Летят сквозь годы

1. НЕ ТОЛЬКО ЗА СЕБЯ В ОТВЕТЕ

Все было необыкновенным в это утро. И солнце, которому радуешься. И небо, которое любишь. И земля, которая пружинит под ногами так, что кажется: раскинь руки, как крылья, — и полетишь.

А что на свете может быть лучше полета?!

Таня сорвала с головы шлем, тряхнула волосами, прикрыла глаза, вздохнула. Ей стоило огромного труда сдержаться — не побежать, не перекувырнуться вон на той зеленой полянке, не запеть бесконечную песню без слов, что-нибудь вроде…

«Балабанов, Балабанов… — вертелось на языке. — Почему Балабанов? Абсолютно не ложится на голос эта приятная фамилия», — улыбнулась Таня.

Шла, помахивая шлемом, а смежившиеся веки были тяжелыми, усталыми. Не легко досталась ей только что одержанная победа.

Да, победа! По праву может сказать она, Татьяна Петровна, инструктор товарищ Макарова, что победа одержана.

Остались около учебного самолета курсанты, ее ученики. Среди них — этот самый Балабанов.

Пусть из-за него она жила трое минувших суток в таком волнении, что просыпалась по ночам… И Аня Малахова даже сказала: «Да не влюбилась ли ты? Очень просто! Он — парень положительный…» «Он — учлет!» — оборвала Таня, пожалев, что поделилась с подругой двоими сомнениями: а вдруг Балабанов больше не придет, забудет дорогу на аэродром?!

Он вполне мог так сделать. И если не сделал, если он сейчас там, у самолета, среди других учлетов, как равный среди равных, то это и ее победа!

…Учлет Балабанов летал отвратительно. На земле, бравый и энергичный, он четко отвечал на любой вопрос, но стоило ему подняться в воздух, как все менялось. Самолет под его управлением то заваливался на крыло, то рыскал по курсу или зарывался носом. А уж расчет на посадку, сама посадка совсем не удавались. Не раз она, инструктор Макарова, спрашивала себя: «В чем дело? В чем моя ошибка? Почему я не могу его научить тому, чему научила других?» Не раз занималась с ним дополнительно. Решилась как-то не поправлять Балабанова в течение полета, чтобы проверить: куда же все-таки он приведет машину?

Сама Таня могла летать от зари до зари, она часто оставалась с кем-нибудь из отстающих на вторую смену, и потому Балабанов не удивился, когда она задержала его и приказала:

— В самолет!

Он уселся в кабину, выслушал задание, повторил, повертел во все стороны головой и пошел на взлет — это-то он умел делать. И все же Таня подстраховывала его, пока не набрали метров сорок высоты.

С непринужденным видом заправского пилота Балабанов летит, летит себе по прямой. Высота уже двести метров, аэродром остался далеко позади, а он летит все дальше и дальше.

— Балабанов, вы не уснули? — зловеще-спокойным тоном спросила Таня. Внутри у нее все клокотало.

Балабанов растерянно глянул на приборы. На лице его отразился испуг, и он резко двинул ручку вперед, до отказа нажал на педаль руля поворотов. В кабине засвистел ветер; самолет, не разворачиваясь, заскользил юзом… Балабанов побледнел и беспомощно посмотрел на инструктора.

— Уберите ногу, подтяните ручку, — подсказывает Таня, думая: «Нет, не получится, видно, из тебя летчика. На подсказках не проживешь…»

Балабанову все-таки удается вывести машину из разворота. И он сразу приосанивается: вот, мол, я каков! Но куда летит, где находится аэродром — он не представляет.

Таня в душе злится: «С виду бравый парень, а на деле…»

— Балабанов, покажите, где аэродром.

Учлет оглядывается и пожимает плечами — не вижу, мол, не знаю.

— Осмотритесь хорошенько и прикиньте, где его нужно искать.

Снова бездумный кивок и растерянное лицо.

— Посмотрите на приборы. Какая у вас высота?

Умоляющие глаза вскинуты на Таню. Парень даже не заметил, как набрал лишних сто метров высоты.

— Уберите обороты мотора.

Он убирает. Самолет теряет скорость.

— Вы что, собираетесь в штопор срываться? Нельзя. Высота мала… Дайте ручку от себя.

Балабанов резко отжал ручку, и самолет перешел в пикирование. Таня была вынуждена взяться за управление. Установив машину в нормальный полет на положенной высоте, показав, где аэродром, она опять передала управление Балабанову.

— Внимательно наблюдайте за воздухом. Не зевайте с третьим разворотом!

Ах как он закусил губу! Окаменел, и только темные глаза суматошно метались да пот капал с подбородка. По-своему он, видно, старался… Он развернул самолет. Разворот вышел, конечно, неуклюжим.

Последняя прямая коробочки — самая ответственная. Нужно вовремя убрать обороты мотора, чтобы точно зайти на посадку. Таня ждала хоть каких-нибудь самостоятельных действий учлета. Напрасно! Следовавший за ними самолет срезал круг… Балабанов бездействовал.

Таня сделала глубокий разворот, с неприязнью скользнула взглядом по зеркалу. Балабанов вжался в сиденье, вцепившись руками в борта кабины, — он был весь белый.

«Значит, он боится. Боится летать, потому и куролесит. Какой же тогда в нем прок? Хватит с ним возиться. Надо отчислять».

Это неожиданно найденное простое решение вроде бы успокоило ее. После посадки она зарулила самолет, выключила мотор и собиралась ограничиться только одним словом: «Вылезайте!»

Но когда Балабанов вытянулся на плоскости, ожидая замечаний, опять молодцеватый, будто все с него — как с гуся вода, она его отчитала.

— Весь ваш полет — сплошная ошибка, — безжалостно произнесла она. — На земле красуетесь: разбираете ошибки других, словно профессор. А в воздухе — ни в зуб ногой… То есть я хотела сказать, не сделали ни одного правильного элемента. Я надеялась: если человек понимает, то и сделает. А вы?.. Я вынуждена…

Балабанов молчал. Он стоял высокий, ладный. Румянец пробивался сквозь загар. И кисти сильных рук, опущенных по швам, были настоящие, мужские. Лишь глаза нехорошие — уже без страха, но грустные-грустные.

К самолету подошел техник, бегло осмотрел мотор, провернул винт.

— Ладно! — сказала Таня Балабанову. — Можете быть свободны. На досуге продумайте свой полет. Позже мы еще слетаем с вами…

Потом она рассказала обо всем командиру отряда.

— Мне кажется, что учлет боится летать, — закончила она. — Показать бы ему весь комплекс высшего пилотажа! Если он не пересилит свой страх, то… Он уже и так налетал столько часов, что хватило бы на двух курсантов.

Командир отряда одобрил:

— Разрешаю вам эксперимент… с высшим пилотажем. Вытряхните из учлета всю душу, а с нею — и страх. Смелость рождается, вы знаете, из преодоления страха.

Уж Таня-то это знала.

И вот снова Балабанов в кабине.

— Вы продумали свои ошибки? Сможете их исправить? Практически.

— Да, товарищ инструктор.

— Хорошо, — сомневаясь, что будет хорошо, сказала Таня. — Задание остается прежним: взлет, набор высоты, построение маршрута, заход и посадка у «Т» на три точки. Выруливайте.

Взлет у Балабанова был почти нормальный, и Таня разрешила себе лишь легонько придерживать управление. Набор высоты тоже удовлетворительный. Но первый разворот был выполнен плохо. И дальше опять что ни движение, то ошибка; скажешь — поправится. Да ведь не с нянькой же ему летать! Единственный выход: вытрясти, как сказал командир отряда, из учлета его робкую душу.

— Отпустите управление, Балабанов. Пилотировать буду я. Внимательно следите за поведением самолета. Пойдем с вами в зону.

Таня начала набирать высоту: для выполнения задуманного ей нужен был простор. Она очень любила простор, то неизъяснимое, радостное чувство свободы, которое охватывало ее на высоте в тысячу, полторы тысячи метров, где она могла, как ей казалось, что угодно делать с машиной.

— Делаю петлю, — сказала она в трубку, хотя мелькнул соблазн забыть о злосчастном учлете, после его неуклюжих движений насладиться собственными — точными, осмысленными и властными. Нет, нельзя наслаждаться! Необходимо анализировать, раскладывать поэлементно: отжала ручку, перевела самолет в пикирование; набрав достаточную скорость, потянула ручку на себя.

Самолет перевалил зенит и пошел по дуге вниз, уже без мотора набирая скорость.

— Еще одна петля. Балабанов, руки прочь с бортов! Сядьте правильно! Не забивайтесь в угол. Возьмитесь за управление. Следите за моими действиями…

Где уж там ему было следить — он опять сидел белый как полотно.

— Ничего особенного, — пыталась ободрить его Таня. — Теперь сделайте петлю вы. — И почувствовала, как он намертво зажал управление.

Потом он все-таки прибавил газ и вроде бы оттолкнул ручку от себя. Скорость быстро нарастала.

— Ручку, ручку на себя! Энергичнее! Газ! Прибавляйте газ!

В верхней точке самолет на мгновение замер; учлет и инструктор зависли на ремнях вниз головой. Самолет медленно переваливался на выход из петли.

— Уберите газ, — мягко подсказала Таня.

Но Балабанов уже не слушал инструктора.

Глаза его были полны ужаса, лицо покрылось красными пятнами.

— Балабанов, отпустите управление. Вы же мешаете… Смотрите внимательно, покажу вам боевой разворот.

Таня хотела отвлечь внимание учлета от мысли, что все пропало, что он погибает — конечно же, именно эта мысль захватила его, — и показывала одну фигуру за другой. Балабанов ничего не видел, он приткнулся головой к борту, казалось — потерял сознание. Потом его стошнило.

— Бывает! — для успокоения беззаботным голосом сказала Таня и, выполнив весь комплекс фигур высшего пилотажа, направила самолет на посадку.

— Товарищ инструктор, разрешите получить замечания.

— Замечаний не будет. Можете идти!

Он пошел медленно, тяжело, будто даже прихрамывая, и Тане не было жалко его ничуточки, наоборот, мелькнуло недоброе пожелание: «Споткнуться бы тебе на ровном месте! Ишь раскиселился, никак в себя не придет…» Но Балабанов вдруг повернулся четко, как всегда он это делал, и бегом возвратился назад.

— Разрешите мне хоть помыть самолет, — попросил он и погладил дрогнувшей рукой обшивку крыла.

Если бы Таня не приметила этого жеста, если бы не было слова «хоть», она бы еще сильнее разозлилась, процедила бы сквозь зубы в ответ: «Обязательно помойте».

Но Таня обратила внимание на руку Балабанова, вздрагивающую от волнения, услышала его покаянное робкое «хоть» и поняла, что не презирать сейчас парня нужно, не отталкивать, а помочь ему перебороть в себе страх, который делает его таким расслабленным и жалким.

После официального, с трепетной надеждой ожидаемого Балабановым «Разрешаю помыть самолет» Таня произнесла целую речь.

— Нужно научиться чувствовать самолет, слиться с ним в одно целое, — сказала она. — Научиться владеть им так же свободно, как вы владеете рукой или пальцами, не задумываясь. И тогда ничего плохого не случится, из любого положения найдете выход. Самолет не подведет вас, если вы его полюбите. Смелее и свободнее чувствуйте себя в воздухе! Если вы хотите стать летчиком, то должны перебороть себя. Вы же сами не раз говорили: «Кто хочет, тот добьется».

Она видела: Балабанов даже сжал кулаки… А на следующий день не пришел, не явился на занятия.

В этот день о Балабанове инструктору Макаровой, казалось бы, некогда было вспоминать: командир отряда слетал с ее лучшим учеником Логиновым и выпустил его в самостоятельный полет. В Логинове Таня была уверена: он смел в воздухе и осмотрителен. Она знала, что ее труд, потраченный на занятия с Логиновым, не пропал даром — он станет настоящим летчиком.

Но ведь это первый ее питомец — в самостоятельном полете! Таня неотрывно следила глазами за его самолетом, с замиранием сердца поспешила к месту посадки, словно могла помочь, если помощь понадобится.

Логинов выполнил два полета на «отлично». Таня крепко пожала руку учлету и поздравила его; сама получила поздравление от командира отряда. Он сказал ей:

— Молодец парень! Это я не только об учлете… В большей степени об инструкторе.

Таня радостно засмеялась. И вдруг помрачнела: «А Балабанов? Балабанов-то отсеивается. И не он, значит, виноват. Я…»

Потом опять были дела, требовавшие всех сил ее ума и души. Командир отряда посоветовал смелее выпускать учлетов в самостоятельные полеты. Даже косвенного упрека в несмелости Таня простить себе не могла. Ее смелость вырабатывалась, рождалась в непрестанном труде. Она не раз оставалась с учлетами на дополнительные тренировки, выпросив у техников добавочный бензин… Никем не услышанный заправщик сказал о ней как-то: «Вот огонь девка — ни людям, ни себе покою… К ночи разве притомится».

Действительно, только в сумерках вернулась Таня на квартиру. Аня Малахова пытливо взглянула на нее, вздохнула и стала собирать разложенные на столе книжки.

— Молчишь от добровольного недоедания? Уж я тебя знаю: молчишь, когда под ложечкой сосет. Сейчас возьму у тетки Моти молока, молоком тебя отпою…

— Голодная я, Анечка, верно, голодная. А молчать не могу! Логинов мой, слыхала, «отлично» заработал? Я счастливая, очень счастливая!

Таня схватила подружку за талию, хотела крутануть, чтобы пыль — столбом! Но та вырвалась:

— Сбегаю я лучше за молоком.

Ночью не спалось; лежала, смотрела в темноту, думала… Всю жизнь перебрала. Собственную жизнь, потому что лишь своим опытом пока располагала. А опыт ей был так нужен, так необходим! Ведь в судьбу Тани Макаровой вплетались сейчас судьбы других людей. От нее зависело поведение учлетов Логинова, Балабанова… Не только за себя — и за них она была в ответе. И вот приходилось на опыте своей девятнадцатилетней жизни решать вопрос: можно ли, как Балабанов, сдаться, раз трудно и страшно, бросить все? Не сдавалась ли когда-нибудь она, Татьяна Макарова? Какой была ее, Танина, жизнь?..

В голову лезли воспоминания, не имеющие, казалось бы, никакого отношения к делу, почему-то приходили на память рассказы матери о семье. Вставали живые картины детства.