Летят сквозь годы

18. ЖАРКАЯ ПОРА

Просьбу Тани удовлетворили. Назначили опять командиром звена.

По-прежнему летала Макарова на подаренном самолете и по-прежнему с Белик, только не во второй, а в первой эскадрилье. По-прежнему шла с особой охотой на выполнение труднейших заданий, и почерк ее полета был отточен, стремителен и неудержим.

И шутила Таня, словно бы как прежде, лишь глаза глядели печальнее. Таня глубоко переживала трагедию последней июльской ночи. Сначала ей казалось, что она виновата в гибели подруг — подчиненных. Она вспоминала каждую, перебирала в памяти дела, слова, поступки, привычки каждой. Ира Каширина? Внимательная, вдумчивая, храбрая и исполнительная Ира. Сколько души она вкладывала и в будничную подготовку самолета, и в освоение нового для нее штурманского дела, и в стихи свои о родном полке… Нет Иры.

Думать о том, что она, именно она, командир эскадрильи Макарова, послала штурмана Каширину, как и других штурманов и летчиков, навстречу смерти — и теперь их нет… нет… нет, думать об этом было невыносимо.

Таня рыдала при всех. Когда спали — не позволяла рыданиями беспокоить отдыхавших. Даже Вера отчаялась утешить друга.

Командир и комиссар разговаривали с Таней, как с дочерью. Бершанская так и сказала, гладя ее по лбу, по щеке непривычной к этому жесту рукой летчика:

— Девочка моя, да разве ты виновата?! Ты делала то, что велел долг. Трудный долг и обязанность командира. Но пойми: не горечь потерь должна жить в сердце бойца… летчика-гвардейца…

— Макарова… Танюша, опомнись: нельзя себя так расслаблять, — говорила Рачкевич. — Идет война. Каждый день, каждый час гибнут наши родные советские люди. Погибли подруги… Да, тяжко. Но если боль и горечь утраты нас сломят, разве мы сможем победить врага? Нет, собственное горе и горе всенародное должно нас только закалить, переплавить нашу ненависть к врагу в силы на разгром врага. Ведь мы с тобой — бойцы партии коммунистов. Партия призывает нас на бой! Мобилизуй свою волю.

Татьяна Макарова была летчиком-гвардейцем и коммунистом. Тяжелое испытание не сломило ее духа. Она отдалась боевой работе, не зная устали ни днем ни ночью. Она мстила за погибших, за разрушенное счастье близких.

Вера с Таней сдружились еще больше. Впрочем, о них в полку всегда говорили: «Одна душа».

Когда-то, в самом начале боевого пути полка, если летчик и штурман возвращались на израненном самолете, чувствовали себя почти именинницами; окружающие смотрели на них, как на героинь: чем больше пробоин в самолете, тем больше, мол, проявлено храбрости. Росло летное мастерство, и в ранениях геройства уже не усматривалось: это было прискорбной повседневностью войны.

Битый враг остервенело огрызался. Кроме океана зенитного огня легким суденышкам ночников угрожали бронированные истребители. Как проявление истинного мужества и отваги, как высокий класс летного искусства воспринималось теперь умение выполнить боевое задание и выйти невредимой из этого ада.

Таня отличалась таким умением.

Она много работала и на земле, чтобы его отточить, развить. В удушающую жару сухого кубанского лета она и Вера усиленно занимались спортом. Вера была отличной пловчихой — она выросла на море. Таня предпочитала бег на короткие дистанции.

— Знаешь, — говорила она Вере, — схоже с полетом над целью: каждое движение на счету.

— Как и во всех видах спорта.

— Нет. Плавание, например, мне не нравится. Движения какие-то неорганизованные, когда плывешь.

— Это потому, что ты плавать не умеешь. Ну-ка, тренироваться!

Вера была капитаном спортивной команды и каждую свободную минуту устраивала тренировки. Где бы и как бы ни спасались от нее подопечные, обязательно разыщет, увлечет за собой. Нелегко это сделать в жару — все стремились хоть на некоторое время укрыться в тени.

На винограднике слонялись полураздетые девчата. Из-под запыленной листвы свисали тяжелые грозди продолговатых розово-желтых ягод.

— «Дамские пальчики». Девушки, не перепутайте, что в рот положить! — воскликнула Таня и начала рвать ягоды прямо губами. — Тебе говорю: не перепутай, Пискарь.

— Мудрено перепутать, — отозвалась Катя. — Посмотришь на свои пальчики и… не поверишь, что они дамские. Кожа черная, потрескавшаяся.

— Девчонки, у меня знаете какой был всегда раньше маникюр? Во! — показала Женя Жигуленко длину ногтей жестом заядлого рыболова, рассказывающего о сорвавшейся рыбе. — Я обожаю руки с наманикюренными ногтями. Только губы крашеные не люблю. Никогда не красила.

— А кто красил? Воображаю, если кто-нибудь заявился бы в аэроклуб с накрашенными губами!

— А в институт?

— У нас из молодежи, кажется, никто во всем городе не красил губы. А городок-то не маленький.

— Девочки, давайте после войны всем полком поселимся здесь, в Маевском, — мечтательно сказала Нина Распопова. — Вот винограду разведем! Выделят нам плантацию, и будем мы выращивать виноград.

— Хорошая идея, — согласилась Таня. — Давайте-ка на собрании обсудим этот перспективный план. Маму больную, привезти бы сюда, на вольный воздух.

— Выдумщица ты, Таня. Какой тут вольный воздух, дышать нечем.

— Ну так ведь это — скоропреходящая жара! — Таня уже отстаивала понравившуюся ей мысль привезти в Маевский свою семью. — Тут и правда хорошо: простор, виноград…

— Нет, после войны я в Москву поеду, — подала голос Вера. — Доучиваться надо.

— Ты и так, Белик, ученая, как профессор.

— Девочки, уже седьмой час, — напомнила Таня. — Собирайтесь, а то на полеты опоздаем. Плавательная тренировочка, Верок, тю-тю… некогда.

В поселок девушки возвращались вдоль реки. Бледное, изнемогшее от собственного жара солнце уже коснулось водной глади на горизонте.

Таня вспомнила, что ей рассказывала местная жительница, хуторянка: «Малярию у нас лечат водой. Стоит окунуться в реку на закате солнца — и болезнь как рукой сымет». Катю Пискареву в последнее время часто трясла лихорадка.

— Катя, ты давно платила членские взносы? — спросила Таня.

— Недавно. А что?

— А ну покажи партбилет!

Катя, немного удивленная, расстегнула карман гимнастерки и протянула маленькую книжечку Тане. Девушки остановились в недоумении. Таня бережно взяла Катин партбилет, а Катю столкнула в воду. Катя вскрикнула, упала, окунулась с головой.

У берега было мелко — пострадавшая тут же, отфыркиваясь, поднялась на ноги. По пояс в воде, в мокрой потемневшей гимнастерке, с прилипшими к лицу волосами, она стояла разъяренная, спрашивая:

— Ты что, с ума сошла? Или винограда объелась?

Таня немедленно протянула обе руки — помочь.

— Иди ты! — ударила ее по рукам Катя и сама стала выбираться на берег. — Хороши шутки. А в чем я на полеты пойду? Девчата, нужно сказать врачу, пусть проверит Таньку. Она определенно ненормальная, — говорила Катя уже беззлобно, снимая с себя гимнастерку и брюки, чтобы выжать. — Подумать только, до чего хитра: «Покажи партбилет»! Хорошо хоть, что у тебя ума хватило партбилет взять. И на том спасибо.

Смеясь, девушки окружили Таню и Катю. Пока Катя выкручивала мокрую одежду, тело обдало ветерком, и оно покрылось гусиной кожей. Зубы Кати начали выстукивать дробь.

— Ой как холодно! Опять началось. Опять лихорадка схватила, — зашептала Катя.

Таня порывисто сняла с себя гимнастерку.

— Катечка, дорогая, прости меня. Надевай мою сухую, а то совсем посинела. Вот обманула меня гадкая баба. Ведь я хотела тебя от малярии вылечить. Одна тетка здешняя сказала, что у них малярию все так лечат. Я и поверила. Прости, Катя. Одевайся скорее. А я мокрое надену. Пока дойдем, высохнет.

Девушки подхватили Катю под руки и помчались в общежитие уложить ее, всю трясущуюся в постель, Вера сказала Тане укоризненно:

— И зачем ты…

— Что значит «зачем?» — возмутилась Таня. — Человек болеет и болеет. А мне, по-твоему, сложив ручки, смотреть? Ничего не делать?

— Ну уж и сделала.

— Ох, штурман, не пили хоть ты меня. Сама каюсь.

Катя в эту ночь, конечно, не летала. Ее бил мучительный озноб; на нее навалили одеяла и даже матрацы со всех постелей.

Перед выездом на аэродром Таня с виноватым видом забежала проведать больную.

— Я распекла зловредную бабу. А она уверяет, что так и должно быть: сразу потрусит, а потом пройдет, и будешь здорова. Врач был?

— Приходила. Ты только не проговорись, Таня. Я сказала, что сдуру искупалась в жару. Вот и простудилась. Девчонки тоже не скажут. А то начнут тебя песочить — знахаркам, мол, всяким верит. Меня и так через каждые три дня лихорадит. А сегодня как раз третий день. Ну, началось бы на час позже. Или в полете, как уже было. Просто не знаю, как я тогда самолет довела. Иди, Танюшка, летай спокойно. Не волнуйся за меня.

На аэродроме в ожидании боевой задачи девушки, все еще вялые от духоты, уселись на выжженной солнцем траве.

Они были красивы — загорелые, в синих комбинезонах и разноцветных шелковых подшлемниках. Подшлемники красили сами — чернилами, акрихином — ради кокетства; можно было подобрать цвет к лицу — желтый, салатный или голубой. Эта деталь — разноцветные веселые подшлемники — сразу отличала их от мужчин, летчиков-братцев.

Кто-то пустил утку:

— Полетим на Новороссийск сегодня!

Все встрепенулись:

— Не может этого быть. Такой укрепленный пункт — и наши По-2.

— Там истребители дежурят на подходе.

— А сколько зениток, прожекторов наставлено! Яблоку упасть негде.

— Яблоку негде, а бомбе место найдется! — сказала Таня.

Наконец получена боевая задача: действительно, лететь бомбить скопление войск и техники противника в городе Новороссийске.

Маршрут изучен, расчеты произведены. Все готово. Только небо не спешит темнеть. На фоне розоватых, подсвеченных закатом облаков самолет будет четко вырисовываться, будет очень заметен с земли. Пришлось ждать. Лишь когда окончательно стемнело, все самолеты вылетели на задание.

Экипаж Макарова — Белик заходил на цель с моря. Они пересекли кромку берега и стали словно бы удаляться от города, над которым уже бушевал зенитный огонь и скрещивались лучи прожекторов.

— Пойдем подальше, чтобы набрать побольше высоты. А потом спланируем, — сказала Таня.

— Набирай! Набирай высоту, всегда пригодится! — откликнулась Вера.

Мотор работает на полную мощность. Пять… семь минут самолет идет над морем. А высотомер словно испортился, стрелка как приросла — ни с места.

«В чем дело?» — забеспокоилась Таня.

Вдруг стрелка резко качнулась, самолет тряхнуло, бросило с крыла на крыло. Началась страшная болтанка — за несколько секунд было потеряно около восьмисот метров высоты.

— Попали в нисходящий поток, — сказала Таня и развернулась к берегу.

А высота продолжала катастрофически падать. Очертания прибрежных гор вырисовывались уже выше самолета.

«Что делать? На высоте шестьсот метров нельзя идти на цель. Вот это болтанка так болтанка…» — думала Таня. Однако у самого берега самолет так подбросило, что через несколько минут он оказался уже на высоте 1800 метров.

Самое обидное: при нечеловеческом напряжении летчика штурман ничем не могла ей помочь. Борясь с болтанкой, Таня напружинила тело, впилась обеими руками в рычаги управления. Наконец ей удалось развернуться. Она выключила мотор, неслышно направилась к цели. Впрочем, и с выключенным мотором самолет продолжал набирать высоту, парил в воздухе.

На самом подходе к городу мимо начали проноситься снаряды, пока шальные, потому что прожектористы Таню еще не обнаружили. Чуть в стороне чей-то самолет схватили сразу двенадцать слепящих лучей.

Вера заметила на земле стреляющую пушку и подала команду:

— Подверни вправо! Еще! Так держать курс! Захожу на бомбометание.

Бомбы полетели вниз. Пушка накрыта. Она больше не стреляет. Но стреляют десятки других. Вражеские зенитчики проследили, что самолеты заходят с разных направлений на цель, но уходят все на восток вдоль берега. Здесь и выросла стена заградительного огня. Еще на подходе к цели Таня заметила это и, сокрушаясь, что не может предупредить подруг, сама выбрала путь, отличный от их пути. Дольше придется лететь над территорией, занятой врагом, но именно так можно обойти лавину огня.

Таня идет не на восток, а на север, через весь город, к горам. Самолет все время обстреливают. Вера видит бурые брызги разрывов и справа, и слева, и сверху, и снизу — летчица искусно маневрирует. Вера думает, что только такой мастер, как Таня, может выбрать, может одолеть подобный путь.

Вот уже и горы. Их высота до тысячи метров. У девушек растет уверенность, что все опасности миновали; шансы встретиться с истребителем не велики — истребители патрулируют на подступах к городу с восточной стороны. Тане хочется просто-напросто запеть. Удерживает ее только опасение, что Вера назовет это совершенно излишним легкомыслием. А Вера не прочь бы услышать голос подруги.

Самолет переваливает через горы. И снова попадает в нисходящий поток. Испытанная уже сегодня неприятность. Высота падает, падает неудержимо. Мощность мотора кажется бессильной против мощности потока.

«Самое нелепое… Так и разбиться недолго! Засосет в горы, и поминай как звали. И почему эти дурацкие восходящие и нисходящие тоже против нас?» — почти с тоской думает Таня. Она вконец измучилась. Градом катится пот, застилает глаза. А земля все ближе и ближе.

Спасало, что руки безотказно делают свое. Парируют любое непроизвольное движение самолета, моментально исправляют крен. Переводят машину то в пикирующий, то в кабрирующий полет, ибо скорость колеблется: то 140—160 километров в час, то 70—50, а то да мгновение падает до нуля. С ревущим, работающим на полную мощность мотором самолет проносится на малой высоте там, где любая пуля может его достать, там, где под колесами в любом месте может оказаться враг. Земля так близко, что различаются силуэты деревьев на склонах гор.

Кажется, человек бессилен против стихии, но Таня продолжает бороться.

Наконец самолет послушно начинает набирать высоту.

— Вера, а ну давай берись за управление. Потренируйся водить в болтанку. У меня руки отваливаются. Смелее, смелее. Больше движений ручкой. Вот так!

Отдохнув немного, Таня снова берется за управление. Вот он, аэродром. Таня заходит на посадку, как бы между делом говорит Вере:

— Неприятно было, конечно. Но в общем-то, ничего особенного.

Вера соглашается.

В эту же ночь девушки сделали еще три боевых вылета. Опыт первого был учтен — уходила Таня от цели так же, как все экипажи, на восток, пробиваясь сквозь стену зенитного огня. Это все-таки лучше болтанки и нисходящих, потоков, когда летчик теряет власть над своей машиной.

Со следующего дня восемь экипажей, в том числе экипаж Макаровой — Белик, начали работать с подскока, расположенного всего в нескольких километрах от Новороссийска.

Вечером на аэродром прибыл командующий военно-морскими силами Черноморского флота вместе с командующим авиацией. Они объявили особую значимость новой задачи. Требовалось помочь морским батальонам Малой земли соединиться с армейскими частями, чтобы овладеть Новороссийском.

Вначале девушки несколько ночей подряд сбрасывали мешки с продовольствием и боеприпасами на Малую землю. В мешках, аккуратно и любовно упакованных, находились медикаменты, вода, спирт, банки с консервами или патроны и снаряды. Каждый мешок весом 50 килограммов нужно было сбросить со снайперской точностью — туда, где мигнет зеленый фонарик. Иначе добро попадет или в море, или, хуже того, врагу.

Штурманы признавались, что вначале даже брала робость сбросить что-то на мирный зеленый огонек: привыкли уж бомбить!

Может быть, как раз из-за того, что нарушалась эта чуждая женской душе привычка бомбить, все экипажи, доставляя груз братьям морячкам, работали с особым воодушевлением. Девушки были очень рады, когда получили телефонограмму от моряков: «Благодарим летчиков за поддержку». Моряки не знали, что летчиками били девушки.

Вскоре экипажи получили новое задание: подавлять своими бомбами огневые средства и катера противника. На боевом счету Макаровой — Белик появились один затопленный и несколько поврежденных вражеских катеров.

В представлении гвардии лейтенанта Макаровой к награждению вторым орденом Красного Знамени было сказано:

Подскок у Новороссийска просуществовал две недели. Выполнив задание, все восемь экипажей возвратились в полк.

Задания каждый день ставились разные — бомбить аэродром противника или станцию, запруженную эшелонами, уничтожать вражеские автомашины, движущиеся по дорогам, склады с горючим и боеприпасами, подавлять огневые точки.

Все полеты, так или иначе, были похожи один на другой. Всюду стреляли зенитки, ловили прожекторы или подкарауливали истребители. Когда несколько ночей подряд ставились боевые задачи по максимуму, девушки уставали до того, что буквально валились с ног. Вооруженцы переворачивали за ночь по три-четыре тонны груза каждая. Техникам, механикам, прибористам тоже доставалось: заправляли самолет бензином и маслом или латали и чинили его срочно, в темноте, почти на ощупь, а днем залечивали раны, полученные ночью.

А летчики, штурманы! От переутомления они подчас засыпали в полете. Откуда только силы брались беззаботно шутить потом: «Проснулись обе враз и друг друга спрашиваем: на цель идем или домой? До того обалдели…»

В октябре полк перебазировался, сначала в станицу Курчанскую.

После напряженной рабочей ночи девушки устраивались спать под самолетами, так как вокруг не сохранилось ни одного целого домика — гитлеровцы превратили все в развалины. С южной стороны к аэродрому примыкали брошенные оборонительные сооружения — дзоты, доты, землянки, но личный состав полка был предупрежден: там фашисты оставили множество заминированных «сюрпризов».

Во всяком случае, расположиться в землянках было невозможно. Девушки занялись оборудованием «спальных кабин-люкс под крылом», как не преминула заметить Таня.

Только устроились, поднялась жесточайшая песчаная буря. Облако красно-бурой пыли окутало аэродром. На расстоянии пяти шагов ничего не разглядеть. Самолеты дрожали, тряслись как в лихорадке. Пришлось их удерживать, наваливаясь на хвосты.

Ураган свирепствовал минут двадцать. Не успел угомониться ветер, как на аэродроме приземлился связной самолет. Вскоре раздалась команда на построение. Полк выстроился, замер. Бершанская зачитала указ, который доставил летчик. За участие в освобождении Таманского полуострова полку присвоено наименование Таманского.

Братцы-бочаровцы — летчики соседнего полка уже знали об этом торжественном событии. Голос командира полка заглушил мощный гул промчавшегося прямо над строем самолета. От него отделилось что-то большое, белое. Оказалось, вымпел — письмо величиной с простыню, полное сердечных слов: бочаровцы поздравляли сестричек с высокой наградой. И еще посылали огромный пакет душистого винограда.

В тот же день, так и не поспав, перелетели на запад, ближе к Керченскому проливу, расположились в станице Ахтанизовской.

Организовать тут сносный быт было невозможно. Ахтанизовская встретила роями мух и горько-соленой водой. Для питья ее опресняли. Но девушкам после урагана не терпелось помыть голову.

И некоторые вымыли. Волосы покрыл матовый налет соли, они слиплись. Прически приняли столь фантастические очертания, что никто не мог без смеха смотреть на невольных модниц. Даже уравновешенная, благоразумная Вера хохотала и издевалась над Таней.

Правда, было в Ахтанизовской то, что сразу пленило сердца всех летчиц, — большой, специально оборудованный, с открытыми подходами аэродром. От подобных аэродромов девушки уже отвыкли. Для их самолетов выделялись обычно маленькие, полевые, ограниченные со всех сторон площадки.

Расставались вскоре с этим аэродромом без боли только потому, что уступали его своим же — тяжелым скоростным самолетам. Войска всего фронта неудержимо двигались вперед, очищая родную землю от захватчиков. Несколько ночей девушки летали, добивали гитлеровцев на косах Чушка и Тузла.

Новый аэродром был расположен на самом берегу Азовского моря, у станицы Пересыпь.