Маша, прости

1706 г. Франция. Пикардия

Антуан-Жозеф-Франсуа-Луи маркиз де Обинье, темноволосый мужчина среднего роста, немного полноватый и неуклюжий, осторожно заглянул в приоткрытую дверь и удовлетворенно улыбнулся. Неслышно ступая по ковру с причудливым аллегорическим рисунком, он подошел к жене, мирно сидящей с книгой у камина.

– Вам уже лучше, мадам? – он с любовью посмотрел на Женевьеву и нежно поцеловал ей руку.

– Да, Кларисса приготовила мне чудный чай из местных трав, и боль как рукой сняло, – она отложила в сторону книгу. – Я даже успела отдать распоряжения на кухню, чтобы приготовили вашу любимую телячью печень под маринадом.

– Только и всего? – наигранно рассерженным тоном поинтересовался муж. – Я голоден как черт и готов съесть не только печень, но и самого теленка.

– Нет, нет, не переживайте, я позаботилась о том, чтобы мой дорогой супруг был сыт, а Бланка к тому же испекла ваше любимое миндальное печенье, – улыбнулась маркиза, подыгрывая мужу. – Вижу, прогулка пошла вам на пользу, хотя погода, по-моему, не очень приятная, – она зябко поправила шаль.

– Что вы, дорогая, на улице чудесно. Солнышко припекает так, словно наступило лето. Просто эти мрачные стены поглощают весь свет. Поверьте, на улице теплее, чем здесь, у камина. И если вы согласитесь составить мне компанию, то после обеда я еще раз с удовольствием прогуляюсь по парку.

– Вам грустно здесь. Это моя вина, – тихонько выдохнула маркиза.

– Мне грустно? С чего вы взяли, да и можно ли грустить рядом с вами?

– Я знаю, я чувствую. Вы оставили королевскую службу, уехали из столицы. Вы жертвуете собой ради меня, ради Поля, – она нервно теребила шаль. – Даже я, выросшая в глуши, с трудом привыкаю к спокойной размеренной жизни. И только долг матери заставил меня удалиться из общества. А вы, коренной парижанин, привыкший блистать в свете…

– Мадам, – перебил ее муж, слишком утонченный, чтобы не понимать мучавших ее душевных страданий, – мне странно слышать эти речи из уст женщины. Ведь это женщины больше, нежели мужчины, нуждаются в обществе, комплиментах, развлечениях. А что до моей жертвенности, то какая же это жертва? Это великое счастье и благо быть подле вас, служить вам.

– Спасибо вам, мой друг! Но я видела, как вы были счастливы, когда нас навестил виконт де Блуа. Как светились ваши глаза.

– Еще бы! Конечно, я был рад, ведь я выиграл у него целых триста луидоров, – маркиз задорно рассмеялся, но уже через секунду, глядя прямо в глаза любимой женщины, совершенно серьезно произнес: – А общество? Вы знаете, только человек, который не в ладу сам с собой, человек, которому скучно оставаться одному, и он слоняется из угла в угол, потому что его ум скуден, а дух слаб, – только такой человек постоянно нуждается в обществе, потому что это самый легкий способ убежать от себя. Мне некогда скучать с самим собой, а уж тем более рядом с вами. Я не устану благодарить вас за то блаженство, в которое превратилась моя жизнь после встречи с вами. Я знаю, что вы меня никогда не любили. Нет, нет! Не перебивайте меня, – упредил маркиз возмущенный взгляд Женевьевы. – Я должен вам это сказать. Мы так часто скрываем свои чувства и показываем свою беспечность и независимость. Мы так яростно доказываем свою власть над женщинами, что становимся настоящими тиранами. А женщины только потому и позволяют властвовать над собой, потому что вы мягче нас, а следовательно, благороднее. И если верно, что нам дана власть над женщиной, то несомненно, что ваша власть над нами еще сильнее. Это власть красоты, которой мы не в силах сопротивляться. И если наша власть над вами в большинстве случаев показная, то ваша власть повсеместна и безгранична! Я не питаю никаких иллюзий на свой счет, я старше вас и многим кажусь скучным. А вы, вы божий ангел, подаривший мне счастье, – он преклонил колено и усыпал поцелуями ее руки.

– Дорогой мой супруг, – маркиза встала, гордо подняв голову, – в ваших словах есть доля истины, вернее была. Вы правы, когда я выходила замуж, то не любила вас. Уважала, ценила, но не любила. Я пыталась убежать от себя. Но, узнав вас, увидев ваше внутреннее благородство, я полюбила вас всем сердцем. И теперь мне кажется, что вы часть меня. Если вам больно, то и мое тело начинает болеть, если вам грустно, то и мне не весело. Только поэтому я завела этот разговор. Вы были так веселы и беспечны в присутствии виконта и так грустно смотрели ему вслед, что мое сердце сжалось от боли.

– Дорогая, – маркиз нежно обнял жену, – вы слишком впечатлительны. Если я и взгрустнул, то только от того, что привязан к виконту и считаю его одним из лучших своих друзей. А двор, свет, – он махнул рукой. – Вы знаете, я получил письмо от герцога Сен-Симона.

– И что же пишет наш милый Луи? – Женевьева, как и любая женщина, была любопытна. – Я знаю, как вы были дружны с его отцом и обещали оказывать всяческую поддержку сыну.

– Да, нас связывало слишком многое, и так больно, когда уходят старые друзья, – печально подтвердил господин де Обинье. – А что касается Луи, то он сейчас очень дружен с герцогом Шартским. Это очень полезно для службы, но, к сожалению, губительно для души.

– Не стоит переживать. Мне кажется, что герцог унаследовал от отца твердость духа и глубокую порядочность. Он всегда боролся против подлости, и только истина является для него законом.

– Надеюсь, что вы как всегда окажитесь правы.

– Вы ушли от вопроса, так какие же новости сообщает вам герцог?

– Как всегда в своей саркастической манере он пишет, что Версаль превратился в такое скучное место, что даже монахини завыли бы от тоски.

– Да, маркиза де Ментенон – женщина умная и властолюбивая, – согласилась Женевьева, которая не хуже мужа разбиралась в дворцовых интригах. – Чтобы удержать власть над королем, она пойдет на любые ухищрения. Даже я еще помню, как мадам, поджав губы, начала борьбу за «очищение нравов». Видимо, ей это удалось.

– Склонен с вами согласиться. Герцог пишет, что при дворе запрещены все «игривые» выражения. Теперь все свои томления дамы и кавалеры вынуждены прятать под маской благочестия. Но особенно он сокрушается о том, что отныне декольте изгнано с позором, и уже нечем радовать взгляд, – улыбнулся маркиз. – Так что удручающая скука поразила Версаль, и ныне его называют «царством святош».

– Теперь я понимаю, почему Луи так близко сошелся с герцогом Шартским. Он ведь так молод!

Филиппу исполнилось уже четырнадцать лет, и он превратился в долговязого нескладного подростка с импульсивным, но серьезным характером. Он вообще был сложен из одних противоречий, но близкие люди относили это на счет взросления и становления новой личности. Благодаря мадам он получал хорошее домашнее воспитание и классическое образование наравне с Полем. Их обучали всему, что необходимо дворянину, – геральдике, фехтованию, танцам, музыке, придворному этикету. Несмотря на то, что его окружили заботой и вниманием, Филипп, уже разучившийся доверять, твердо знал, что может рассчитывать только сам на себя. Он с упорством, достойным всяческого уважения, тянулся к науке, постигал языки, юриспруденцию, историю, философию, математику. К тому же, в отличие от Поля, он еще прекрасно скакал на лошади.

Но были и другие «науки», о которых и не подозревала мадам де Обинье. Здесь его учителем был Джо, которого мадам, естественно, никуда не отпустила. Он жил в доме, в меру сил помогая садовнику и с превеликим удовольствием повару. Филипп и Джо забирались в дальний угол парка, надежно скрытый от посторонних глаз, где Джо учил его некоторым премудростям игры в карты и кости, приемам уличных «неблагородных» драк, метанию ножа. И это тоже Филипп постигал с великим усердием.

Вот и сегодня он вместе с Джо отправился в свой тайный уголок. Поль как всегда составил им компанию. Филипп, сам того не желая, довольно быстро привязался к искалеченному ребенку. А Поль сразу же и безоговорочно принял Филиппа в свое сердце, раз и навсегда признав его и главенствующую роль, что не могло не льстить Филиппу. Сам Поль был низкорослым, тщедушным подростком, младше Филиппа на один год. Травма, полученная им в детстве, навсегда приковала его к креслу и очень сильно повлияла на характер. Застенчивый от природы, Поль стыдился своего физического недостатка, любил уединение, был молчалив и старался держаться незаметно. Именно эти качества и привлекли Филиппа. В самом начале он думал, что это просто капризный, избалованный малыш. Но, присмотревшись внимательнее, он понял, насколько одинок и беспомощен Поль в своей боли. «Мы так похожи, нас обоих незаслуженно наказала судьба. И нет никакой разницы, что он богат, а я беден, мы оба одинаково несчастны с рваной раной в душе». Они подружились, поверяя друг другу мечты и детские тайны.

Однажды Поль попросился взять его с собой, узнав, что Филипп и Джо собираются куда-то уходить.

– Только держи язык за зубами.

– Я могила, ты же знаешь, – его глаза не просто просили, они умоляли.

– Хорошо, – согласился Филипп и обратился к Джо: – Он идет с нами.

Джо засопел, но все же послушно взвалил Поля на плечи и направился в глубь парка. Миновав оранжерею и ровные, посыпанные гравием дорожки, они все дальше и дальше удалялись от замка в сторону старых развалин.

Усадив Поля на зеленую травку, Джо широко расставил ноги, наклонил вперед туловище и стал похож на идущего в бой медведя.

– Ну, давай. Не забыл еще? – обратился он к Филиппу.

– Нет! – мальчик с разбегу бросился на Джо и в ту же секунду оказался на земле.

– Не так, сколько раз тебе показывать, – мягко журил его Джо. – Видишь, берешь руку, – и он стал медленно показывать прием.

Филиппу никак не удавалось справиться со старым пиратом, и, упав в очередной раз, он, задыхаясь, попросил:

– Дай отдохнуть.

– Отдыхай, – не стал настаивать Джо. – А ты что не весел? – он перевел взгляд на Поля. Мальчик еле сдерживал слезы.

– Все! Больше не пойдешь с нами, – Филипп поднялся и обнял Поля. – Нечего тебе на это смотреть.

Мальчик отвернулся, и плечи его нервно вздрогнули. Это случалось всякий раз, когда Филипп занимался танцами, фехтованием или скакал на лошади. Именно в такие моменты искалеченный ребенок особенно остро ощущал свою ущербность.

– А знаешь, – Джо задумчиво посмотрел на Поля, – я ведь могу научить тебя метать нож. Хочешь?

Мальчик растерянно пожал плечами.

– Ты не должен так болезненно реагировать на то, что тебе не под силу какие-то дела. Ведь и здоровые люди не всегда и не все могут. Один хорошо бегает, другой сочиняет стишки, третий еще что-то. Я вот, например, не умею ни читать, ни писать – и ничего, не умер.

Мальчишки рассмеялись.

– Смех – это хорошо, мужчина всегда и везде должен иметь твердость духа и улыбаться, даже если идешь на эшафот, – он потрепал Поля по волосам. – А теперь смотри, я научу тебя обращаться с ножом. Даже не имея ног, ты сможешь всегда защитить себя. – Он достал из голенища нож, с которым никогда не расставался. – Видишь во-он тот дуб?

– И ты попадешь?

– Смотри. – Он прицельно бросил нож, и тот со свистом пролетел прямо в цель.

– Здорово, – захлебываясь от восторга, кричали наперебой мальчишки.

– Я первый!

– Нет, я!

Так у них появилась еще одна тайна.