Министерство Апокалипсиса

Асмодей. Юность. Пару тысяч лет спустя, после ухода от родителей

Запись №211

Спустя две тысячи лет совместного проживания Люцифер купил вторую кровать. Я ждал этого больше того момента, когда родители наконец спохватятся. Но кровать я хотя бы дождался…

Также нас недавно настигли налоги. Всё-таки не очень-то и законно шить меховую одежду из шкур райских животных, которые нам по дешёвке продаёт странноватый комендант. Но зато наш небольшой бизнес популярен среди студентов и небогатых демонов, желающих одеваться роскошно. Это приносит свои плоды, но уж точно не является делом наших жизней. Люцифер горит желанием уйти в политику, а я продолжаю думать над основанием банка. Вечерами мы иногда загадываем на будущее, как новый владыка Ада и основатель крупнейшего здесь же банка поднимут Красный Мирок, опущенный Вельзевулом – нынешним его правителем – ниже плинтуса. Кто знает? Может, когда-нибудь эти детские мечты пройдут, и пути наши разойдутся? Хоть и являясь ангелом, Люцифер – далеко не подарок. Да и плевать! Я не смогу отпустить того, кто заменил мне родню, и, пускай он видит во мне лишь проходной этап, я буду вечно ему подчи– Что? Я серьёзно хотел написать это сейчас? Я серьёзно решаю осознанно стать чьей-то собачкой?

Да, решаю. Да, осознанно. И, вероятно, тысячу раз об этом пожалею. Когда Люцифер видел во мне приятеля, я видел в нём отца. И–

Страница была испорчена, когда на кровать повалился какой-то позеленевший от сожранных цитрусов придурок. Чернила ручки ровной чертой понеслись дальше, не отпустив предыдущую букву. Лайм – так его звали из-за того, что от цитрусов он всегда зеленел – бил трясущимися руками по кровати и, что-то невнятно бормоча, постепенно сползал вниз. Люцифер, переступив через Лайма с таким спокойствием, будто переступает через обычную кочку, пьяно плюхнулся на кровать и поцеловал подушку с такой страстью, словно это не набитая перьями ткань, а самая красивая в Аду девушка. Ещё чуть-чуть, и он будет готов спустить штаны.

– Чё такой кислый? – спросил он, грубо схватив «подружку» за уголок. – Сегодня веселимся, у нас за день восемь заказов!

– И это, по-твоему, то, к чему мы стремимся? – спросил я. – Всё вещи будем шить из дохлых лошадей? Бред это всё, Люц, пора сворачиваться…

Я и не заметил, что держал дневник открытым, а Люцифер нагло пробегался по записям. Заметив это, я скоропостижно прикрыл большим пальцем последний абзац, который успел написать. Но, как бы я не старался дотянуться длинным чёрным ногтем до последнего слова, отрывок «…ём отца. И–» закрыть не удавалось. А чтиво он уже заканчивал, и закрывать дневник было бессмысленно. И, признаться, иногда мне действительно хочется, чтобы в моей голове покопались.

– По родителям скучаешь? – догадался он.

– Да я вообще о другом писал.

– И всё же?

– Да…

Продолжить не получалось. Изливать душу под грохот, бьющий из громадной колонки, было невыносимо.

– Блин, Карась, тише сделай! – отвлёкся Люцифер. – Не видишь, я с другом разговариваю?! Прости, – он снова переключился на меня. – Так ты хочешь к ним вернуться?

– Немного… Знаю, я могу об этом пожалеть и только больше возненавижу себя и их, но, кажется, для такой жизни я и создан…

Что за чушь я несу?! Он явно считает меня типичным подростком, выдавливающим драму из комедии. Люцифер смотрит в пол и, кажется, думает над наставнической речью, в которой я нуждаюсь. Но услышал я фразу, сказанную им даже без наполненных надеждой поднятых глаз:

– Ну, тогда вернись.

– Ты серьёзно?

– Конечно, – теперь я вижу его глаза, а надежды и малейшей искренности по-прежнему нет. – У меня отношения с отцом не наладились, почему ты должен страдать?

Я не мог прочесть ни единой эмоции на его лице. Эмоция, которую даже «чем-то средним» назвать тяжело. Он просто смотрел и точно понимал, что я сейчас чувствую. Скорее всего, именно поэтому и не отговаривал.

«Что, урок мне желаешь преподать?!» – хотел раскусить его я, но воздержался и встал с кровати без лишних слов.

– Но, если вдруг не получится, тебе здесь всегда рады, – сказал Люцифер и сунул мне в карман ключи от комнаты. – Удачи.

Потом мы пожали руки. Он напоследок, как бы не давая мне забыть о тех прекрасных годах, погладил свисающие с моих плеч головы, и я отправился домой.

––

«Твоя комната – твоя крепость», – это единственная «наставническая» фраза, которую я слышал от матери за всю жизнь. Сказала она её, кажется, когда мне было слегка за сто тысяч лет: я был чуть крупнее щенка цербера, рога только начинали расти, а до волос дело ещё не дошло. Сказала она мне это только потому, чтобы я не боялся всего того, что происходит ночью. А ночью происходило многое. И это воспоминание я относил к тёплым и даже милым. Именно из-за этого воспоминания я хотел обнять мать. А отцу… плюнуть в лицо, наверное? Хотя… Вряд ли я смогу плюнуть во что-то, что всю жизнь было перечёркнуто для меня черным крестом. Мы пересекались редко и никогда не смотрели друг другу в глаза. Его лица для меня не существовало. Я помню лишь то, что у него длинные чёрные волосы, завязанные в небрежный хвост, и бритые рога.

– Привет, мам, – а у матери было человеческое лицо: красивое, но вечно уставшее и утомлённое. – На завтрак что-нибудь будет?

– Закажи доставкой, – она даже не оторвалась от монитора.

И если на безразличие отца мне было плевать, то отношение матери меня убивало изнутри. Одной своей фразой, сказанной полмиллиона лет назад, она привязала меня. Дала ложную надежду на заботу и опеку. И с каждым днём эта наивная вера разбивалась.

Почему-то именно тогда во мне появилась озлобленность. Тогда я вышел из дома и впервые взглянул на него с ненавистью и нежеланием возвращаться. Я плюнул на газон и куда-то побежал, остановившись уже через несколько метров. Глупо это всё. Только лишнее внимание к себе привлекаю: соседей, их питомцев, детей, но не тех, чьего внимания я так хотел…

––

А сейчас я иду по ведущим к дому камням, вдоль того газона, на который тогда плюнул. То, что это место внезапно стало мне родным, кажется мне странным. Я не чувствую злобы. Скорее, жалость к себе.

Стук в дверь не стал для меня чем-то волнительным: две тысячи лет предпринимательской практики научили меня беспардонности и спокойствию перед грядущими встречами. Разволновало меня совсем другое. Мать, рыжие кудри которой стали седыми, выглядела хуже обычного. Она что, правда волновалась?

И я уж думал, что прямо сейчас, вцепившись мне в плечи со слезами на глазах, она заорёт: «Где ты был?! Зачем ты так поступил?!»

– Привет, сынок, – сказала она спокойно и снова вошла в дом, не позвав меня следом.

Я довёл её до нервного срыва? Две тысячи лет прошло, за это время многое могло произойти. Я чувствовал себя таким уродом. Так довёл родную мать, что та потеряла какие-либо эмоции! Достоин ли я теперь с ними жить?

Войдя в дом и скинув туфли, я прошёл к кухне. За порогом сидел отец и делал отчёты, напряжённо клацая по клавиатуре. Я впервые увидел его в лицо. У него уставшие зелёные глаза – почему-то всё ещё яркие – и седая щетина.

– Привет, пап, – поздоровался я. – Как вы поживаете?

– Хорошо, Асмодей, хорошо! – в спешке говорил отец. – Не мешай, пожалуйста, я занят!

– А…? – я услышал детский плач, и отец ударил кулаком по столу.

– Да твою ты мать! – ругнулся он, чьё лицо вновь размылось в моих глазах. – Успокой его! Он задрал меня уже! Асмодей, ты зачем пришёл? Деньги нужны? В спальне, в третьем ящике возьми.

– Нет, я просто думал, что вы… волнуетесь…

– А, да забей, – отшутился отец. – Всё нормально.

Минуту я простоял в размышлениях, о которых тут же забывал. На отца я уже не смотрел, а образ матери постепенно разрушался в моих глазах. Теперь их не существует. Остались бродящие по дому мыльные пятна. Разбегаясь, мои глаза плыли, и от этого, несмотря на всю серьёзность происходящего, я смотрелся глупо. – Какие же вы тупые… – монотонно проговорил я, развернувшись, но вперёд идти ещё не планировал. – Мог бы хоть соврать, что скучал. Ты даже этого не можешь сделать. Хотя, знаешь… не хочу я тебе рассказывать о своих переживаниях, – подтирая рукавом сухие глаза, я двинулся к выходу. – Я устал выдавливать из вас поддержку.

Вряд ли отец хотя бы посмотрел мне в след. А если и посмотрел – то это уже не имеет значения.

Я ведь переживал, думая, что невольно, по тупости лишил родителей каких-либо эмоций, а оказалось всё в точности наоборот. Даже плакать не сильно-то хотелось, хотя раньше меня бы разрывало от потока эмоций. Я смотрел то на дом, то на ключ от общаги. Были очень странные ощущения, физически похожие на покалывания по всему телу, внутренне – смесь разных эмоций, там всё сложнее. Невзначай пришло полноценное осознание того, что я рос сиротой, и лишь какие-то взрослые соседи ходили вокруг меня; иногда, для галочки, спрашивали о моём самочувствии и трахались по ночам. А так, родителей у меня и не было. Даже само это слово, «родитель», стало для меня чем-то противным и непонятным.

***

Я сунул ключ в скважину и надавил на дверь, и тогда, когда одиноко развалившийся Люцифер бодро вскочил с кровати, слезинка упала, разбившись о мою руку. Я отбил тянущиеся ко мне руки, перевалив инициативу на себя, и обнял его сам. Его худые ладони, лежащие на моей спине, согревали сильнее плаща.

– Поговорил с родителями? – спросил Люцифер, в ответ услышав молчание. – Проходи…