Неистовый Роланд. Песни XXVI–XLVI

1 О, Гарпии,

Жадные, всеядные, беспощадные,

Вышней Правдой насланные к всем столам

Ослепленной многогрешницы Италии!

Умирают голодом

Добрые матери и невинные дети,

Видя чудищей, в едином пиру

Пожирающих пищу всей их жизни.

2 Худо сделал тот, кто отверз

Долго, долго замкнутые провалы,

Из которых алчба и смрад

Смертным мором хлынули на Италию.

Закатилась ясная жизнь,

Кончился покой,

И уже его в войнах, в бедствах, в скудостях

Долго не было, и нет, и не будет.

3 И не будет до самого того дня,[182]

Когда вскийет она волосы праздным чадам

И прогонит забытье, кликнув:

«Где же новые Зет и Калаид,

Кто избавит пиршество

От зловонья и от хищных когтей,

Как те двое спасли Финея и как

Храбрый рыцарь спас царя эфиопского?»

4 Храбрый рыцарь со страшным рогом

Гнал проклятых гарпий и в ход и в лет

До подножия той горы,

Где они ввились в подземелье.

Паладин прилагает ухо к устью

И внемлет

Стоны, вопли и вечный плач —

Верный знак, что здесь-то и недра ада.

5 Коли так, Астольф желает войти[183]

Посмотреть на отлученных от света

И проникнуть в преисподние пропасти

До самой средины земли.

«И чего бояться, —

Говорит он, — если рог мой при мне?

Отшатну им трехгортанного пса,

Прогоню Плутона и Вельзевула!»

6 Сходит он с крылатого скакуна,

Вяжет его к гнутому дереву,

И спускается в черную пещеру —

Рог в руке, в роге жизнь его и смерть.

Только сделал он несколько шагов —

Дым бьет в нос, бьет в глаз,

Гуще серы, черней смолы, —

Но и это Астольфу не преграда.

7 Что ни шаг, то гуще мрак, круче дым,

И уже

Мнится, что вперед он не в силах

И пора выручаться вспять.

Вдруг он видит:

Что-то движется над его головою,

Как на виселице труп на ветру,

Много дней дождем мытый, солнцем сушенный»

8 Так бессветно, почти черно

Было в дымном подземельном ущелье,

Что не видно и не внятно Астольфу,

Кто над ним проносится в вышине.

Хочет он доведать его мечом

И раз и два, —

Но сие, должно быть, бесплотный дух:

Меч как будто рубит по воздуху.

9 И вдруг слышится скорбный глас:

«Ах, идущий, иди, но не вреди!

Слишком тяжек и этот черный дым,

Все пронявший здесь от адского пламени».

Изумленный герцог

Встал и молвит: «Коли Господь всемилостиво

Обескрылит душащий тебя дым, —

Дай мне весть о том, кто ты есть;

10 А желаешь ли о себе уведомить

Белый свет, — я готов служить!»

Тень ответствует:

«Мне любезно ожить в людской молве,

И такая во мне к тому охота,

Что исторгну я рассказ из души

И поведаю мое имя и быль,

Хоть и больно мне от каждого слова.

11 Государь, я — Лидия,[184]

Дочь большого лидийского царя,

Приговором правосудного Господа

Обреченная на дымную казнь,

Потому что к верному любовнику моему

Я не знала ни жалости, ни милости.

Здесь без счету таких, как я, —

Каков грех, такова и кара.

12 Еще глубже, где гуще дым и хуже,[185]

Здесь терзается злая Анаксарета:

Ее плоть каменеет на земле,

А душа принимает муки,

Потому что удрученного ею

Допустила влюбленного до петли.

Рядом Дафна горюет, что не в меру

Истомила Аполлона гоньбою;

13 Но не в мочь

Исчислять мне их каждую за каждой,

Ибо свыше всякого счета

Здесь томится неблагодарных жен;

Но еще того более — мужчин,

За такую же страждущих вину,

Но в страшнейшей наказуемых бездне,

Где слепит их дым и палит их огнь.

14 Женский пол мужского доверчивее,[186]

Оттого и тяжелейшая казнь

Их злодеям: здесь Тесей и Ясон,

Здесь смутитель Латинова царенья,

Здесь и тот, чьей кровью

Стыд Фамари омыл Авессалом;

И еще они, и еще оне,

Обманув те супруг, а те супругов.

15 Но мой сказ не о них, а обо мне

И о той вине, какою мучусь.,

Я была так прекрасна и горда,

Что никто не краше и не надменнее;

И что я не сказала бы сама,

Красоты во мне больше ли, гордыни ли,

Потому что краса, пленяя взоры,

И родит в душе гордыню и спесь.

16 А в то время во Фракии был рыцарь,

Слывший лучшим на свете меж воителей,

И от верных слышавший самовидцев

О моей несравненной красе и прелести.

И пришло ему в ум

Мне единой вверить свою любовь,

Полагая славною своею доблестью

Стать любезну моей душе.

17 Пришел в Лидию, увидел меня

И пленился пленом еще безвыходнейшим;

Вчелся в рыцари отчего двора,

Процвел славою, —

Долго бы мне сказывать, каковы

Многоразные явлены и дивные

Доблести в неисчетных его подвигах

Пред неблагодарным королем.

18 Карию, Памфилию, Киликию[187]

Он повергнул отчему скипетру, —

Без него ни на кого никакого

Войска и не сылывал государь.

А когда подумалось молодцу,

Что уже заслуги к тому довольны,

Он пришел к королю за те победы

Испросить в награду — моей руки.

19 Тут его король и отверг,

Назначавший меня к большему браку,

А не для того, у которого,

Кроме доблести, ничего и нет.

Ибо скаредность и корысть,

В коих корни всяческого порока,

Так глушили отчий дух, что к достоинству

Он невнятлив, словно к лире осел.

20 Альцест

(Таково было имя того рыцаря)

От облагодетельствованного увидевшись

Оскорблен, отъезжает прочь,

Угрожая, что немало раскается

Мой отец, поскупившись на меня.

А отъехал он к, царю Арменийскому,

Моего отца сопернику и врагу,

21 И того арменийского царя

Он взбивает на брань против лидийского,

А за всюду славные свои подвиги

Сам встает в челе его полков.

Он сулит

Все плоды всех побед царю Армении,

А единую мою красоту —

В дар себе.

22 Не сказать, не смерить,

Сколько было урону в той войне:

Он разбил четыре воинства,

Он в год

Не оставил отцу ни пяди царства,

Кроме только замка

На утесе неприступной скалы,

Где тот скрылся с сокровищами и с ближними.

23 Здесь осев осадою,

Он в такое привел отца отчаяние,

Что уже отец готов

Дать меня ему в жены и в невольницы

И за мной полцарства,

Лишь бы остальную избыть беду,

Потому что уже ему приходится

И паденье, и плен, и смерть.

24 А пока не пал,

Он пытает всякое средство

И меня, причину его невзгод,

С той скалы отсылает во стан Альцеста.

Я иду,

Чтоб предаться ему в добычу

И молить за то сменить гнев на милость

И оставить отцу отцово царство.

25 Как заслышал Альцест про мой приход,

Выбегает бледен и трепетен,

Будто он и не победитель,

А разбит и в плену.

Видя его жар,

Завожу я речь не так, как задумывала,

А по выдавшемуся случаю:

Какова его страсть, такова и моя мысль.

26 Начинаю бранить его любовь

И жестокость, от которой столь стражду,

Потому что у моего отца

Столь он круто требовал меня силою, —

А улыбчивее был бы успех

В считанные дни,

Если бы, начавши, он и продолжил бы,

Как любезно и королю и всем.

27 И хоть с первых слов мой отец

Отказал ему в заслуженной чести,

Ибо такова уж его природа,

Что на первый спрос он не скажет «да», —

Это не предлог

Вдаться в гнев и расстаться с службою;

Быв усерден за часом час,

Он скорее бы достиг желанной цели.

28 А и откажи мой отец,

Я умела бы его умолить,

Чтобы стал мой влюбленный моим мужем;

А и окажись он упрям,

Я сыскала бы тайные пути,

И Альцест не остался бы в обиде;

Но Альцест иное взобрал на ум,

И моя любовь навеки несбыточна.

29 А что я — пред ним,

Двигнутая любовью к отцу,

То да ведомо ему будет: отнюдь

Не на сласть ему мое лицезрение,

Ибо тотчас обагрится земля,

Ежели кривое свое желание

Утолит он мною,

Не претясь заведомым насилием.

30 Таковою и подобною речью

В таковую мою ввергся он власть,

Что казнился, каясь,

Пуще всякого святого отшельника:

Пал к ногам, рвет с пояса нож,

Простирает в мои ладони,

Молит

Смертной мздою воздать ему за грех.

31 Усмотревши его в такой тоске,

Умышляю довершить мою победу

И пристойную подаю надежду

Вновь предстать достойным меня,

Ежели изгладит вину,

Возвратив отцу исконное царство

И меня домогаясь впредь

Услуженьем, любовью, но не силою.

32 С клятвенными его уверениями

Ухожу чиста, как пришла,

Не понесши ни малого лобзания, —

Таково он согнулся под ярмо,

Таково он тронут страстной раной,

Что Любови не надобно новых стрел.

Он идет к арменийскому королю,

Для которого — все его, победы,

33 И словами самыми лучшими

Умоляет воротить моему отцу

Все, что взято, пусто и выжжено,

И довольствоваться прежнею Армениею.

Но король,

Вспыхнув гневом о две щеки,

Говорит Альцесту: «О том забудь:

Я воюю его до смертной пяди!

34 Ежели ты стал сам не свой

Бабьим словом — тебе же хуже!

Не упросишь ты меня потерять,

Что стяжалось трудом целого года».

Альцест молит,

Альцест гневен, что мольбы его втуне,

И грозится

Не добром, так силою, а взять свое.

35 Гнев все круче,

Слова злы, дела еще злей:

Обнажает Альцест на короля

Меч

И меж тысячи присных его закалывает,

А потом, еще солнце не зашло,

С киликийцами своими и фракийцами

Расточил арменийские полки.

36 Вслед победе,[188]

Щедрой платою не с отца, а отцу,

Он в полмесяца воротил ему все царство,

А потом, воздавая за злой урон,

Сверх иных добыч

Изоброчил ему великою данью

И Армению и каппадокийцев,

А войсками прористал до Гирканских вод.

37 Воротился, а вместо торжества

Мы замыслили предать его смерти —

А коли не предали,

То страшась отплат от больших друзей.

Я притворно его люблю,

Тешу чаяньем взять меня женою,

Но сначала повелеваю явить

Свою доблесть на наших неприятелях.

38 Одного ли, с немногими ли спутниками[189]

Шлю его на страшные дела,

Где ему и погибнуть бы сто раз,

А ему во всем победа и одоление:

Возвращается со славою,

С кем ни бился из чудищ и врагов —

То с гигантами, а то с лестригонами,

Разорителями отческих мест.

39 Ни от мачехи, ни от Еврисфея[190]

Так не мучился и оный Алкид

В Лерне, в Немее, в Аркадии, во Фракии,

Над Ибером, над Тибром, цад Ахелоем,

В Нумидийских степях, везде, везде, —

Как любовник,

Мнимым словом моим и смертным умыслом

Обрекаемый лишиться меня.

40 Не сломивши его с первого подступа,

Подступаюсь вторым —

Обращаю его на всех, кто близок,

Чтобы встать меж ним и ними вражде.

У Альцеста

Нет желаний, кроме моих:

Готов к брани по единому знаку,

Не отсмотрит друга от недруга.

41 А когда таковым-то образом

Пали все враги моего отца,

И когда Альцест

Оказался без последнего друга, —

Я срываю притворное лицо,

Раскрываю сокровенное,

Объявляю, каков он мне постыл,

И как я желаю его погибели.

42 Но предать его погибели не с руки,

Потому что не миновать бесчестья

И жестоких слов

Он всех ведавших, сколь он нам спасителен.

Посему мне довольно, чтобы он

Скрылся с глаз,

Чтобы его я не видела и не слышала,

Чтобы не было ни письма, ни слова.

43 По толикой моей неблагодарности

Его дух надломляется от скорбных мук,

И взывавшего тщетно о милости

Постигает хворь, а за хворью смерть.

И за тот мой грех

Мои очи в слезах, а лик в дыму

Во веки веков,

Ибо адовым мукам нет скончания».

44 Смолкла Лидия;

Герцог дальше стремит пытливый шаг,

Но все гуще

Черный мрак, наказующий предательства,

И уже ему далее ни на пядь,

И уже он вспять, и уже,

Коли жизнь мила,

Должен в прыть поспешать от злого дыма.

45 Шевелит он железными ногами

Так, что скажешь: не в шаг, не в рысь, а в бег;

Всходит выше,

Уже виден пещерный вход и выход,

И уже под дневным лучом

Тает черный удушающий мрак,

И уже он с надсадою и досадою

Выбирается из дыма под светлый свод.

46 А чтобы не стало того пути

Для возврата чудищ о жадном чреве,

Он сгребает скалы, он рубит

Дерева, в коих перец и амом,

И сколь сил в руках,

Громоздит горою ограду

Перед тем пещерным зевом, да так,

Что уж гарпиям ни входу, ни выходу.

47 А как черный дым адских смол

В тех кромешных подземельных провалах

Запятнал ему не только наряд,

Но и въелся сквозь латы и сквозь платья,

То пустился он изыскать воды

И нашел

Бьющий ключ из лесного камня,

И омылся от головы до ног.

48 А потом — на крылатого и в воздух,

Чтобы взвиться до гребня той горы,

Чей предел в молве

Превозносится до лунного круга.

Таков в витязе любопытный пыл,

Что не смотрит он в земь, а смотрит в небо

Выше, выше —

И уже он на горной спине.

49 Как топаз, рубин, сапфир, жемчуг, золото,

Хризолит, гиацинт, диамант, —

Были здесь цветы, распещренные

Добрым ветром по радостным холмам.

Зелень трав

Зеленее была земного смарагда,

Зелень трав

Красовалась в вечных цветах и плодах.

50 Меж цветами пели певчие птицы —

Синие, зеленые, белые, желтые, красные,

Лепетали ручьи, светились заводи,

Как кристалл.

Нежный ветер, несменный в нежном веянье,

Зыбкой зыбью

Колебал надгорную свежесть,

Умеряя истомляющий полдень.

51 Нежный ветер с цветов, плодов и зелени

Свеивал и смешивал

Сладкие ароматы, целительные душе.

А на ровном месте стоял дворец,

Весь как из живого огня,

Блеск и свет

Разливавший превыше смертных зрений.

52 Астольф правит крылатого скакуна

Медленно и плавно

Ко дворцу, раскинутому на тридцать миль,

И дивится направо и налево,

И как взглянет — низкой, мерзкой и душной

Ему помнится человечья земля,

Словно бог и природа ею гнушаются, —

Таково здесь все ясно и прекрасно.

53 Как приблизился к лучистому крову — [191]

Занялся в нем дух,

Ибо видит: стена из цельного яхонта,

Ярче и жарче, чем камень огнеок.

О знатное зодчество, Дедал Дедалов!

Что в подлунной с тобой сравнится?

Стыдно

Даже вспомнить семь чуд земного света!

54 Из сияющей сени святого дома

Выступает к герцогу старец,

Риза белая, алый плащ,

Та как млеко, тот как багрец,

Белы кудри, бела брада,

Низвивающаяся густо до пояса,

А достолюбезный лик

Знаменует небесного избранника.

55 Светел взором, привечает он рыцаря,

Благочестно сшедшего с седла,

И гласит: «Не без Господнего промысла,

О барон, ты обрелся в земном раю:

Твоего тебе желания

Ни причина тебе не ведома, ни цель,

Но уверуй: в том высокая тайна,

Что приспел ты из присеверных сфер.

56 Как помочь державному Карлу,

Как отвесть грозу от Христовой веры, —

Вот к какой ты думе,

Сам не думав, летел ко мне так долго.

Не твоим умом, не твоей доблестью,

Сын мой, велся ты в праведный предел,

И без вышней воли

Тщетны были бы и конь твой и рог.

57 Но ужо на досуге будет речь,

К каковым уготоваться деяниям,

А покамест подкрепи твое тело, —

Долгий пост тебе не в прок».

Так сказав,

Изумляет старец доброго герцога,

Объявив о себе, что он есть тот,

Кто святое писал благовествование, —

58 Иоанн, любезнейший Искупителю,[192]

И о коем меж братьев была молва,

Что не смертью замкнутся его годы,

Ибо Сын Господень сказал Петру:

«Что тебе за дело,

Если сей пребудет, пока приду?»

Не сказал он: «Сей не умрет»,

Но заведомо имел сие в помысле.

59 Оттого и восторгнут он сюда,[193]

Где уже обитель

Праотца Еноха и пророка Илии,

Не узревших последнего своего солнца:

Здесь, вдали от земного тлена,

Они радуются вечной весне,

Пока грянет архангелова труба,

И Господь Христос сойдет в белом облаке.

60 Cии Божьи мужи с приветной ласкою[194]

Паладину назначают его покой,

А другой — коню,

Вдоволь полный отборного овса.

Угощается гость плодами райскими,

И такой в них вкус,

Что ему простителен мнится грех

Соблазненных плодом первоослушников.

61 Славный герцог, любитель всех нечаянностей,[195]

Уцоволил плоть

Щедрой пищею и достойным сном;

А воспрянув в утренний час,

Когда юная вставала Заря

С ложа мужа, доселе не постылого, —

Зрит вновь

Иоанна, возлюбленного Господом.

62 Сей, подав ему десницу, повел

Речь о многом, достойном здесь молчания,

А потом и говорит ему: «Сын мой,

Ты не знаешь, что деется во Франции —

Знай же: ваш Роланд,

Сбившись с верного пути своих подвигов,

Страждет Божией карою, — ибо

Бог суров, коли правый стал неправ.

63 Ваш Роланд,[196]

При рождении приявший от Господа

Вышний пыл и вышнюю силу,

И несмертную неязвимость пред мечом,

А сие затем,

Чтобы стал он оплотом правой веры,

Как на филистимлян Самсон,

Поборатель избранного народа, —

64 Ваш Роланд ко Господу своему[197]

За все блага воздал худым воздаянием,

Обездолив помощью

Ему вверенный христианский люд;

Ослепясь грешной страстию к язычнице,

Дважды и не дважды

Он уже выходил на злобный бой

С добрым своим братом, —

65 И Господь за сие судил[198]

Обнажить ему грудь и бок и чрево,

А рассудок обуять и отъять,

Чтоб не помнил он ни себя, ни ближнего.

Сказано в Писании: так казнился

Царь Навуходоносор,

Обезумленный Господом на семь лет,

Будто бык, кормиться травой и сеном.

66 Но как был паладинов грех

Много менее Навуходоносорова,

То ему к очищению Божий срок

Ставлен в три недолгие месяца.

А уж как потом его опамятовать, —

О том знать верный сказ наших уст

В сию высь ты и впущен Искупителем.

67 Велен тебе путь

Вкупе с нами

Прочь от сей земли —

В лунный круг, к нам ближайший из небесных,

Ибо средство образумить Роланда —

Там, в Луне;

И как ночью взойдет она над нами, —

В путь!»

68 Таковые и подобные речи[199]

Изливал апостол целый день;

А как солнце омылось в Океане

И луна явила небесный рог, —

Снаряжается

Колесница, рист; ательница небес,

Та, которая с иудейских гор

Илию Пророка восторгла к высям;

69 Четырех красноогненных коней[200]

Впряг в ярмо вествователь слова Божия,

Воссадил Астольфа рядом с собой

И повел поводьями в вышину,

И колеса закружились по воздуху

К средостению вечного огня, —

Но апостоловым чудом

Миновали они его, не вспыхнувши.

70 А прошед сквозь огненное кольцо[201]

И приблизясь к лунному царству, —

Видят:

Вся луна — как из безупречной стали

И такая же или чуть поменее,

Чем земельный шар,

Этот шар с морями и сушами,

Влагою оплавленный со всех сторон.

71 Удивляется Астольф вдвое,

Что таков велик этот мир,

Малою лишь крутостью

Из земного зидимый окоема,

И что надобно отсель принащуриваться,

Чтоб земные разглядеть сушь и хлябь,

Ибо, не светимые своим светом,

Их черты не брезжутся в высоту.

72 На луне — не то, что у нас:[202]

Не те реки, не те поля, озера,

Не те горы, холмы и долы,

А меж них и замки и города,

А дома в них уж такие большие,

Каких отроду не видывал паладин,

А леса пространные и дремучие,

Где охочи нимфы гонять зверей.

73 Некогда герцогу засматриваться —

Не затем он сюда взнесен,

И ведет его святой апостол

В узкий дол меж двух крутых гор —

Диво! —

Где отвсюду собрано во одно

Все, что теряно нами в нашем свете,

От беды ли, от давности ли, от глупости ли.

74 И не только здесь царства и богатства,

Вечные жертвы Фортунина колеса,

А и то, чего даже судьбе-изменнице

Ни дать, ни взять.

Здесь слава,

Как червями точимая долгим временем,

Здесь несчетные мольбы и обеты,

Нами, грешными, взносимые к Господу;

75 Здесь влюбленные стоны и слезы,

Время, праздно траченное в игре,

Лень глупцов,

Тщетные и несбыточные умыслы,

А уж вздорные желания и мечты

Громоздятся горами по всей долине:

Словом, все,

Что внизу терялось, вверху отыщется.

76 Паладин пробирается от груды к груде,

Вопрошает вожатого о той, о сей;

Видит: куча надутых пузырей,

А внутри их — шум и кипение;

Слышит: это царственные венцы

Древней Лидии, Ассирии, Персии, Греции,

Прежде славных,

А теперь вся их слава — напрасный звук.

77 Золотые и серебряные крюки,

Крюк к крюку, суть ничто, как подношения

Государям, князьям и покровителям

В тщетном чаяньи ответных даров.

Вот венки, а под венками — удавки;

Спросив, слышит: сие — лести льстецов;

А цикады, которые надтреснуты, —

Образ песен в хвалу земных владык.

78 Золотые узы, алмазные столбы[203]

Зрелись знаками любовного злополучия;

Орлие когти

Были властью, вверенной от князей

Своим ближним; одышливые меха —

Это милость, которая — как дым,

Государей ко своим ганимедам,

Преходящая с быстрым цветом лет.

79 Города и замки,

Полны золота, стояли в развалинах;

Он спросил и слышит:

Это — тщетные договоры и заговоры.

Ползли змеи с девическими лицами —

Труд мошенников и ложномонетчиков;

В-сто кусков разбившись, лежали чапщ —

Услужение нещедрым дворам;

80 Опрокинутые варева в прах — [204]

«Что такое?» — спросил рыцарь наставника,

И ответ ему: «Это — благостыня,

Завещаемая на помины души».

Крутой грудою

Ароматные цветы рассыпались в гниль —

Это был Константинов дар

(Дар не в дар!) папе римскому Сильвестру.

81 Здесь и прутья в птичьем клею —

Это, милые красавицы, ваши прелести;

Но невмочь мне стих за стихом

Исчислять, что предстало паладину, —

Хоть начти я тысячу, будет мало:

Здесь всё,

Кроме, разве что, нашего безумства:

Оно с нами, и от нас ни на шаг.

82 Здесь нашел он и собственные свои

И дела и дни, канувшие втуне, —

Да и тех не признал бы без толкователя.

Наконец, пришел он к тому добру,

О котором мы и не молим Господа,

Слишком веря, что оно-то при нас:

Это здравый смысл,

Здесь гора его больше всего прочего.

83 Он — как влага, тонкая и летучая,

Не замкнешь, так истает в пар,

И позамкнут в нарочитых сосудцах,

Тот поболее, а иной поменее;

А который поболее всех иных,

В том и есть великий разум Англантского

Сумасшедшего графа, и на нем

Так и писано: «Роландов рассудок».

84 И на прочих

Тоже писано, в котором чей ум.

Здесь лихой паладин сыскал изрядную

Часть и собственных мозгов, — но не то

Ему в диво, а то, что рядом —

Умы тех, у кого во лбу

Никакого не заподозрить ущерба, —

А оказывается, вот где их толк!

85 Кого спятило любострастие, кого

Любочестие, кого любокорыстие,

Кого тщетное упование на вельмож,

А кого колдовательные вздоры,

Кого знатные камни, кого живопись,

Кого что;

Здесь мозги пустых мудрецов,

Звездочетов, а пуще стихоплётов.

86 С дозволения патмосского провидца[205]

Астольф поднял с земли свой добрый ум,

Взнес сосудец к носу

И вдохнул и стал не то, что был:

Турпин сказывает,

Что отныне он жил куда умней,

Пока вновь не сбился с пути

И опять не запятил ум за разум.

87 А еще берет Астольф тот сосуд,

Самый емкий, самый полный, самый тяжкий,

В коем всё, чем мудр Англантский граф.

А пред тем, как низ лететь ему вспять

С светоносной сферы в дольние сферы,

Приводит его святой апостол

Ко дворцу, близ которого — река.

88 В том дворце сто покоев, и все полны

Пряжею —

Льняной, шерстной, шелковой, хлопчатой,

Толще, тоньше, краше, лучше и хуже.

А над ними седая с веретеном

Сидит пряха и вывивает нити,

Как в деревне летом,

Обобрав и отмочив шелковичный сбор.

89 А как кончит одну кудель — [206]

Подают ей вместо конченной новую,

А те нити берет другая женщина,

Делит лучшие к лучшим, худые к худшим.

«Что у них за дело?» —

Вопрошает рыцарь апостола;

И апостол в ответ: «Сии суть Парки,

Выпрядающие нити ваших жизней.

90 Cколько длится прядь,

Столько длится человеческий срок,

А Природа и с Природою Смерть

Назначают, где рваться той и этому.

А забота о лучших и о худших

Надобна для того,

Чтоб из лучших сплелось убранство рая,

А из худших — путы для адских грешников».

91 И для всех тех пряж,

В витых нитях ждущих избранной участи,

На железных, золотых и серебряных

Листках писаны должные имена,

И листки громоздятся в кучи,

Из которых носит их прочь и прочь

Некий старец без отдыха и устали.

92 Старец прыток, старец ловок,

Старец отроду легок на ходу,

И в широкой он пазухе плаща

Несет прочь имена за именами,

А куда несет и зачем,

О том речь моя в следующей песни,

Ежели, как прежде,

Склонен слух и угоден сказ.