Летят сквозь годы

11. И ТУМАН — ВРАГ

Есть на Кавказе, в Сунженской долине, станица Асиновская. Здесь полк останавливался на больший срок, чем в других местах, принимая участие в операциях по разгрому гитлеровских войск под Моздоком.

Белые аккуратные домики утопали в зелени огромного колхозного сада. Яблоки, абрикосы, груши, сливы, персики, орехи — все было в том саду. Ветки ломились от обилия плодов. Только не хватало рабочих рук, чтобы убрать богатый урожай.

Треугольной формы небольшая площадка, обрамленная с двух сторон арыками, а с третьей — сетью электропроводов, служила аэродромом. Через арыки были перекинуты мостики, по которым самолеты заруливали в сад, под сень деревьев, для маскировки.

Стоило чуть стабилизироваться наземному фронту, как настроение воздушных бойцов поднялось: боевая работа ночных бомбардировщиков развернулась по-настоящему. На самолетах По-2 не было ни пушек, ни пулеметов, ни бронированной спинки для защиты от обстрела. И скорость не превышала 120 километров в час. Но на этих, сугубо мирных в прошлом, спортивно-тренировочных самолетах были оборудованы бомбодержатели, в замок которых подвешивалось по 200 килограммов бомб. Маленькие стрекозы сыпали на головы врага смертоносный груз.

Каждую ночь, с вечерней зорьки и до утренней, девушки неизменно появлялись над позициями противника и наносили ему ощутимые удары, изматывали его, сбрасывая бомбы через каждые две-три минуты.

С аэродрома, ограниченного арыками и деревьями, взлетать с бомбами было опасно, почти невозможно — не хватало места для разбега. Поэтому работали с аэродрома-подскока. Каждый вечер самолеты переправлялись на какую-нибудь большую площадку — поле. Туда же выезжали техники, вооруженцы. Батальон аэродромного обслуживания вывозил все необходимое: бомбы, бензин, масло, ужин. Иногда даже два ужина.

Нашли удобное поле у подножия Терского хребта, неподалеку от реки Терек, по которой проходила линия фронта. На поле были копны сена. Несколько копен убрали, очистив таким образом полосу для взлета.

Боевой задачей являлось: бомбить вражеские эшелоны на подходе к Моздоку, мешать противнику подтягивать резервы.

Первой вылетела эскадрилья под командованием Серафимы Амосовой. Еще издали в районе железной дороги Амосова заметила дымок. Штурман в ярком свете САБа разглядела движущийся поезд. На него была сброшена серия бомб. Состав разметало. Лишь паровоз с двумя вагонами продолжал мчаться к Моздоку.

Эх, стукнуть бы по паровозу! Да больше не было бомб. Командир эскадрильи повернула на аэродром. И она, и штурман видели, как вспыхивали САБы, рвались бомбы, сброшенные другими экипажами.

— Наши девчонки добьют эшелон, обязательно добьют, — сказала Амосова.

И вдруг забеспокоилась: густой, вязкий туман наползал со стороны Терека.

— Скоро закроет аэродром! Смотри, смотри, штурман! Успеют ли наши сесть до тумана?

— Я вижу. Но как помочь? На аэродроме еще и не знает никто, какая грозит опасность.

Приземлившись, Амосова сразу же побежала доложить командиру полка обстановку.

Самолет за самолетом возвращались с задания. Туман быстро распространялся. Все самолеты успели благополучно сесть. Не вернулся лишь экипаж Макаровой — Белик. Их ждали с минуты на минуту.

Аэродром окутал густой туман, настолько густой, что на расстоянии двух метров невозможно было ничего различить. Люди, находясь рядом, лишь по голосам узнавали друг друга. И вдруг прямо над головами раздался гул мотора. Это прилетела Макарова.

Таня кружила над аэродромом — чувствовалось, что она пробовала зайти на посадку. Зажгли прожектор. Таня сумела точно посадить самолет на узенькую площадку у самого прожектора.

После посадки подруги окружили Таню и Веру, обнимали, поздравляли с благополучным приземлением. Таня улыбалась и рассказывала:

— С воздуха прекрасно видно расположение аэродрома. Туман же всего десять — пятнадцать метров толщиной. Издалека вижу: все самолеты зарулили под копны, место для посадки свободно. А как зайду на посадку, окунаюсь, будто в молоко, и ничего не вижу. Консолей плоскостей даже не видно. Когда взлетела красная ракета, мне показалось: она подожгла туман. Перед глазами — красная пелена. И свет прожектора расплывается.

— Таня, а почему ты не пошла на основной аэродром, в Асиновку? — спросила Нина Распопова. — Там же есть старт.

— А почему ты не пошла в Асиновку? Я пошла бы в Асиновку… а через полчаса аэродром открылся, и вы бы все летали, а я там прохлаждалась. Так, по-твоему?

— Это ты в рубашке родилась, как говорят старики. Могло бы кончиться худо. Ведь все самолеты сели, когда туман только начинал закрывать аэродром. А ты садилась в самый кисель. Слепая посадка на наших самолетах пока еще не практикуется, — говорила Нина. — Поэтому считай, что ты сегодня второй раз родилась.

— Пусть так! Только родилась я, наверное, седой, А ну, девочки, посмотрите — нет у меня седины?

Таня наклонила голову, сняла шлем. И вдруг смутилась, опять надела его. Нельзя было сейчас и заикаться о том, что она, кружа в воздухе, с отчаянием вспоминала о трагической гибели Ани Малаховой. Она ничего не могла поделать с собой… Когда загоралась красная ракета в толще тумана, она с непостижимой отчетливостью представляла, как мигал в черной ночи бортовой огонек Аниного самолета… Вспыхнет красная точка. Погаснет. Вспыхнет. Погаснет. Словно Аня, падая, призывала на помощь, выстукивала: «SOS», «SOS», «SOS». Какая нелепость!.. Аня готовилась бить врага… Почему же она не справилась в ту страшную ночь? Это было давно, когда они учились, только готовились на фронт, были неопытны… Сейчас боевой опыт говорил Тане: «Нельзя о таком вспоминать, если надо приземляться, а посадочной полосы в тумане не видно».

Таня нахлобучила шлем и сказала:

— Нет, не к лицу нам седеть. Пусть лучше фрицы седеют. Штурман, правда? — Она обняла Веру за плечи и всем объявила: — А ведь в нашей задержке вот она виновата. Четыре раза заходили на паровоз с двумя вагонами. Заходим. Она: «бум» — сбросила одну бомбу. «Заходи, — говорит, — еще». Захожу второй раз. Ну, думаю, то была пристрелочная, а теперь сыпанет на них серию. Нет! Опять сбросила одну. Четыре раза заходила, и она все по одной бросала. Но молодец — попала прямо в паровоз.

— А почему было не заходить?! — перебила ее Вера. — Обстрела нет. Фашисты, видно, еще не успели подвезти зенитки. Вот я и целилась как хотела. Ты, Таня, не хвали меня. Если бы не ты, то не очень бы я попала. Представляешь, — обратилась она к штурману эскадрильи, — условия идеальные, как на полигоне, еще лучше даже. Высота четыреста метров. Обстрела нет. Скорость сто десять. Курс не шелохнется. Летчик мой — ас. В таких условиях — да не попасть?

Долго еще говорили, смеялись, шутили девушки. Потом Таня затянула песню, и все подхватили ее. Туман продержал на подскоке летчиц до самого утра, так и не дав возможности работать.

Осень вступала в свои права. Летчицам теперь часто приходилось проводить ночи на земле, сидя в самолетах, закрывшись чехлами от дождя. Каждый час взлетал самолет-разведчик. Все с нетерпением ждали вестей о погоде: рассеялась ли облачность на маршруте и можно ли пройти на цель?

Как радовались, когда возвращался дежурный разведчик с сообщением:

— Цель открыта. Можно выпускать самолеты!

Тут же зарокочет один мотор. Потом другой… И вот мощный рокот заполняет весь аэродром.

Вслед за подругами на боевое задание — бомбить переправу на реке Терек у станции Хамидие — вылетели и Таня с Верой. Прямо с аэродрома взяли курс на цель. По маршруту высятся хребты двух гор.

Перегруженный самолет медленно набирал высоту. Облачность исчезла, видимость хорошая. Таня озорно подмигнула светлой луне в чистом небе. Однако стоило самолету перевалить за второй хребет, как картина изменилась. Внизу — пелена низких облаков.

— Что будем делать? — спросила Вера. — Цель, наверное, закрыта.

— Сказали же, цель открыта. Пойдем и увидим сами. Что зря гадать. Смотри, какая красота! Словно на полюсе мы где-нибудь. Кругом торосы, сугробы, и сверху луна их серебрит…

В надежде, что цель все-таки может оказаться открытой, Таня продолжала полет.

Впереди по курсу забили зенитки, вспыхнули четыре прожектора и сошлись в одной точке.

— Поймали. Видишь, цель открыта, — сказала Таня. — Наши уже там.

У самого Терека облачность рассеялась, показалась извилистая лента реки, характерный изгиб берега у Хамидие. Небольшой клочок земли, примыкающий к переправе, был весь покрыт огненными вспышками. Яркие лучи прожекторов метались по небу.

Таня с Верой вошли в зону огня. Впереди над переправой, будто неподвижный, повис самолет, схваченный цепкими клещами прожекторов. Огненные шары-разрывы окружили его кольцом.

— Нужно выручать. Так и сбить могут, — сказала Таня и повернула самолет, чтобы скорее подойти к переправе.

— Бросаю САБ. Давай заходи на боевой курс! — крикнула Вера и выбросила за борт осветительную бомбу.

Два прожектора метнулись к их самолету, ослепили. Ближе, ближе за бортом рвутся зенитные снаряды. Все внимание противника сосредоточено теперь на их самолете. Зато подругам стало легче; освобожденные от прожекторов, они быстро удаляются от цели. А Макаровой туго. Десятки снарядов пытаются настигнуть, уничтожить самолет. Летчик маневрирует, перекладывает с одного крыла на другое. То короткой, то длинной змейкой, то горкой ускользает от снарядов, упорно приближаясь к переправе. Чтобы лучше прицелиться, ослабить свет прожекторов, Вера сбрасывает второй САБ и подает команду:

— Курс триста двадцать. Еще право. Хорош! Так держать!

Тридцать, сорок секунд длится прицеливание. Летчик все это время строго выдерживает режим полета: скорость, высота, курс — необходимые условия для меткого сбрасывания бомб. Именно в эти секунды зенитчики ведут по самолету прицельный огонь. И чаще всего попадают. Тане приходится призвать на помощь всю свою волю, чтобы перебороть инстинкт — рука так и тянется отвернуть самолет от надвигающейся опасности. Таня заставляет себя забыть об опасности. Все внимание только приборам — курс, высота, скорость. Курс, высота, скорость.

Вдруг самолет вздрагивает, отклоняется от курса. Прямое попадание. Снаряд пробил правую плоскость. Таня не успевает сделать парирующего движения, как Вера командует:

— Держать курс!

Неимоверно трудно удерживать израненный самолет. Он кренится, вздрагивает, плохо слушается рулей управления. Но Таня не позволяет ему выйти из послушания, Наконец — толчок по ручке управления. Это штурман дает знак, что бомбы сброшены, И Таня, получив возможность снова маневрировать, выписывает немыслимое сплетение змеек и горок, стремится выскользнуть из лап прожекторов, уйти подальше от лавины огня.

— Попала! — кричит радостно Вера. — Попала в переправу! Я рассмотрела… Ты слышишь, Таня, мы разбили переправу!

— Ай да мы, спасибо нам, — машинально роняет Таня, охваченная новой заботой. «Почему греется мотор? Почему падает высота? Очевидно, пробит маслобак или маслопроводка, — решила она, потому что козырек, стойки, борта кабины — все было забрызгано маслом. — Дотянем ли домой? Хватит ли высоты, чтобы одолеть горы?» Тревога росла, но летчица молчала, не желая волновать подругу.

— Таня! Почему ты молчишь? Ты не ранена? — с беспокойством спросила Вера.

— Нет… Я не ранена, — ответила Таня. — А вот самолет… Не хотела тебе говорить, да, видно, придется. Видишь, как масло брызжет? В любую минуту мотор может остановиться, и если это случится над горами…

— Ты думала, что я ничего не знаю? Я давно все поняла! Но нечего раскисать.

— Ты права, Верок. На наше счастье, болтанка утихла, чувствуешь? Долетим! Как-нибудь дотянем, обязательно дотянем.

И, несмотря на усталость, несмотря на то что руки стали словно деревянные, настроение у Тани улучшилось. Чем-то незаметным, но необходимым в эту минуту поддержала ее подруга, и она уже справилась с нахлынувшей было слабостью.

А мотор все больше и больше недодавал оборотов, высота падала. И все же самолет перетянул через вершину хребта. Вот и Сунженская долина. Но что это? Там, где должен быть аэродром, виднелось белое пятно.

— Только тумана нам сейчас недоставало! — воскликнула Таня.

— А вчера разве лучше было? Тоже туман два часа нас держал, и пробоин пару десятков получили. Разве ты забыла, Таня?

На аэродроме их встретила техник Зина Радона. Она радовалась возвращению экипажа, радовалась успешному бомбометанию, а насчет самолета просила не беспокоиться:

— Не горюй, командир, завтра отремонтирую, и будет служить не хуже нового. Хорошо, что сами не ранены. А самолет — это ничего.

С переправы на Тереке многие самолеты возвращались потрепанные. Экипаж Распоповой — Радчиковой не вернулся совсем. Исправные самолеты садились, заправлялись новой партией груза и уходили на цель. Таня с Верой очень переживали, что остались безлошадными.

На другой день была радость: перед обедом явились в полк Нина Распопова и Леля Радчикова. Вот что с ними произошло. Над переправой их самолет подбили зенитки. Мотор прекратил работу. Летчик и штурман были ранены. Собрав последние силы, Нина Распопова вывела самолет из-под обстрела, и ей удалось спланировать на нейтральную полосу. В темноте девушки долго ползли по грязи, пока не добрались до переднего края своих войск. Их подобрали солдаты саперного батальона, оказали первую медицинскую помощь и отправили в госпиталь. Нина и Леля по дороге сбежали. На попутках добрались в полк, в свою санчасть. Врач полка Оля Жуковская еще несколько дней отражала натиск желавших с ними повидаться.

А после обеда принесли полный мешок писем: с начала отступления в полк еще не доставлялась почта. Сейчас каждой из девушек было по нескольку писем. Таня схватила пачку разноцветных треугольников и конвертов.

Первым распечатала письмо от Виктора. Он писал, что после госпиталя был послан в танковое училище, закончил его, стал офицером и теперь едет на фронт. «Не может ли он с танками попасть на наше направление? — думала Таня. — Вот бы здорово было: он давил бы фашистов на земле, а я с воздуха! И вдруг бы встретились… Уж тогда бы я ему все сказала…»

Но Тане было необходимо сказать о переполнявших ее чувствах сейчас. Она прочитала другие письма. Сестренка Вера сообщала, что учится в энергетическом техникуме, мама по-прежнему болеет. Деньги от нее, Тани, получили. Мама просит Таню беречь себя…

— Штурман, тебе тоже пишут «береги себя»? — присела Таня на койку Веры. — Как будто я хочу погибнуть. Я хочу жить и хочу победить. Победим фашистов, Верок?

— О чем разговор! Конечно победим! Мы с тобой еще на Берлин бомбы сбросим, — уверенно ответила Вера.

— Сбросим! А ты знаешь, от кого это письмо? От Виктора. Помнишь, я тебе рассказывала: мы вместе выросли — жили в одной квартире. А потом я в него влюбилась. Только не смела об этом сказать. И ему не велела… А теперь мне очень бы хотелось, чтобы он написал о любви. А от него… просто товарищеское письмо.

— Так ты ему напиши о своем чувстве.

— Что ты?! Умру — первой не напишу.

— Хочешь, я напишу? Напишу, что ты страдаешь… Как запоешь — песни все о любви. Нельзя, чтобы твой Виктор не знал об этом. Давай номер его полевой почты.

— Нет! Нет! — Таня отошла от Веры, взяла карандаш и сама стала писать. Она писала стихи. Но они получались такими нескладными, что она никогда бы не показала их никому на свете.