смогу удержать…
По ее обожженому плечу полоснули желтые когти.
Взвыв, Ива осела на пол, даже не попытавшись сопротивляться.
Васса тоже упала и, перекатившись, вскочила, оказавшись напротив чудовища, некогда бывшим китежским княжичем Рогдаем.
— Прежде девкиного духа видом не видано, — пророкотало чудище, — а ныне сами пожаловали!
— Рогдай! — слабо позвала Ива.
Ее зов не был услышан.
Княжич выставил скрюченные когти. Во рту, полном игольных зубов, сновало жало.
— Прочь! — крикнула Васса. — Именем Мехры!
Княжич ухмыльнулся и бросился вновь.
Когти чиркнули по щеке.
Васса качнулась, но выстояла, поднырнула под скрюченную, изломанную руку чудовища, пнула в выпирающий костлявый позвоночник. Да что сделается мертвяку? На счастье, в лицо Рогдаю бросился Хват.
Княжич зашипел, ухватившись за лоб, зажмурил полыхающие огнем очи.
— Бросай мне плеть! — велела Васса. — Бросай, говорю!
Зажмурившись, Ива толкнула свернутый жгут. Васса подхватила его за рукоять, размотала.
Искры заплясали на ленте, взвились, опоясав княжича промеж ребер.
Пахнуло паленым.
Васса рванула, подсекая.
Подвывая, чудовище покатилось по доскам, пытаясь сбить с себя огонь.
— Прочь! — крикнула Васса полуденнице. — Двигаться можешь?
Сцепив зубы, Ива мотнула головой и поползла, подволакивая ноги. Ее плечи дрожали не то от напряжения, не то от боли.
Васса хлестнула снова — плеть выбила из изъязвленной плоти ошметки кожи. Рогдай зашипел и, припав на четыре конечности, закружил подле.
— Именем Сварга!
Плеть высекла искры снова — Рогдай увернулся.
— Именем Гаддаш Плодородной!
Зубы лязгнули возле щиколоток, и Васса едва успела отскочить.
Отчаянно сверкая и будто раздувшись вдвое, Хват бросился Рогдаю в лицо.
Вспыхнули огненные язычки.
Зашипело, потянуло гарью.
Завывая, княжич кубарем покатился по доскам, терзая когтями лицо. Меж пальцев вытекало черное, кровяное, где было око — теперь зияла мясная дыра.
— Уходим, уходим!
Подхватив Иву под мышки, Васса потянула ее через горницы прочь.
Грохотали, закрываясь, тяжелые двери. За ними бесновался и выл раненый княжич.
— Где оморочень? — слабо спросила Ива.
Чем дальше от княжича — тем тверже становился ее шаг.
— Задержит навия, — ответствовала Васса. — Справится, не впервой! Идем!
Они выскочили в душную, полную огня и криков ночь.
Бежал перепуганный люд.
Стреляли соколы-огнеборцы.
Взвивались огненные плети, возвращая мертвых в небытие.
— Как теперь найти… — начала было Ива и умолкла.
Над Китежем взошла звезда.
Была она ослепительнее прочих и белой-белой, точно раскаленной в небесной кузне.
Следом грянул гром.
Волна горячего воздуха прокатилась по городу, и Васса плашмя рухнула в пыль, увлекая за собой Иву. Стало жарко, как в печи. Жар пробирал до самых костей, плавил мысли, выжигал слезы и страх — они выходили через поры вместе с потом. Сцепив зубы, Васса лежала и ждала, вминая голову Ивы в землю, и сама почти не дышала, спиной чувствуя только жалящие укусы не то камней, не то града. В ушах нарастал звон. А когда все закончилось — не сразу поняла, что лежит среди костей и пепла. Подняла голову, отплевываясь от пыли, отдышалась.
Рядом ворочалась, постанывая, Ива.
— Жива? — требовательно осведомилась Васса, но почти не услышала собтвенного голоса.
Ива кивнула.
— Ранена?
Вместо ответа полуденница поднялась, покачиваясь, на трясущиеся ноги. Рубаха на ней была черной от сажи и крови, в прорехи проглядывала голая кожа. Оглядев себя, Васса поняла, что выглядит не лучшим образом. Но, сцепив зубы, поднялась тоже и побрела туда, где бесновался огонь. Сейчас ее вел не разум, а сердце. А еще желание выполнить обещанное и, если Хват не солгал, найти в этом чаде и хаосе того, без которого жизнь осталась бы пустой и бессмысленной.