Маша, прости

1986 г. СССР. Москва

«Если справедливости нет, ее нужно завоевать, купить, украсть, а если понадобится, взять силой!» – так думал Федор после звонка отца.

И он с еще большей силой и энергией окунулся… в учебу. Стал искать новое, интересное и заманчивое, что помогло бы ему идти дальше. Хотя Федор по-прежнему вел себя очень эгоистично. Если ему казалось, что кто-то спит с очень красивой девушкой, то он бросался отнимать добычу. Если кто-то лучше сыграл в студенческом театре, он всячески старался унизить «соперника». Он оттачивал свой цинизм и красноречие, срывал злость на любом, кто, как ему казалось, мог встать поперек дороги. Он оскорблял и унижал, но делал это так естественно и артистично, что самому объекту приходилось туго, а вот зрители в лице сокурсников заискивающе смеялись, хлопая его по плечу: «Ну ты даешь! Молоток!» – тем самым как бы говоря: «Ну я-то свой, со мной так не надо».

Но Федор шел по головам, даже не оглядываясь, подминая под себя все, что можно подмять. Его стали побаиваться, но дружить с ним хотели все! Он уже снялся во второй картине, и фильм даже поехав на Каннский фестиваль, где получил приз зрительских симпатий. Его всепоглощающие ненависть и злость, которые он изливал на отдельных людей, немного перекрывались неограниченной любовью, даже своего рода нежным трепетом по отношению к публике, аплодировавшей ему. Может быть, поэтому его душа окончательно не погибла.

Федор любил своих зрителей, как некую безликую, однородную массу, только за то, что они любили его. Без вопросов, критики и оценок. Он был кумиром, и ему это ужасно нравилось! Друзей не осталось, общаться на равных он уже не мог. Ему нужен был пьедестал, и как ни странно, но там, где один человек сам себя возвышает, всегда появляются прихлебатели, глядящие в рот. У Федора тоже появилась своя свита, с которой он гулял, пил, делил женщин. Но иногда на него что-то находило, и он мог посреди ночи разогнать своих гостей, не выбирая выражений. Свита с пониманием относилась к его выходкам, называя это эксцентричностью, и послушно разбегалась, чтобы по первому зову вернуться опять.

«Люди! Чем с вами хуже обращаешься, тем вы больше меня любите. Чем сильнее вас унижаешь, тем больше вам хочется быть униженными!» – сам себя убеждал Федор, запирался в квартире на пару дней и ходил как сыч, самозабвенно жалея себя.

Чем большего он добивался, тем сильнее была неудовлетворенность, и ему опять казалось, что трава зеленее на другом берегу.

Наступил июнь, сказочная пора. Вокруг – теплый, душистый воздух, наполненный запахами цветущих деревьев, многоголосье птиц, оголенные ноги московских красавиц и обилие улыбок на открытых лицах прохожих. Все это наблюдал Федор из приоткрытого окна своей новой бежевой «шестерки». Он только что приобрел машину и с наслаждением нарезал круги по Москве.

Среди однокурсников он был не единственным обладателем индивидуального транспортного средства. Но всем студентам машины купили родители, а он сделал это сам.

«Сам! Сам! – пело сердце. – И не далек тот день, когда они пожалеют… отец… Маша… Маша…»

Федор до сих пор хранил ее мишек с поблекшим от времени алым сердечком, но далеко, в самом темном углу шкафа. Когда он перешагивал очередную ступеньку, то доставал их на свет и хвастался. Мишки с молчаливым укором внимали.

От нахлынувших воспоминаний захотелось курить, он притормозил у табачного киоска и, купив пачку сигарет, увидел девушку. Худенькая, среднего роста, с большой русой косой, перекинутой через плечо, курносый носик и огромные, но красные от слез глаза. Она сидела на большом чемодане, обхватив себя за плечи, и тихонько поскуливала, словно щенок, потерявший маму.

Рядом проходили люди, искоса поглядывали и тут же спешили мимо, никому не хотелось заниматься чужими проблемами. В другое время и сам Федор, не задумываясь, прошел бы мимо, но сегодня у него было прекрасное настроение. Может быть, всему виной запоздавшее в этом году лето? Или ненароком пойманный взгляд незнакомки, провинциально-невинный и по-детски трогательный?

– Чего рыдаем? – он подошел к девушке и закурил.

– Паспорт потеряла и деньги, дяденька, – она еще сильнее захлюпала носом.

– Дяденька, – Федор расхохотался. – Где ты дяденьку видела?

– Извините, – только сейчас девушка подняла глаза и увидела замечательного молодого человека. Что-то знакомое было в его образе. Но что?

– А здесь чего сидишь? Родственники в Москве есть?

– Нету, – и она опять заревела. – Я в институт приехала поступать, а куда без паспорта-то?

– Пошли со мной, – он взял ее за руку.

– Куда? Я вас не знаю, а вдруг вы меня…

– Ага, ограблю, – с усмешкой добавил Федор. – Сама же сказала, что денег у тебя нет, или есть? – он попытался заглянуть ей в глаза.

– Не пойду!

– Ну и сиди здесь, пока милиция не загребет. Москва, между прочим, режимный город, – он равнодушно повернулся, но уходить не спешил.

– А вы… вы…

– Что? – он посмотрел ей в глаза.

– Обещаете, что не будете ко мне приставать? – ее щеки залились багровым румянцем.

– Обещаю, – он широко улыбнулся. Внутренний голос подсказывал ему, что не нужно связываться с этой девушкой, но он уже завелся.

– Проходи, – Федор гостеприимно распахнул двери в свою берлогу. – Если ты не будешь, как бедная родственница, жаться в прихожей, то сможешь увидеть две комнаты. Иди спать в спальню, а я лягу на диване здесь.

Девушка неуверенно топталась у двери, не выпуская из рук чемодана.

– Есть хочешь?

Внезапный простой вопрос перекинул мостик к ее сердцу.

– Да.

– Тогда иди в душ, а я пока что-нибудь приготовлю.

Она опять напряглась.

– Слушай! – взорвался Федор. – Иди куда хочешь, я тебя не держу. – Он уже пожалел, что привел ее к себе.

Девушка вздрогнула и посмотрела в окно, потом взяла чемодан и тихонько попятилась к двери, но тут ее взгляд упал на настенный календарь с изображением Федора. Она в замешательстве, растерянно перевела взгляд на оригинал.

Федор наслаждался паузой. «Ты можешь быть кем угодно, но если люди сами поставили тебя на пьедестал, то их уже не оторвать от молитвенных жертвоприношений».

– Ой! – с детской непосредственностью воскликнула девушка. – А я-то всю дорогу думала, на кого вы похожи!

– Ну, вот видишь, не так страшен черт, как его малюют, – он грустно вздохнул и, уже зная ответ, спросил: – Остаешься?

– А можно? – теперь уже она упрашивала его.

– Иди в душ, халат и полотенце там же.

– Ну что вы, у меня свое.

Федор накрыл стол, была суббота, поэтому угощение удалось на славу.

Девушка вошла на кухню, раскрасневшаяся от пара, в простом ситцевом халатике, такая домашняя и необыкновенно трогательная.

– Садись, – Федор с трудом оторвал от нее взгляд.

– Меня зовут Катя, – она протянула руку.

– Точно, мы же даже не познакомились, – Федор, – и он нежно коснулся губами ее руки, тем самым еще больше смутив гостью.

– А я ваши фильмы раз десять смотрела, – с восторгом говорила она, поедая мамины котлеты.

– Понравились?

– Очень!!!

Ее искренность и детский восторг в наивных, широко распахнутых глазах вызвал у Федора пьянящее возбуждение.

– Водочки выпьем? – предложил он.

– Нет, что вы, – она испуганно замахала руками.

– А если я сделаю коктейль? – он умел уговаривать женщин.

– Как в барах?

– Как в барах, – Федор спрятал усмешку.

– Никогда не пробовала, – простодушно призналась Катя.

– Тогда обязательно нужно попробовать, – он смешал водку, яблочный сок, добавил мартини, немного вишневого сиропа и лед.

– Вкусно, похоже на сок, – оценила девушка и тут же, словно осененная гениальной идеей, громко воскликнула: – Ой, а я вас сейчас тоже угощу! – она убежала в коридор и вернулась с литровой банкой. – Вот, это клубника с нашего огорода. Свежая, – она гордо поставила банку на стол. – Мамка вчера собрала и сахаром засыпала. Вкусная, – Катя аппетитно облизнулась. – Я одну банку в поезде съела.

– Спасибо, – Федор открыл крышку и задохнулся. Этот запах первой любви преследовал его всю жизнь, руководя им и подчиняя себе, заставляя поступать не так, как хочется, а так, как зовет воспоминание.

– Давай выпьем за встречу, за тебя и за эту клубнику, – он поднял бокал и посмотрел на свою гостью, как удав на кролика.

– Нет, лучше за вас, – у Кати приятно кружилась голова и от неожиданной встречи, и оттого, что невозможное иногда становится возможным.

– Так ты приехала поступать? Куда? – задал он абсолютно ненужный вопрос.

– В лесотехнический, а с поезда сошла, отправилась к метро, ищу кошелек, ищу, а его нет, – на глаза опять накатили слезы.

– Ну-ну, нет худа без добра! Если бы ты его не потеряла, мы бы с тобой не встретились. Ведь так?

– Так, – она преданно посмотрела ему в глаза. – А я, дура, вас сразу даже и не узнала, в жизни вы еще красивее, – девушка покраснела и опустила взгляд.

– Вот что, давай на «ты». А чтоб легче было, нужно выпить до конца.

Она послушно подняла бокал.

– Я всегда знала, что поеду в Москву. У нас что? Клуб, даже дискотеки нет. На улицах грязь, мужики пьяные… – Катя делилась воспоминаниями о своем Урюпинске.

Федор смешивал новый коктейль.

– Ой, что вы! Мне уже хватит, – ее щечки порозовели, а в глазах появился озорной блеск.

– Тебе не понравилось? – Федор постарался придать себе огорченный вид.

– Ну что вы, – она не хотела его обижать и взяла бокал.

– Опять на вы? – он легонько щелкнул ее по носу.

– Ой, забыла, – она, как нашкодивший ребенок, прикрыла рот ладошкой.

– А мы с девчонками думали, что это ваша жена, ну главная героиня, Марина. А вы, оказывается, один живете…

– Ну, я еще не встретил ту единственную, – загадочно отозвался Федор, – А может, это ты? – и он подарил девушке свою самую лучшую улыбку.

Катя опять смутилась.

– А это правда, что когда вы в кровати лежали, ну с актрисой этой, вы там одетые были?

– Правда, – ему не хотелось разочаровывать свою новую знакомую.

Она задавала и задавала ему глупые и наивные вопросы, восторженно растворяясь в нем. Он вальяжно отвечал. Такой долгой прелюдии у него не было уже давно, и это его заводило.

– Ну все, пошли баиньки, – он приподнял ее за плечи.

– Голова кружится, – девушка слегка покачнулась.

– Тогда я отнесу тебя, – он подхватил ее на руки.

Катя прижалась к своему кумиру, желая только одного – чтобы этот путь был как можно дольше.

Федор положил девушку на кровать и стал потихоньку расстегивать пуговицы на халате.

– Не надо.

– Почему?

– Ну, вы же меня не любите.

– Люблю, люблю, – яростно шептал непреходящий вкус клубники на губах.

– Правда?

– Правда…

Девушка вскрикнула и с гордостью прошептала:

– Ты у меня первый….

В голове зашумело, Федор вспомнил свой первый день с Машей… Он летел в бездну…

– Я люблю, я так сильно люблю тебя… Машенька… – он осыпал ее лицо поцелуями. – Где ты была? Где ты так долго была?

Катя от счастья закрыла глаза и полностью отдалась его власти. Она слышала то, что хотела услышать…

По голубому, почти прозрачному небу, какое обычно бывает ранней осенью, неторопливо плывут замысловатые кружева облаков. Пока еще теплый озорной ветерок легонько кружит опавшие листья, птицы поют свою грустную прощальную песню, уносясь треугольником в даль. Маша в багровом золоте листвы, похожая на лесную фею, стоит, прислонившись к старой, мудрой сосне.

– Пойдем сегодня в кино? – она смотрит на Федора своими бездонными глазами.

– Пойдем, – шепчет он.

– Я так соскучилась, – непоседливый солнечный зайчик весело прыгает по ее лицу.

– Я тоже, – он тянет к ней руки, но девушка начинает таять, растворяясь у него на глазах, и вот уже только легкая дымка, оседлав солнечный луч, поднимается ввысь.

– Ма-ша! Не-ет!!!

Федор вздрогнул и проснулся, с кухни доносился аппетитный запах свежего кофе и блинчиков.

«Мать? – но он тут же вспомнил вчерашний вечер и стал нещадно ругать себя последними словами. – Дурак! Кретин! Идиот! Как теперь от нее избавляться?» – волшебство сна тут же рассеялось. Он, нехотя, нацепил халат и отправился на кухню.

– Доброе утро, – нежно улыбнулась девушка. – Я тебе оладушки пожарила.

– Спасибо, – волком посмотрел он на нее и пошел в душ.

– Я что-то не так сделала? – виновато спросила Катя, когда он вернулся. – Или ты оладушки не любишь?

– Люблю, – Федор глотнул кофе.

– Слава богу! – она радостно улыбнулась. – А что тебе на обед приготовить?

– На обед?! – он поперхнулся. – Ты собралась готовить обед?

Но девушка не заметила ужас, отразившийся на его лице, потому что, открыв его холодильник, проводила инвентаризацию.

– Так, купи масло, лука тоже нет, – неспешно отдавала она команды.

«Во влип!!!» – ахнул Федор.

– Слушай, ты же в институт приехала поступать? Так давай я тебя отвезу, – он лихорадочно искал выход из создавшейся ситуации.

– Феденька, ты забыл? Я же документы потеряла, – сегодня казалось, что этот факт ее даже радует.

– И что теперь? – он совсем растерялся.

– Ничего, придется на следующий год поступать, – Катя равнодушно пожала плечами. – Ой, значит, правда, любишь, давай еще положу.

Федор и сам не заметил, как от расстройства съел все оладьи.

Катя взяла его тарелку и повернулась спиной. Сегодня ее волосы, скрученные в тугую гульку, были подняты вверх, и Федор увидел нежную, тонкую шею с маленькими, пульсирующими прожилками вен. Что-то невероятно легкое, какой-то мазок, едва уловимый штрих, напомнил ему Машу, словно великий мастер, лениво оторвавшись от дел, провел своей гениальной кистью по холсту нерадивого ученика, оставив лишь легкий отзвук мечты.

– Вот! – Катя поставила наполненную доверху тарелку. – А давай я тебе клубнику положу.

– Давай, – голос предательски хрипел.

Девушка открыла банку и выложила остатки вчерашней «роскоши» ему на тарелку.

– Правда, вкусно…

Она не успела договорить, Федор потащил ее в спальню.

«Дурак! Какой же я дурак! – он опять стоял под душем. – Надо было сразу ее выгнать, а не есть эти дурацкие оладьи. Все! Сейчас выйду и отвезу ее куда-нибудь. Денег дам», – он решительно вышел из ванной.

Катя стояла у дверей со свежим полотенцем в руках, хрупкая, наивная, по-щенячьи преданная. Слова застряли в горле.

– Я сейчас уеду, к телефону не подходи.

– Хорошо, – доверчиво и послушно улыбнулась девушка.

«Кретин! Так вляпаться!» – Федор сидел в машине, раздумывая, куда бы поехать. Стоял прекрасный воскресный день, но даже это его не радовало. Он закурил сигарету, не переставая размышлять, как выползти из этой ситуации. Федор никак не ожидал, что она окажется девственницей и что так серьезно воспримет ночной каприз, он не предполагал этих преданных, беззащитных глаз, и уж совсем не желал обнаружить в ней едва уловимый отзвук юности. Все это злило и притягивало к ней одновременно.