Летят сквозь годы

3. «АЙ ДА МЫ!»

В одном из старых лабазов на Болотной площади оборудовали красный уголок. Здесь стали собираться ребята со всех ближних улиц: пели песни, играли в шашки, шахматы, читали стихи, рисовали плакаты, выпускали стенную газету, строили разные модели. Малыши не мешали этой веселой суете; они сидели чинно, молча, с любопытством взирая на танцующих девочек, на что-то клеящих и строящих мальчиков.

Танин путь в школу проходил мимо лабазов, по Подкаменному мосту — в Старомонетный переулок. В школе № 12 училась Таня с подружкой Марусей Перемотиной. Жили они в одной квартире, вместе ходили в школу. И уж, конечно, не могли утерпеть, чтобы не заглянуть в красный уголок. Таня иногда успевала даже на больших переменах сбегать туда, узнать новости. Особенно взволновало ее появление у некоторых ребят постарше красных галстуков: это организовался пионерский отряд. Вожатым отряда был комсомолец Полянский.

Таня отправилась к Полянскому, сказала, что тоже хочет вступить в пионеры.

— А как же церковь? — спросил Полянский. — Ты же ходишь молиться богу. А пионеры не ходят в церковь, не верят в бога.

— Я не пойду больше в церковь.

— Ну хорошо. Не будешь ходить в церковь — примем и тебя в пионеры.

После этого разговора Таня стойко выдерживала домашние бури, которые почти каждый день разражались, потому что в церковь она отказалась ходить наотрез, сказав: «Никакого бога нет! Хватит с меня ваших аллилуев!»

Вскоре Таня стала пионеркой. Ее друзья — Маруся Перемотина и Витя Кирьянов тоже записались в пионерский отряд вопреки строгому запрещению религиозных родителей, У ребят появилась строжайшая тайна, которая еще больше сдружила их. Все свободное время они проводили в красном уголке, а когда возвращались домой, прятали галстуки в заповедном местечке под лестницей парадного хода.

Однажды в отряде Тане и Марусе поручили написать плакат. Они раздобыли бумагу, краски, кисточку и отправились в сарай. Туда же явился и Виктор. По очереди, старательно выводя каждую букву, они написали красной краской: «Церковный звон — для старух и ворон». Встал вопрос: где же спрятать плакат до следующего дня? После долгих колебаний Таня решила взять его к себе домой. У двери прислушалась. Тишина.

— Все в порядке. Мама спит, — шепнула она друзьям.

Чтобы не заскрипела дверь, тихо приотворила ее… И сразу забыла об осторожности. Возле кровати матери стоял священник и читал молитву. В углу, перед иконами, распростерлась сестра. Таня похолодела от мысли: «Мама умирает».

Елизавета Федоровна заметила Таню и воскликнула:

— Наконец-то ты пришла, Танюша! Батюшка давно тебя ждет.

Священник обратил внимание на рулон, который Таня держала в руках.

— Что это, дочь моя? — спросил он.

Таня смутилась, спрятала сверток за спину. Поп подошел к Тане, взял рулон из рук и развернул его. Прочел вслух:

— «Церковный звон — для старух и ворон».

Мать заплакала. Сестра — тоже. А поп стал стыдить Таню. Потом сказал Елизавете Федоровне:

— Она ни в чем не виновата. Этому теперь их учат в школе… Что поделаешь, такие времена пришли…

— Танечка, что ты наделала? Что теперь будет? Молись скорее богу, проси милости! — заголосила мать.

В Таниной душе боролись два чувства. Стать на молитву и этим успокоить мать? Или честно во всеуслышание заявить, что она вступила в пионеры и ей не к лицу слушать россказни священника, не к лицу молиться богу? Сердце у Тани разрывалось от жалости к матери, но девочка молчала, думала свою нелегкую думу…

В поддержку Елизаветы Федоровны снова выступил священник:

— И тебе не жалко матери? Ты всех прогневила. И бога. И мать родную… Молиться нужно, грехи замаливать, а не богохульствовать! Бери пример с сестры своей единоутробной. — И он ткнул пальцем в сторону Марии, которая, будто пригвожденная, стояла все время на коленях перед иконами.

Таня заплакала и сквозь слезы проговорила:

— Нельзя мне молиться. Я — пионерка! Я не верю в бога. Давно об этом маме сказала… Ты прости меня, мама, но в церковь я, хоть убей, никогда не пойду!

Елизавета Федоровна и поп ахнули, начали наперебой опять что-то говорить. Но Таня не слушала — зажала уши руками, выскочила из комнаты, забилась в уголок в коридоре.

Отец вернулся с работы поздно, а Таня все сидела и плакала. От отца она не ждала ни помощи, ни защиты. В этот поздний вечер все казалось ей мрачным и противным, как поповский слащавый голос: «Она ни в чем не виновата, этому теперь их учат в школе». Не виновата… А чего же накинулись? Особенно растревожили Таню глухие рыдания Марии; она ни слова не произнесла, но всхлипывания, доносившиеся из угла, все стояли в ушах. Разве может Таня простить себе такое: старшая сестра, вынянчившая, выкормившая ее, рыдала-надрывалась из-за ее, Танькиного, как поп сказал, «богохульства»! С богом, с церковью как-нибудь можно разделаться. Не ходить в церковь — да и все! Но в комнату-то свою из коридора идти придется. А там Мария, и так желтая, как свеча, горючими слезами исходит…

«Что делать? Как быть?» Разве девочка была в состоянии сразу решить эти вопросы? «Убежать из дому? Или изобрести такую машину, чтобы церкви по камушку рассыпались?» Какие только мысли не возникали у Тани!

А наутро надо было учить уроки, собираться в школу. После школы — не закрыты двери в родной красный уголок! Мать, конечно, разорвала тот плакат, но Таня написала новый: «Религия — опиум для народа» — и собственноручно прикрепила его на заборе против церкви. Высоко-высоко — Маруся Перемотина и Витька Кирьянов держали ее на плечах. А Витька даже сказал, что, если нужно, она и на голову ему может ногу поставить, только тапки чтобы сбросила…

Таня училась хорошо — была очень способной. Особенно она любила математику. Ребята всего двора знали: если у кого не получается задача, надо идти к Танюшке Макаровой, каждому она поможет. Мелком, кусочком кирпича на стене, щепочкой на земле Таня выписывала решение задачи, доказательство теоремы. Расскажет, сотрет, снова расскажет все сначала и, лишь убедившись, что задача понята, успокоится.

Подрастая, Таня начала с болью отмечать непорядки в семье. Елизавета Федоровна уже растеряла былую жизнерадостность. Мария доходила до исступления в молитвах. Таня с растущей неприязнью мысленно называла ее презрительным именем — монашка. Младшая сестренка Вера, еще несмышленыш, бездумно повторяла «Отче наш». Тане было некогда научить ее своим песням — ведь она так рвалась прочь из мрачного дома!

Она могла пока только уйти. И она уходила. В читальном зале библиотеки имени Чернышевского каждая книга открывала перед ней иные миры. Здесь она делала уроки, много и жадно читала Горького, Джека Лондона, Чехова, Жюля Верна. Любила стихи Пушкина, Лермонтова и особенно Маяковского. Библиотекарша удивлялась серьезности этой худенькой порывистой девочки с печальными глазами.

В остальном Таня была похожа на сверстниц. Часто с подружками она зайцем пробиралась в «свой» кинотеатр «Ударник». Просиживали там по два, по три сеанса подряд и знали каждую картину до мельчайших подробностей. Зимой, чтобы сократить путь в школу, переходили Канаву по льду. Словно на санках съезжали с горы на своих сумках, зорко следя друг за другом — кто раньше съедет.

Весеннее половодье ребята встречали с восторгом. Какое удовольствие смотреть, как сталкиваются, разбиваются, громоздятся друг на друга неугомонные льдины!

Однажды ребята увидели плывущую по воде хибарку, на крыше которой сидела собака и жалобно скулила.

— Потонет, — сказал кто-то. — Как дом развалится, так и потонет.

— Жалко собаку, — проговорила Таня. — Спасти бы ее…

— А как ты спасешь? Льдины сейчас трухлявые, не выдержат прыжка, — в раздумье осматривая реку, сказал Витя. Потом подскочил к самому берегу и замер, готовый ринуться на лед.

— Брось, Витька! Сам потонешь!.. — закричали ребята.

Но Витя уже прыгнул на ближайшую льдину, перемахнул на вторую, на третью… Собачонка соскочила с крыши, побежала навстречу. Мальчик схватил ее в охапку и двинулся в обратный путь. Вдруг льдина поменьше закачалась под его ногами, поднялась одним краем вверх. Не в силах удержать равновесие, Витя со своей живой ношей свалился в воду. На него налетела следующая льдина, ударила по голове.

— Утонет! Он утонет! — не своим голосом закричала Таня, кинулась к самой воде.

Ребята — за ней.

Льдина, накрывшая Виктора, приподнялась. В воздухе показалась рука, а затем и голова пострадавшего.

— Витька, держись!

— Хватайся за палку!

— На́ палку, Витек!

Шапка осталась где-то подо льдом. Глаза широко раскрыты. По лицу стекают струйки воды. А сам мальчик стоит, окруженный льдом. Хорошо еще, что все случилось у берега, и он смог выбраться. Синий от холода, он выскочил на берег и в одних носках запрыгал по грязи — валенки тоже остались на дне. Зато рядом прыгала, радостно визжа, мокрая дворняжка.

Ребята наперебой в знак одобрения похлопывали товарища по плечам, по спине, намокали сами, сгоняя воду с его одежонки. Жучка, отряхиваясь, обдавала всех колкими брызгами.

— Ай да мы! — выстукивая зубами дробь, сказал герой события. — Спасли все-таки собаку.

Все согласились — еще бы нет! А потом, как водится, попробовали дразнить Витю собачьим спасителем. Таня услышала и каждому сказала:

— Еще услышу, задачи тебе пусть дедушка помогает решать…

Ребята предпочитали, чтобы помогала Таня.

Летом девочки проводили время в излюбленных местах — на ветвях какого-нибудь столетнего дерева на бульваре. У Тани с Марусей было свое гнездышко, куда они забирались, чтобы помечтать вслух, поделиться секретами. Разговоры велись здесь самые задушевные. Именно здесь, на ветке дуба, Таня призналась, что решила стать балериной.

Подружки вместе записались в парке культуры в балетный кружок имени Айседоры Дункан. Три раза в неделю они незаметно выскальзывали из дому, мчались по набережной до парка и занимались в кружке. Дома, запершись в туалетной комнате, тренировались.

Понятно, их занятия недолго оставались тайной. Первой разоблачили Марусю: она совсем забросила уроки, нахватала неудов. Тетка, у которой воспитывалась Маруся, запретила ей выходить из дому, засадила за книги.

Таня училась легко, хорошо. Занятиями в балетном кружке она очень увлекалась: что может быть лучше ощущения своего тела послушным, ловким, прямо-таки музыкальным!

И уроки Таня не запускала. И не ленилась тренироваться часами, не позабыв выбрать такое время, когда она никому не мешала в туалетной. Но мать сказала: «Нет». Она считала танцы кощунством. Тане пришлось бросить балетный кружок.

Семья Макаровых жила впроголодь. А ведь необходимо было еще и одеваться. Во время летних каникул Таня устраивалась на почту; как отец, разносила письма, телеграммы. Сотрудники любовно называли ее «наша Быстроножка» — она была не по-детски аккуратна, исполнительна и действительно очень быстра.

Отказ от летнего отдыха не угнетал Таню: после рабочего дня хватало времени разыскать подруг, отправиться вместе с ними на реку, в кино, в парк. А вот запрещение заниматься балетом она восприняла с горечью, тем более что мать обманула ее.

Елизавета Федоровна, видя, что с Татьяной не справиться в открытую — сначала девчонка дерзила, а подросла, молча уходит, да и все, — решила схитрить, подействовать на чувства дочери.

— Танюшка, ты ведь у меня рассудительная, — сказала она как-то. — Ну где тебе танцами заниматься, когда дома такое? Мария-страдалица на ладан дышит. Я, сама видишь, тоже долго не протяну… Тебе, как старшей, Верочку растить. Помни: Мария тебя вырастила. А ты… последнюю обувку топчешь… Нет, Танюшка, на твоем месте я бы мать и сестер пожалела. Развлечение твое рисковое: ногу подвихнешь — на почту не годишься. Всю семью оголодишь.

Безалаберной, несчастливой, кровно-родной своей семье Таня желала только хорошего. Она не могла допустить, чтобы из-за нее, Тани, кому-то стало хуже. Она отказалась от большой радости — перестала заниматься в балетном кружке.

Спустя, некоторое время совершенно случайно Таня услыхала, как мать говорила Марии:

— Великая благодать, что Танюшка свои танцы-манцы бросила. Довелось-таки мне ее поулещать, чтобы не было скверны, кощунства в нашем доме…

Горько было Тане от материнского обмана. Мать — самый близкий человек — становилась чужой, если говорила одно, а думала совсем другое. Думала и думает о своем боге… До родной дочери ей дела нет! Что ж, будет Таня сама… После этого случая Таня как-то сразу повзрослела, еще больше отдалилась от домашних.