Министерство Апокалипсиса

Анубис. Откровение Золотого Шакала

Дело было на стыке двух миров. Где-то на краю Чистилища, где туч меньше, град ударяет совсем несильно, а лучи солнца иногда бьют по лицу, заставляя корчиться с непривычки. Асгард совсем близок. Осталось лишь заплатить за проход к радужному мосту. Один решительный шаг и сотня душ на кассовом лотке – и я покину Чистилище. Покину этот тоскливый мир, к которому так привык. И вернусь сюда, где всё когда-то началось.

Тяжко думать, а ещё тяжелее осознавать то, что я больше никогда не увижу туч над головой и огромного небоскрёба, ставшим для меня когда-то домом и спасением. Домом, который я ненавидел и не хотел возвращаться, и спасением, которого я не просил. Но всё ещё моим домом и моим спасением.

Кошка сидела в переноске. Только сейчас я понял, что за все те долгие года, как этот ушастый комок шерсти живёт со мной, я так и не придумал ей имя. Даже стыдно. Не придумать имени единственному созданию, выслушивающему меня, терпящему мои капризы и терпеливо дожидающемуся каждый день – пускай, и только ради того, чтобы выпросить очередной пакетик с кормом.

– Знаешь, – я сел у края дороги, недалеко от пропускающей к радужному мосту арки, и положил переноску с кошкой на колени, – а ведь за всё время, как ты слушаешь мои капризы, ты так и не узнала о моём прошлом. Хочешь поговорить об этом?

Кошка одобрительно мяукнула и потопталась лапами на месте.

––

Иггдрасиль6 – место, где я родился – находился вне времени и Вселенной. И даже вне Асгарда. Дерево, по габаритам сравнимое с Министерством Апокалипсиса и имеющее девять миров меж своих волокон, парило в пустом пространстве. Само дерево – мегаполис и проводник в другие миры. Местные жили в дуплах, как птицы, а меж ветвей стояли двери, открыв которые, ты видел перед собой другие миры. Всего дверей было девять.

Мать мою звали Нефтида. Однажды, задолго до моего рождения, она сбежала сюда в поисках счастья и гармонии. О своём отце я ни разу не слышал, мать видел редко, а растил меня мудрый орёл, возвышающийся над Иггдрасилем и наблюдающий за мирозданием. То, что видел он, мне доступно не было. Когда он, смотря вдаль, видел Вселенные и пролетающие мимо жизни, я мог узреть лишь пустоту.

– Нос ещё не дорос, – говорил мне он. – Вскоре и перед тобой будет проноситься столько же жизней.

– Правда? – спросил я.

– Правда-правда…

Его коронное «Правда-правда…» я слышал постоянно. И это всегда так завораживало. А что удивляло ещё сильнее – всё это сбывалось.

– Ты встретишь девушку, – сказал как-то Орёл, когда я сидел на его громадной голове. – Красивую. Может, даже самую красивую во всех Верхних Мирах. И не будет у вас точного исхода. Это зависит от тебя, Анубис. Но дело вовсе не в девушке, для Высшего Бога это была бы банальщина. Дело в её значении.

Тогда я подумал, что он шутит. Может, лишь хотел сказать таким образом, что всё в моей жизни зависит от меня? Я не верил в это «у вас нет точного исхода». Он всегда всё знал. Настолько точно, что мог пересказать всю мою жизнь.

Орёл не соврал. Девушка была. Девушка с золотистыми локонами, в которых прятались цветы с белыми и жёлтыми лепестками. Девушка с глазами неописуемого цвета, мешающего в себе природные черты. Девушка объективно красивая. С нежными чертами лица, не лишёнными детской наивности,

и очаровательным круглым носом. Богиня, вышедшая с Олимпа – с одного из девяти миров Иггдрасиля. Когда она спускалась на массивные ветви Древа, бережно раздвигая листву на своём пути, птицы и звери встречали её, столпившись у ног, а из-под коры дерева показывались ромашки.

Девушку звали Афродита. Она была одной из немногих Высших Богов, кто посещал Иггдрасиль на досуге. Многие о дереве даже не знали – как не знал бы и я, если бы не жил там с самого детства. Олимп она не любила также, как и я ненавидел Дуат7. Скучное ведь место. Также, подобно Олимпу, один из миров Иггдрасиля. Её задача в Олимпе – дарить людям радость, когда сама она не была оптимисткой, я же в Дуате бинтовал мёртвых людей с ног до головы. В Дуат скидывали тела людей, на переработку, чтоб не гноить Землю своими мерзкими сморщенными телами – и было это задолго до того, как их души додумались переселять в Ад. А если подумать, Иггдрасиль – хранитель второсортных миров. Верхними Мирами, как таковыми, считались лишь Ад, Рай, Чистилище и Асгард, а всё остальное – Миры Иггдрасиля.

И мы, двое заскучавших богов, встретились, однажды, на верхушке Дерева. Я глядел в пустой верх, который даже небом нельзя было назвать, а Афродита, извиваясь, куталась в крупной листве Мирового Древа. Иногда, смотря вверх, я позволял себе поглядывать на неё, и в один такой раз она поймала мой взгляд. Засмеялась.

– Что, настолько нелепо выгляжу? – спросила она, петляя на спине с вытянутыми руками.

Вдобавок её смешила моя смуглая кожа, сливающаяся с Пустотой. Глаза мои были до блеска яркими, отчего ей порой казалось, что на неё глазеют два летающих рядом светлячка. Лицо моё всегда отображало утомлённость, а потому «светлячки» казались сплюснутыми от двух накрывающих их «туч». Иногда «светлячки» вовсе пропадали, когда их закрывали выпадающие из резинки локоны, ранее являющиеся частью конского хвоста, висящим на затылке.

– А, не-не, не подумай, – смутился я. – Просто поглядываю иногда.

– М-м-м… Понятно, – она перевернулась на живот и положила ладони под щёки, уперев локти о толстую ветку. – Понравилась, значит?

Что, ждёте этого нелепого покраснения с фразами, вроде: «Что?! Нет! Конечно, нет!» А этого всего не будет. Будет лишь сердце, забившееся вдруг сильнее, и мгновенно прерывающееся дыхание, а всё остальное – лишь показуха.

– Возможно, – ответил я. – Но тебя это, смотрю, не удивляет?

– Не-а, – едва ли не шёпотом произнесла Афродита, надкусив яблоко, всё это время лежащее неподалёку от неё – вероятно, и выросшее совсем недавно, когда она спустилась на ветви. – Не удивляет. Столько парней на меня западает, что даже скучно…

«Ну, ещё бы, западает», – подумал я.

Лицом мила, а одевается, ходя по грани между раскрепощением и скромностью.

– Ты же Мансоур, да? – спросила Афродита. – Из Дуата.

– Анубис. Да, я, – угрюмо ответил я.

– Поня-я-ятненько, – зевнула девушка, уткнувшись лицом в листья, словно в подушку. – А ты чего здесь?

– Заскучал…

Я сидел, прижав ноги к груди, и продолжал пялиться в Пустоту, даже не замечая, как Афродита подбирается ближе ко мне своими нелепыми кувырками.

– А мы чем-то похожи, – сказала она. – Может, это знак? – захихикала. – А ты… как заскучать умудрился, ещё и таким молодым?

– А тебе-то откуда знать, молод я или нет?

Жителям Иггдрасиля понятие «время» было чуждо. Ни о его ходьбе, ни о молодости и старости, ни о дне и ночи никто не знал. А она жителем Дерева и не была – видать, оттуда, извне, и узнала.

– Да-а-а… знаешь, жителю Дерева это всё сложно объяснить, – задумалась Афродита. – И ты ушёл от вопроса.

– Хм, – пожал плечами я, – само как-то. Заскучал и заскучал.

– Ясно-ясно. Значит, в другой раз обсудим, – Афродита улыбнулась.

Каюсь. Я соврал. Румянец, выдавший моё смущение, всё же был. А глупые отговорки не проговаривались лишь вслух, мешаясь у меня в голове.

– Вот, бывает же так, – она поднялась на ноги, размяв спину. – Встретятся невзначай двое заскучавших богов… Может, ещё поможем друг другу… Поможем-м… – Афродита, играючи ущипнув меня, прошла к двери в Олимп.

***

– Значит, встретил девушку? – спросил Орёл с неприсущим ему весельем. – И как, влюбился?

– Громко сказано… – отмахнулся я. – Просто поболтали. Вроде, должны ещё встретиться. Да и не очень-то я хочу…

– Чего не хочешь?

– Ну, любви этой. Лишние обязательства только.

– Как правило, те, кто говорят о ненужности любви – те в ней больше всего нуждаются.

Я мечтал быть похожим на него. Таким же мудрым и невозмутимым. Никогда не получалось. Во мне всегда оставалась эта «человеческая» глупость и эмоциональность. Всякий раз, когда я пытался превзойти всех, то опускался всё ниже – и, наверное, именно это заставило меня усомниться во всём. Чего бы я ни делал и каким бы не следовал принципам, сценарий останется тем же.

Я – неудачник, родившийся в шкуре Высшего Бога.

– Орёл, ты ведь знаешь, как я строг к женщинам.

– А к себе не строг?

– И к себе… Я ко всем строг!

Я распустил волосы и пустил их в лицо, чтобы скрыть от Орла свой позор. Лёг на спину, нелепо ударившись о свисающую сверху ветку. Накрыл лицо рукой.

– Скажи честно, ты ведь тоже спал с матерью? – спросил я, заставив Орла смущаться. Его глаза никогда не были такими круглыми, а клюв никогда так широко не раскрывался. Мне не хотелось слышать утвердительный ответ. Хотелось верить, что он просто не ожидал услышать от меня такого глупого вопроса.

– Было, – сказал он.

– До моего рождения?

– До.

– То есть, ты – ещё один претендент на моего отца?

– Да.

– М-м-м… Прикольно…

***

Домой даже возвращаться тошно. Смущал сам факт, что я живу в однокомнатном дупле гигантского ясеня. Ещё хуже была моя «соседка». Так уж я её воспринимал. На завтрак она любила алкоголь и шоколадные батончики, на ужин – что-нибудь цитрусовое. Хотя пьяной я её видел редко, стоит признать.

– Ну что, как день провёл? – спросила мать, за кухонным столом крутя в руках банку пива.

– Рутинно… – ответил я. – Мам, может, я приготовлю чего-нибудь нормального? Я ведь никогда не видел тебя без алкоголя.

– Так, я и не пью сейчас алкоголь. Просто пиво.

– Для людей, это алкоголь.

– Нашёл, с кем сравнить! – рассмеялась мать. – Да ладно тебе, я ж не на цитрусах сижу, чтоб ты так волновался!

– Вчера была и на цитрусах.

– А тебе-то откуда знать, что было «вчера»?

Ах, да… Время…

Интересно, как Афродита понимает, когда было «вчера» и «сегодня»?

– А, ну да, – поправился я. – Может, позавчера? Хотя нет, тогда бы из Олимпа я дважды видел свет, а я видел его единожды… Значит, да, вчера.

– Да ладно, Анубис. Разве я так плоха?

Наверное, нет. Весёлая и держащая себя в руках женщина, с которой никогда не бывает скучно. Всегда что-нибудь вычудит – такое, что это повергнет в ужас весь Иггдрасиль. Иногда оставляет меня одного – неизвестно, на час, два или день, – болтаясь с мужиками по мирам Иггдрасиля. Редко может прийти с одним из них. Хотя, при мне, до постели у неё ни с кем не доходило. Она действительно заботилась о моём психическом состоянии, отвергая каждого, кто пытался переспать с ней в моём присутствии.

– Нет, мам, всё хорошо.

– Вот и славненько! – она погладила меня по голове, плавно спуская ладонь к щеке. – Ану-у-убис… – она затеребила мою щёку, – прости дуру. Загуляла малость. Ты же не обижаешься?

– Нормально всё, – я убрал её руку от своего лица.

– Ану-убис… – мама надула губы. – Ну не злись. Я плакать начну!

– Да не злюсь я!

– А чего кислый такой?

– Да нормально всё, говорю же, – я встал из-за стола, закинул в рот конфету и ушёл. – Просто ведёшь себя, как ребёнок.

Иногда мне тошно от своего отношения к ней. Но почему-то вести себя иначе не получается. Пытался смеяться – только больше пробивало на слёзы; веселился – а это оказалось лишь самообманом и попыткой вдолбить себе, что всё хорошо. Иногда мне хотелось поговорить с ней серьёзно, но мать вечно сводила всё к шутке. Даже её «извинения» были лишь шуткой. И ведь всё было бы нормально, если бы мы не избегали разговоров…

Под подушкой я хранил учебник по психологии, а в качестве закладки использовал её фотографию, сделанную в день моего рождения. Красивая зеленоглазая женщина с длинными чёрными волосами. Кожа её голубоватая, а над глазами длинные стрелки. Лицо соблазнительное и наряд весьма открытый: кучка красных и белых тканей, облегающих тело от груди до колен. В руках женщина держит укутанного в плед смуглого младенца с недовольным лицом. И, кроме младенца, ничего не изменилось…

По возвращении в Олимп, ликование природы к Афродите исчезло. Пения встречающих её птиц больше не было, цветы прекратили распускаться, а боги, вместо восхищения, лишь фыркали в её адрес.

– О-о-о, шлюха вернулась! – закричал высокомерный Гелиос. – Что, всех приняла в Иггдрасиле?!

– Да она, небось, самому Нидхёггу там отсасывала! – хохоча, предположил Гермес.

Афродита промолчала, накрыла лицо куском ткани от платья и попыталась скрыться прочь. Гермес соскочил с бугорка скалы, мягко приземлившись с помощью крыльев, нелепо дёргающихся на его ногах. Путь Афродите к своим покоям был перекрыт мерзким – как характером, так и внешне – богом.

– Что-то нужно?

– Мне, как обычно! – шутливо произнёс Гермес и, мерзко и ничуть не соблазнительно, как он сам это видел, облизнув губы, расстегнул пряжку металлической юбки.

– Дай пройти, пожалуйста.

Гермес ударил девушку. Повалившись на скалистую неровную поверхность, Афродита стёрла в кровь колени. Боги ещё долго издевались над ней, валяя по заострённой поверхности Олимпа. Били её вплоть до заката, приговаривая: «Ведёшь себя так, словно ничего не произошло!»

Ненавистный шлем в форме головы шакала валялся в углу комнаты, пылясь и дожидаясь очередного перехода в Дуат. А ведь я не появлялся там уже продолжительное время, из-за чего мамка частенько жалуется на отсутствие денег. Она временами укоряла меня в увлеченности психологией, угрожая тем, что, когда я выгорю, она не будет меня содержать. Не очень-то и хотелось…

Афродита пришла в Иггдрасиль с необычной для себя скромностью. Сколько я её не видел – она всегда ходила в откровенных платьях, оголяющих живот. А сейчас она в длинной мешковатой кофте, закрывающей её вплоть до колен. Я застал её сидящей с прижатыми к груди ногами, чашкой кофе в руках и накрытой клетчатым пледом. Она смотрела вдаль – в Пустоту, куда смотрел и я при нашей первой встрече.

– Оу, надо же, – она оглядела меня тоскливым взглядом. – Привет.

Я поздоровался в ответ и присел рядом, терпеливо дожидаясь её дружелюбного голоса. Но голос никак не подавался. Она молчала, периодически тяжело вздыхая.

– Скажи, – начала она наконец, – тебя считали когда-нибудь отбросом среди своих же?

– Да я никогда и не был среди своих, – ответил я. – Я родился здесь. Моя мать сбежала сюда ещё до моего рождения.

– Получается, ты никогда не видел светлого неба? – Афродита с удивлением посмотрела на меня. В ней наконец-то проснулись признаки жизни.

– Не-а.

– Ни облачка?

– Ни облачка.

Афродита захлопала глазами, похлёбывая из чашки. Взгляд она не отрывала ещё долгое время. Взгляд, гласящий: «Что за дурачок?» Но она быстро сменила гримасу, мило прищурив глаза и тихо захихикав.

– Понятненько… А ты чего не в Дуате?

– Прогуливаю. А ты? Почему из Олимпа всё бегаешь?

– Родных душ не нашла.

– И ищёшь здесь? – я с непониманием уставился на неё. – Где даже лица собеседника не видно?

– А тебе лицо так важно?

– Имеет свою значимость.

– Но ведь выбирают не по нему. Для меня, вот, важна душевная близость. А в Олимпе у меня таковой не было…

Я промолчал. Афродита больше не говорила. Птицы также умолкали.

– И что для тебя значит эта «душевная близость»? – спросил я, прервав неловкую паузу.

– Когда отношение друг к другу нормальное. Когда вы готовы исполнить мечты друг друга, помочь, выслушать и… поддержать, что ли. Хотя бы так.

– Смахивает на обычную дружбу.

– Да неважно. У меня и её не было…

– А у нас много общего.

***

Темнота в Дуате соответствовала той, что была в Иггдрасиле. Поэтому мне это место казалось даже родным. Здесь ужасно пахло. При входе, Стражи выдавали каждому по факелу, чтоб освещать путь, состоящий из целой дороги сморщенных людских тел, побывавших в земле не один год. И вела эта сухая прослойка к бесконечной яме, куда скидывались обвязанные бинтами тела, которых давно покинули души. Сырость здесь смешивалась с сухостью, а запах прогнивших трупов перебивал дым, исходящий из горящего факела.

– О-о-о, Золотой Шакальчик вернулся! – закричал бог Тодд с такой агрессией, будто готов был мне врезать веслом, при помощи которого и довозил тела до Дуата. – Хорошо отдохнул?! Ты хоть понимаешь, как мне осточертело возить этих трупиков в одиночку! В темноте! Когда их никто не отправляет в яму!

Тодд – редкостный ублюдок. Его лица я никогда не видел, оно было закрыто шлемом птицы с длинным клювом, часто врезающимся в меня всякий раз, когда этот придурок, преждевременно затушив факел, проходил мимо. Он был чуть выше меня, плечист и накачен, и поэтому напрасно думал, что сможет меня этим напугать. Тодд увлекается политикой и литературой, хотя его «Читательский дневник» не продвигался дальше криво написанной эротики. За спиной он вечно таскал серебряную ладью. Таскал при помощи каната, который привязывал к закруглённому носу судна.

– Но я же вернулся, – сказал я и прошёл мимо, приступив к работе. Взял бинты и начал окутывать ими тела.

– Мансоур! – Тодд вцепился своими нестриженными когтями мне в шею. – Не делай вид, будто ничего не произошло!

Я проигнорировал его. Это заставило Тодда отцепиться от меня и покорно выполнять свою работу. Он вновь кинул ладью в реку и поплыл на обратную сторону Дуата, где и появлялись новоприбывшие тела. Перед самым отъездом от берега, когда я спокойно бинтовал тела, а ладья постепенно трогалась с места, Тодд вскрикнул:

– Почему ты без шлема?!

Эти придирки меня утомляют. Я не отреагировал на это. Ведь, если бы отреагировал, последовал бы ответ, а если бы он последовал – то драка не заставила бы себя долго ждать. Я и не против, но меня выпрут отсюда, если буду снова замечен в драке…

– Продолжаем общаться после расставания? Мило, – посмеялась Афродита с неловко опущенными глазами. – М-м-м, завтраки приносишь. Приятно.

Арес сидел напротив и смотрел, как она ест. Его волновало это. Афродита не ела уже давно – с того самого дня, как слух об их романе с Аресом разошёлся по всему Олимпу. А ведь уже много месяцев прошло. Боги Солнца и Луны сделали уже больше сотни кругов, а Афродита за это время так и не наладила контакт с внешним миром…

– Слушай, – она мельком глянула на его загорелое лицо, блестящие белые глаза и волосяной пучок, торчащий из головы, – извини, что доставляю тебе хлопоты. Мне, правда, неловко.

– Пустяки, – отмахнулся Арес. – А этих утырков не слушай. Сами отбросы, и тебя таковой хотят сделать.

– Спасибо. Спасибо, что рискуешь своим положением в обществе, ради меня.

– Ничего-ничего.

Афродита понимала, что Арес неискренен с ней. Отвечает он неохотно, а за её состоянием следит лишь из чувства вины. Но почему-то она продолжала впускать его в свою жизнь.

– Я нашла подружку в Иггдрасиле, – приукрасила Афродита. – У неё симпатичные глаза. Она пока мало общается, но уже второй день меня не покидает чувство, что мы можем стать родственными душами.

«Как когда-то были с тобой», – додумала она.

– Ну, вот и отлично. Общайся с ней чаще и тебе станет лучше.

– Ага…

В этот раз мне пришлось долго искать Афродиту. И я бы быстро отчаялся, подумав, что она не пришла, но пение птиц и далёкий запах распустившихся цветов говорили об обратном. Со временем запах сильнее бился в ноздри, а уши затрещали от чириканья – это значило, что я на верном пути. Афродита была под ветками, недалеко от самого верха дерева, где мы раньше проводили время.

– Приветик, – она приветливо помахала.

Стояла она у самой двери в Асгард. Это была единственная дверь, находившаяся внутри ствола дерева, из которой исходила необъяснимая магия. Здесь сильнее всего пахло природой. Цветами, дождём, свежескошенной травой, хвоей, сеном, морем, ванилью, корицей и какао-бобами.

– А ты чего здесь? – сходу спросил я, подходя ближе.

Афродита открыла дверь.

– Я подумала, почему бы нам не прогуляться там, где есть время.

За дверью радуга, а под ней – Асгард. Мир, где жизнь идёт полным ходом. Мир-проводник между Верхними Мирами и теми, что прячутся в ветвях Иггдрасиля. Самый развитый мир во Вселенной. Собранный из золота, серебра и изумрудов. С летающими по небу пегасами и толпой синхронно шагающих богов.

Афродита перешла порог и присела на верхушку радужной дуги, подведя ноги к спуску. Я ступил следом. Радуга полупрозрачна, Асгард был у меня под ногами. Я впервые увидел голубое небо, о котором раньше слышал только в мифах. Облака казались монстрами, настигающими меня. Я попятился назад.

– Боишься? – спросила Афродита.

– Немного.

– Нечасто такой шум можно услышать? – посмеялась.

– Нигде не слышал, – с дрожью сказал я.

Раньше журчание реки, по которой плыл Тодд, казалось мне громким. Но теперь я слышу взмахи крыльев пегасов и шаги богов. Я слышу саму жизнь. Слышу её поток, которого не слышал раньше.

Городская шумиха со временем стихала, а солнце спускалось, как мои веки. Понятия «день» и «вечер» больше не казались пустыми для меня. Афродита достаточно рассказала мне о днях, часах и минутах. О неделях, месяцах и годах. И подарила мне часы. Миниатюрные карманные часы с золотым циферблатом, на которых я учился измерять время весь оставшийся день, проведённый на радуге. Многого я так и не понял. Афродита сказала, что мы должны встретиться завтра у этой же двери в Асгард, когда длинная стрелка будет смотреть вверх, а короткая – в левый бок, упираясь в девятку. И потом я уснул, лёжа между двух миров. С радуги спокойно свисала моя нога, а голова расположилась на пороге открытой двери, из которой доходила бесшумность Иггдрасиля, всего за один день ставшая неродной.

– Я ведь тоже потерялась во времени…

– М? – проснулся я.

– Ой, я тебя разбудила? – с неловким смехом спросила Афродита. – Извини.

День 1-3.

А на утро Афродиты не было. Под моей головой лежала её свёрнутая кофта, а около меня – остывшая чашка кофе. И бумажный календарь с обведённой в красный кружок цифрой «19». Разбудил меня асгардский шум, а возвращение в Иггдрасиль далось очень тяжело.

И, судя по часам, стрелки которых успели сделать несколько оборотов, мы встречались у двери три дня подряд. Разговаривали ни о чём, наслаждались видами. Пили кофе из одной чашки и смеялись. Впервые в жизни я встретил кого-то, с кем могу поделиться всем самым сокровенным. А вот она, кажется, ещё не готова поведать мне о себе. Я не знаю, почему она так часто уходит с Олимпа. Не знаю, почему с каждой нашей встречей её одежда более закрыта. Не знаю, почему иногда она хромает.

С того момента, как Афродита подарила мне часы, я считаю дни. Время для меня завелось недавно. Сегодня уже третий день, как я стал жить по временным нормам. С этого дня, мой день рождения – девятнадцатое апреля: такое было число в первый день. Какой дать себе возраст, я не придумал. Думаю, я буду молод.

– Слушай, Тодд, – обратился я к птицеголовому, когда бинтовал людские тела, – скажи, а почему Афродита бегает из Олимпа?

Тодд знал всё и обо всех. В этом было его преимущество. Он знал как то, что происходило в ближайших мирах, так и за их пределами – в Аду, Раю и Чистилище. Именно от него я услышал про Министерство Апокалипсиса, окончательно убедившись в правоте Орла.

– Да хрен знает, – ответил Тодд. – Переспала с Аресом сдуру, когда была в отношениях с другим. И вот, её теперь дерьмом поливают.

– Она изменяла? Да не верю я.

– А ты чё, лично её знаешь, чтоб не верить? – Тодд взялся за клюв и приподнял шлем, не открывая глаз. Тогда я впервые увидел его морщинистую нижнюю часть лица. Сухую, с чёрными точками по всему подбородку и гнилыми зубами, разъединёнными глубокими ложбинками. Шлем отлипал от него с противным чмокающим звуком и тянул за собой гнойную слизь. Нос и глаза мне застать не удалось, но подозреваю, что это даже к лучшему. – Да я хрен знает, чё у них там за тёрки, но один знакомый из Олимпа рассказывал, что там скандал похлеще Пророкова и Люцифера, – на тот момент я ничего не знал ни об Апокалипсисе, ни о Люцифере, но продолжал молчком слушать, не задавая лишних вопросов. – Афродиту эту вечно контролировал её бывший, и она, понимаешь ли, не придумала ничего лучше, кроме как переспать с другим. Видите ли, «Арес её по-о-онял!» Нет, я всё понимаю, но нельзя было расстаться по-нормальному?! Нет, мы будем трахаться с кем попало!

Дальнейшие его слова пролетали мимо моих ушей. Влетали и моментально забывались. Он ещё долго что-то рассказывал о богах Олимпа и их жестоких распорядках. А я не слушал. В своих мыслях я пытался найти оправдание Афродите. Может, этот урод унижал её? Может, он отклонял её просьбы расстаться? И вообще, слова Тодда – это лишь слухи.

– Хотя, знаешь, я бы не удивился, если бы вы были знакомы, – он спустил шлем. – Что ты, что она явно не в себе. Да шлюха эта Афродита, забей.

Я больше не мог терпеть. Я сорвался и накинулся на Тодда с кулаками. Сначала, первые секунды сам не осознавая своих действий, ударил факелом по шлему. Он с болью закряхтел и нагнулся, согнувшись в коленях. Но потом, ощутив собственное превосходство и вспомнив все обиды, я повалил его на вонючую людскую прослойку и бил до того, пока не стёр руки в кровь о птичий шлем.

***

Судя по часам, это был вечер. Афродита ужаснулась, когда увидела меня, спускающегося к двери в Асгард. Видок у меня, действительно, был не из лучших: по всему лицу ссадины, а кожа на руках стёрта.

– Что с тобой случилось?! – с осторожностью вскрикнула она, заботливо проведя ладонью по расцарапанной в мясо щеке. Я с болью прошипел. Афродита быстро убрала руку и извинилась.

– Я решил прогуляться по Асгарду. Меня поймали, избили и изнасиловали.

– Ах! Что?!

Лицо её побледнело, а глаза округлились.

– Шутка, – я улыбнулся. – Просто подрался.

Выдохнула.

А дальше – сам не помню, как до этого дошло – мы оказались в Олимпе, дома у Афродиты. Не знаю, сам я напросился или же она сама меня позвала – помню лишь то, что в этом нежно произнесённом «Забежишь на чай?» не было никаких подтекстов и намёков. Обычное желание поговорить по душам. Желание не сделать встречу напрасной.

– И часто ты так дерёшься? – она, бинтуя моё лицо, сидела на коленях между моих ног, пока я сидел на её кровати. Неосознанно, одним своим положением, Афродита вынуждала меня безуспешно пытаться прервать поток пошлых мыслей. Они сами притупились, когда мне стало неприятно от сравнения себя с людскими трупами, которых я бинтую в Дуате.

– Раньше, бывало, не мог себя контролировать. Меня из-за этого несколько раз отстраняли от работы.

– Но ты же не гордишься этим?

– Разумеется, нет. Ненавижу себя за это.

– Ну, все мы за что-то себя ненавидим, – она опустила глаза и сконцентрировалась на бинтах.

Потом мы молчали несколько минут. Бинт, тем временем, уже насквозь пропитался моей кровью.

– А ты?

– Что?

– За что ты себя ненавидишь?

Афродита покраснела. Её глаза покрылись блестящей плёнкой, а губы подрагивали. Выглядит так, как будто сейчас разрыдается, опустив голову мне на колени. Но она сдержалась.

– Наверное, за то, что могу сотворить что-то глупое и не подумать о последствиях… – призналась она, грустно улыбнувшись. – И за страх покинуть Олимп.

– А есть повод его покидать? – говорю так, будто ничего не знаю.

– Хм, – задумчиво пожала плечами. – Может, и есть.

Я оглядел её. На коленях и запястьях синяки. И, если вспомнить, как при каждой нашей встрече её тело всё больше окутывалась тканями, всё внезапно станет ясно.

– Кто гнобит тебя? – спросил я.

– Это не твоё дело, – опустила глаза.

– Разве? Я – единственный, с кем ты разговариваешь в последнее время. Почему я не могу помочь тебе? По-дружески.

– Не бери на себя слишком много. У меня и без тебя полно тех, кому я могу довериться.

Голос её стал холоднее. Она прекратила бинтовать моё лицо, небрежно откинув бинты в сторону и, встав с колен, отошла к окну, откуда с рамы свисала золотая сеть, а упрекающие в распутстве надписи мешали в полной мере насладиться крутым горным склоном, где жили боги Олимпа.

– Не дерись больше, – напоследок сказала Афродита, и вскоре я ушёл.

Афродита неподвижно лежала на кровати и, не моргая, глядела в освещённый тусклой лампой потолок. За окном ей желали смерти. Дом и Иггдрасиль были единственными местами, где она могла спрятаться от внешнего мира. Но даже в родном доме её порой настигали – как в тот раз, когда сковали их с Аресом сетью, что сейчас висит на оконной раме, и насмехались, собрав весь Олимп.

– Я начинаю влюбляться в тебя? Или продолжаю любить его? – думала она вслух. – А за что в тебя влюбляться? Грустный мальчик – грустный, от самого факта своего существования. Глупый и не познавший жизни. Но ты продолжаешь разговаривать со мной, когда все отвернулись. И, в отличие от него, ты делаешь это искренне…

Мать уже спала, вразвалку валяясь на диване и пуская слюну в подушку. Платье её валялось на полу, а около него – пустая бутылка цитрусовой настойки. Под дверью лежала записка: «Твоё место занял Осирис. Возвращайся, когда научишься контролировать себя». Меня это не задело. Сейчас на меня давит что-то совсем другое.

Я накрыл мать пледом и безжизненно рухнул на диван напротив.

Такая глупая ссора. Беспричинная и скомканная, как будто она давно хотела отогнать меня от себя, но повод дался лишь сейчас. Исчезновение доверительных отношений стоило пары минут.

– Я хочу уехать, – сказал я спящей матери. Она храпнула в ответ.

Дело не в Афродите. Я даже не могу сказать, что испытываю к ней симпатию. Или могу? Вряд ли. Как можно влюбиться за несколько встреч? Любовь с первого взгляда? Бред. Я не верю в это.

Но именно Афродита дала мне понять всю ничтожность Иггдрасиля. Узнав об одном лишь понятии времени и увидев асгардское небо, я понял, что хочу жить в этих же временных рамках и видеть такое же небо. Может, когда я начну жить во временных рамках и научусь считать года, я встречусь с ней через много веков и действительно влюблюсь. Но не сейчас.

День 8.

Решение было принято небыстро. Судя по часам, я неподвижно провалялся на диване четыре дня. Но на пятый – когда маленькая стрелка часов глядела на восьмёрку – я приоткрыл дверь в Олимп, сойдя с ветвей к горе. И впрямь, утро. Солнце, возвышающееся над горой, ненадолго ослепило меня. Незаметно проскочив мимо задир-богов, я прокрался к дому Афродиты. Постучался. Вошёл.

– Афродита! – крикнул я, пройдя по коридору.

У стены стоят чемоданы, а из ванной комнаты доносится шум фена.

– Анубис? – она высунула из-за двери мокрую голову и заулыбалась, как ребёнок. – Привет! А ты чего такой нарядный? И… с чемоданом?

– Переезжаю.

И мы разговорились, как раньше. Хотя и говорить было не о чем, мы проболтали незаметно пролетевшие два часа. Как выяснилось, оба мы много времени провели на диване, и, словно синхронно, внезапно спохватились, решив покинуть неугодные нам миры.

Вместе мы сошли к Иггдрасилю, но путь держали к совсем разным дверям. Афродите был по душе спокойный светлый мирок, похожий на бесконечную деревню, что вечно освещена солнцем и украшена радугой. Проход в этот мир находился в низах Иггдрасиля – точно не там, где остановился я. Мой путь начинался через Асгард, откуда позже я перешёл в Чистилище…

––

Но эмоции настолько овладели мной в момент переезда, что я забыл о главном. С матерью я даже не попрощался. Однажды, она пришла с работы – а мой след простыл. И всё, что у меня осталось, это её фотография, на которую я каждый раз, как первый, смотрел и думал, как она там… Вероятно, она продолжает жить вне времени и по-прежнему думает, что я ненадолго отлучился и совсем скоро вернусь. А вот Орёл наверняка не живёт в обмане. Он знает о времени и моём побеге. И уж точно знает, где я нахожусь и чем занимаюсь. Орёл точно не скучает. К чувствам он не расположен, увы.

А съехав, я понял, что вновь затерялся во времени. Я продолжаю скучать, и жизнь моя не меняется даже сейчас. Я ведь в очередной раз даже не подумал, куда двигаюсь. Сам себя загоняю в цикл. А в чём этот цикл? Как понять, где его начало, а где конец? Повторится ли однажды мой приход в Министерство Апокалипсиса?

Что ж, если так, то, в глубине души… хочу, чтобы этот цикл длился вечно…