Маша, прости

2001 г. Россия. Москва

Встреча выпускников 1984 года была радостной, но немного сумбурной. После стольких лет разлуки одноклассники не сразу находили нужные слова, но вскоре поток эмоций и воспоминаний захлестнул их с головой. Гримеры растерянно бегали между взрослыми людьми, которые то и дело выкрикивали обрывки старых имен, смешных прозвищ, не переставая при этом колотить друг друга по спине, весело подпрыгивать и крепко обниматься. После таких объятий гримерам приходилось начинать все заново. Помощник режиссера тщетно пытался еще раз обсудить с участниками сценарий, его никто не слушал, взрослые, респектабельные мужчины и зрелые женщины превратились в бесшабашных подростков и в ближайшее время меняться не собирались.

Федор узнал всех.

Здоровый, неуклюжий, лысый, в очках – Юрка, он и в детстве был неуклюж.

– Отъелся! – Федор беззлобно хлопнул его по «пивному» брюшку.

– У индусов, между прочим, существует культ живота. Чем больше живот, тем значительнее человек, – он так же, как и в юности, всегда и всему находил оправдания.

Лерка – такая же красивая, с томными глазами и призывным взглядом все еще молодых глаз.

– Рада тебя видеть, Федор, – они дружески обнялись.

В гримерке появился Краснов. Громко всех поприветствовав и выразив всем свою благодарность, он подошел к Федору и протянул руку.

– Это большая честь для меня, – сказал он, стараясь придать своему голосу максимум душевности. – Я большой поклонник вашего таланта!

– Благодарю, – профессионально улыбнулся Федор, вглядываясь в лицо ведущего и понимая, что он знает этого человека, но когда и при каких обстоятельствах они познакомились, спросить он не решился, а самостоятельно вспомнить так и не смог.

Они сидели на мягких диванах в небольшой студии, шестнадцать девочек и мальчиков, успешных и не очень, одиноких и замужних, бездетных и многодетных, таких похожих и таких разных, и, не обращая внимания на включенные камеры, весело и непринужденно предавались воспоминаниям.

– А нашу поездку в колхоз помните? – размахивая руками, спросил Валерка Смирнов, маленький, щупленький в детстве, он и сейчас чем-то походил на подростка, хотя занимал пост главного инженера.

– А как Федька клеем стул намазал?

– А помните, как Пашку в женском туалете закрыли?

– Помнишь, помнишь? – этому не было конца.

– Ребята! – Краснов с черной папкой в руках направлял беседу в нужное русло. – В нашей студии находится шестнадцать человек, а ведь вас было двадцать семь?

– Сашка Куленков в Лондоне, – подал голос Колька Крылов. – Я с ним встречался недавно.

– Иришка Турьянова в Сирии, мы перезваниваемся, – добавила Валя Крайлер. – Мишка Вольховский и Петров в Америке.

– Как мы все увидели, у вас действительно дружный класс, – перед ударом подсластил пилюлю ведущий. – Вы до сих пор друг друга помните и не теряете связь друг с другом. – Но вот что странно, – он с улыбкой гадюки посмотрел на Федора. – У вас в классе училась американка. Да, да! Уважаемые телезрители, я не оговорился, – он перевел взгляд на камеру. – В то далекое советское время пионеров и комсомольцев в обычной московской школе училась обыкновенная американская девочка.

Присутствующие замолчали.

«Ну, гад, ты у меня получишь!» – Крылов сжал кулаки.

«Господи, зачем?» – Лерка перевела взгляд на Федора.

«Да это же Костя! – Федор запоздало припомнил нехорошую сценку из студенческой жизни. – Ну что ж, будем держать удар».

Краснов наслаждался замешательством и, заметив, как побледнел Степанов, с еще большим воодушевлением продолжил свой монолог.

– А ведь у нашего любимого и, не побоюсь этого слова, великого актера Степанова с этой девочкой была большая, первая любовь. Вот так, дорогие мои телезрители, правда иногда невероятнее вымысла! – он победоносно улыбнулся. – Хотя чему удивляться, любовь пишет свою историю, не подлежащую логике, вопреки историческим фактам, наперекор политическому беспределу! – с пафосом трагического актера продолжал играть свою роль Краснов и, посмотрев на притихших гостей в студии, уверенно продолжал: – Я понимаю вас, вы немного в обиде на эту девочку, но мы приготовили вам небольшой сюрприз, который, как нам кажется, способен прояснить ситуацию.

У Федора помутнело в глазах. «Нет! Только не это!»

– Прошу всех, внимание, – загадочно попросил ведущий, в студии приглушили свет, и на большом экране появился Краснов на фоне статуи Свободы. – Уважаемые телезрители! Нас настолько заинтриговала эта загадочная история, что наша съемочная группа решила отправиться в Америку, и вот что нам удалось узнать.

Родители Маши Морозовой были не столько дипломатами, сколько вели противозаконные действия на территории СССР. В ночь с первого на второе апреля они были высланы из страны, напомню вам, что это было время холодной войны, поэтому Маша и не смогла попрощаться со своими одноклассниками. Родители девушки отказались от общения с нами, но нам все же удалось выяснить, что детское, на взгляд взрослых, увлечение Маши и Федора было серьезным, по крайней мере, для девушки. Она пыталась звонить, но ее не соединяли, она каждый день писала письма, но они возвращались назад, она обращалась в советское посольство, но ей ясно дали понять, что для России она – персона нон-грата. Девушка не сдавалась, но затем к ним в дом пришли работники спецслужб и объяснили, что ради блага прежде всего Федора она должна оставить свои попытки, тем более, что они тщетны! Потерявшая всякую надежду, Маша заболела, и то, что взрослым казалось детским увлечением, на самом деле оказалось большим, светлым чувством.

Расставание с любимым стало для нее смерти подобно, и это не пустые слова! – на экране появились Машины фотографии. – Непонятая, заклейменная позором предательства, для одноклассников она стала изгоем, родители тоже не желали ничего говорить, объясняя это тем, что им больно вспоминать свое прошлое. А может быть, все они просто чувствуют свою вину за то, что не хотели верить, что в нашем странном мире еще бродит Любовь, поруганная, перевернутая, заштампованная, и, отстаивая свое право на существование, она цепко выхватывает отдельных людей и губит, чтобы показать всем нам – я еще жива! – слова звучали чувственно и с надрывом.

Краснов со стороны смотрел на себя на экране и самодовольно восхищался. «Все-таки я не зря провел год в театральном вузе!»

– Да, любовь еще жива! – в полной тишине неслось с экрана. – Нам удалось разговорить ее лечащего врача, позвольте мне процитировать его слова: «Мы боролись, но проблема в том, что она сама не хотела жить». Маша провела в госпитале два долгих месяца, угасая на глазах у обезумевших от горя родителей. Вот какой она стала, – на экране появился лысый скелет старухи. – Это эксклюзивные кадры.

«Сволочь! Какая сволочь, ну я тебе покажу!» – Крылов насупил брови, ни в коей мере не собираясь скрывать свое раздражение.

Федор всматривался в родные и любимые глаза, единственный живой осколочек на безжизненном теле, и ему вдруг стало трудно дышать, он уже почти не слышал голос ведущего, его охватил привычный приступ злости и разочарования, но теперь она была направлена против него самого.

– …Маша поехала умирать, – скорбно закончил Краснов.

Экран погас. В зале стояла гробовая тишина, но напряжение этого кажущегося затишья было громче и сильнее атомного взрыва. Костя царственным взором окинул аудиторию и остался доволен.

– Дай закурить, – ни к кому не обращаясь, хрипло попросил Федор, и от его надорванного, безжизненного треска у присутствующих мороз побежал по коже.

«Машенька, прости нас», – Лерка вытирала слезы.

«Бедный Федька», – Крылов ослабил галстук.

Федор не замечал ни катившихся слез, ни внимательных и беспощадных окон кинокамер. «Почему? Зачем? Лелеял, холил, мечтал, а она умирала… Пил, гулял, менял баб, а она умирала… Рвал землю из-под ног, а она умирала… Вот и тупик ложных желаний…» – он выкурил сигарету в одну затяжку.

Краснов, в ярком свете студийных ламп, словно Зевс на Олимпе, наслаждался замешательством аудитории, а главное, поверженным и сломленным Степановым. Он мог стоять так всю жизнь, но прямой эфир ограничен, и ему еще нужно успеть добить своего врага, а потом, уже сидя в удобном кресле у себя дома, под рюмку водки можно будет перекручивать пленку и смаковать каждый свой жест, каждое слово. «Я гений!» – он мысленно поздравив себя с победой и в звенящей тишине пафосно произнес:

– Но в жизни есть еще место чуду! Маша выжила, и сегодня она здесь!

Открылась дверь, и Федор увидел до боли знакомый силуэт.

– Ма-а-а-ша!!! – животный крик, рвущийся из сердца, поверг всех в состояние нового шока.

Растерянная не меньше других, девушка бросилась ему навстречу и прижалась к груди.

Все остановилось. Были только Он и Она.

Застывшие фигуры, слившиеся воедино, словно высеченные из древнего камня самим создателем. И уже нельзя было отличить, где Он, где Она. Альфа и Омега. Жизнь и Смерть. Вечность… Кто ты? Ты это я…

Первым опомнился Крылов.

– Прекратите снимать! Прекратите, вы люди или кто? – вопрос повис в воздухе. Колька с трудом вытащил их в коридор. Маша и Федор, обхватив друг друга руками, с безумным, застывшим взглядом, отрешенные, не осознающие действительности, походили на инопланетян, по нелепой ошибке попавших на чужую планету. Крылов так и потащил их на улицу, словно сиамских близнецов.

– В резиденцию! – затолкав друзей в машину, коротко бросил он водителю.

Они ехали в полной тишине, Маша мертвой хваткой вцепилась в Федора, словно тот убегал, а Федор, оглушенный и потерянный, обхватил девушку за плечи, как самую дорогую ценность.

Николай снял галстук и, задумавшись, смотрел в окно, размышляя о превратностях судьбы. Машина выскочила за кольцевую дорогу и, немного проехав в ярославском направлении, свернула на проселочную дорогу. Уже через несколько минут появился указатель с названием местности Тарасовка, и водитель, умело ориентируясь в кромешной тьме узких улочек с выбитыми фонарями, подъехал к небольшому кирпичному дому. Про этот дом, который Колька называл «резиденцией», кроме него, водителя и начальника его охраны не знал никто. Это была его берлога, куда он убегал от суеты и наслаждался одиночеством.

Домик был небольшим, сложенным из красного кирпича. Снаружи он производил впечатление довольно скромного одноэтажного строения, расположенного на двенадцати сотках земли, огороженного небольшим забором, с маленьким, запущенным садом. Летом домик утопал в зелени и больше походил на жилье какого-нибудь скромного селянина.

– Прошу! – Колька широко распахнул двери.

Внутри помещение было благоустроено с большим комфортом. Глаз радовал евроремонт, правда, без всяких новомодных выкрутасов: небольшой холл, отделенный от кухни барной стойкой, деревянный пол с подогревом, устланный пушистым белым ковром, мягкие велюровые диваны, пара кресел напротив камина, напольные светильники и большой домашний кинотеатр.

Маша с Федором, не отпуская друг друга ни на минуту, осторожно присели на край дивана.

– Там спальня, ванная, бильярд, – перечислял Крылов, но, окинув взглядом их неестественно прямые спины и напряженный взгляд, запнулся. – Ладно, сами разберетесь, – махнул он рукой. – Здесь вас никто не потревожит, – он прошел на кухню и открыл холодильник. – Продуктов немного, я завтра подвезу, – ему никто не ответил. – Так, с этим что-то нужно делать, – пробормотал он себе под нос и достал початую бутылку коньяка. Прямо из горлышка Крылов сделал пару глотков и, почувствовав, как спадает напряжение и расслабляются мышцы, улыбнулся. – То, что надо! – взяв два широких бокала, он налил щедрую порцию янтарной жидкости.

– Федя, глотни, – он потряс за плечи смотревшую в одну точку фигуру. – Федор вздрогнул и послушно, как робот, осушил бокал.

– А теперь ты, Машенька, – «доктор Крылов» занялся другим «пациентом».

Девушка растерянно помотала головой.

– Только глоточек, – Колька чуть ли не силой заставил ее выпить. Маша закашлялась и отстранила от себя «лекарство». – До конца, – настаивал «доктор».

Маша подчинилась, и Крылов с удовлетворением отметил, как глубоко задышала девушка, ее щеки покрылись багровым румянцем, а складки у губ распрямились, она свободно опустила плечи и откинулась на спинку дивана. Взгляд стал осмысленным, и она с нескрываемым удивлением посмотрела на хозяина дома, словно гадая, откуда он здесь взялся.

– Ну, слава богу! Наконец меня заметили! – попытался пошутить он, но остался не понят и, тяжело вздохнув, обратился к Федору: – Иди, закрой дверь, – тот послушно встал и, опустив голову, отправился вслед за другом.

Вернувшись, он подошел к Маше и, опустившись на колени, уткнулся ей в ноги. Она вздрогнула, тихонько и неуверенно погладила его. Федор поднял голову, и бездонный океан глаз поглотил друг друга. Эмоции вихрем, словно буря, вернули их в тот первый день единения: рваные движения непослушных рук, горячее, порывистое дыхание. Они отдались на волю желаний. Жизнь внезапно вспыхнула ослепительным фейерверком страсти, унося их к звездам. Кто ты? Ты это я…

Катя сидела в кресле, обхватив колени руками и монотонно раскачиваясь из стороны в сторону. Телевизионный экран светился яркой рекламной заставкой, а у нее перед глазами застыл взгляд мужа – потерянный и необыкновенно счастливый.

– Катюша, это не правда, – первой в себя пришла свекровь. – Это очередная выходка продюсеров, ну ты же знаешь, – она не могла заставить себя посмотреть на невестку. «Слава богу, что дома нет детей».

«Лучше бы я умерла», – Катя закрыла глаза, чувствуя, как давит на сердце ледяная рука отчаянья. Краски мира поблекли, голос свекрови, заглушенный биением сердца, зазвучал глухо и искаженно. Она чувствовала себя так, словно ее только что переехал автомобиль. Грузовик. С прицепом. И с подбитыми железом шинами.

Ей хотелось кричать, но слова застыли, наполняя душу невыносимыми мучениями.

– Катюша, милая моя, – Нина Сергеевна справилась с приступом паники и бросилась к невестке. – Я никому ни дам тебя в обиду. Ты моя… Ты наша… Ты самая любимая, – шептала она, прижимая к себе Катю.

Невестка всхлипнула и попыталась вырваться, но Нина Сергеевна продолжала крепко держать ее и тогда, как будто прорвалась плотина, Катя заплакала. Навзрыд. Отпуская того, кого любила больше всего на свете.

До недавнего времени все эмоции Федора были заключены внутри него самого, словно он отбывал тюремное заключение. Теперь же оковы пали, и произошло извержение, стихийное бедствие, сметающее все на его пути. И когда все стихло, он почувствовал, что ужасно устал, но одновременно освободился от тяжелого бремени и, расправив крылья, его душа полетела!

– Теперь я знаю, что такое ад, – это место, где нет тебя, – выдохнул Федор, это были его первые слова.

Маша уткнулась ему в плечо, ей хотелось кричать, но слова почему-то исчезли, в его объятиях она умирала.

Они закрыли двери и окна, опустили шторы и почувствовали себя на необитаемом острове. Они занимались любовью и говорили, говорили… Им так много нужно было сказать друг другу.

Через день приехал Колька и стал тарабанить в закрытую наглухо дверь.

– Эй! Голубки, открывайте! Это я, ваша добрая фея, или фей? – он запутался. – В общем, ваш кормилец явился, – балагурил он.

Федор с Машей, прижавшись друг к другу, с нетерпением ожидали, когда он уйдет. Сейчас в их мире больше ни для кого не было места.

– Неблагодарные! – незлобиво выкрикнул Крылов, видимо, осознав, что ему не очень рады. – Ладно! Помните мою доброту, – продукты под дверью. Я, между прочим, не заслужил такого отношения, – немного подумав, он решил еще поиграть в обиженного. – Меня атакуют все ваши многочисленные родственники, как последнего очевидца ваших бренных тел, а я, между прочим, держусь! – прокричал он напоследок.

Шел седьмой день отшельничества, они так растворились друг в друге, что не задумывались о том, что их ждет завтра, они жили мгновением, и каждому из них хотелось, чтобы оно длилось вечно.

Федор открыл глаза, солнышко едва начинало свой утренний ход, врываясь в комнату слабыми, прозрачными лучами света, он привычно протянул руку и ощутил пустоту.

– Ма – ша!!! – ужас, охвативший его, заставил вскочить с кровати. – Ма – ша!! – он заметался по дому. Ванная, кухня… Ее нигде не было. – Ма – а – ша!!!– нагой он выскочил на улицу.

– Федор! – испуганная его душераздирающим криком, девушка бросилась ему навстречу.

– Никогда! Слышишь, никогда больше не исчезай! – задыхаясь, шептал он, крепко Машу прижимая к себе.

– Но ведь придется, – она посмотрела ему в глаза. В этом было все – и горечь, и радость. Они по-прежнему очень сильно любили друг друга.

«Как? Как совместить Любовь и Долг?!!» – на глаза навернулись слезы.

Он только сейчас понял, что никогда не сможет оставить детей.

Маша поменяла билет, она летела в Марсель. Зачем она отправилась туда, она и сама не могла ответить на этот вопрос. То ли убедиться в правдивости старого монаха, то ли проститься с прошлым, а может быть утвердиться в будущем?

Еще издали, увидев старые, монастырские стены, в ее душе закопошились доселе казалось неизвестные, но вместе с тем и хорошо знакомые чувства – боль, обида, страх и животный ужас, парализующий тело.

Монастырский двор, колодец, из которого до сих пор набирали воду, вековые деревья, молча хранившие не одну тайну. Она поняла, что уже была здесь, ей знаком каждый камень, каждая дверь и даже дуновение ветра, вызывало воспоминание.

Машу проводили к настоятельнице.

– Извините, не могли бы вы показать мне архивные документы за 1723 год?

– А в чем дело?

– Я пытаюсь найти сведения о своей родственнице – Эльзе Рошар. По моим сведениям она жила здесь под именем сестры Марии, – рассказывать правду Маша не хотела, просто потому, что не желала выглядеть сумасшедшей.

– Насколько мне известно, у этой женщины не было родственников, – прохладно отозвалась монахиня, внимательно разглядывая подозрительную незнакомку.

– Вы так хорошо осведомлены? – неподдельно удивилась девушка.

– Да! Мы до сих пор отмаливаем у господа ее грешную душу.

– Для нее это было освобождением, – тихонько прошептала Маша.

– Я вижу, вы тоже знакомы с историей сестры Марии. А, может быть, и впрямь имеете к ней отношение. Я покажу вам ее келью, тем более, что в ней никто с тех пор больше не проживал, – женщина поднялась, и кивком указала гостье следовать за ней.

– Осторожно, здесь отколота ступенька, – вежливо предупредила монахиня.

– Я знаю, пятая снизу, – слова вырвались сами, и даже Маша испугалась этих слов.

Настоятельница обернулась и с подозрением посмотрела на гостью.

Они вошли в небольшую комнату, каменные стены дарили прохладу и вместе с тем давили на сердце.

Маша, как раненый зверь заметалась по келье, царапая стены. Затем она остановилась и внимательно посмотрела на каменную тумбу, стоявшую у изголовья узенькой кровати.

– Помогите, – скомандовала девушка вконец обескураженной монахине, и, не дожидаясь помощи, стала сдвигать непомерный груз.

Заинтригованная настоятельница поспешила на помощь, и им удалось на несколько сантиметров сдвинуть каменную плиту. Маша наклонилась и достала закатившийся медальон, пролежавший здесь не одну сотню лет.

– Что это? – монахиня протянула руки.

– Мое прошлое, – сквозь слезы прошептала девушка и, открыв старинную крышку, увидела два потертых и потрескавшихся от времени портрета – мальчика и белокурой девочки. – Ну, вот и все! Теперь мне предстоит пройти свой самый главный путь – простить себя.