Неистовый Роланд. Песни XXVI–XLVI

1 Тимагор, Полигнот, Паррасий,[129]

Протоген, Аполлодор, Тиманф,

Апеллес, между всеми знаменитейший,

И ты, Зевксис, и прочие былые,

Чьи дела и тела

Извела нещадная Парка,

Но чья слава жива в страницах книг,

Пока есть кому и читать и слушать;

2 И все бывшие и сущие при нас — [130]

Леонардо, Мантенья, Джанбеллино,

Бастиан, Тициан, Рафаэль,

Честь Кадора, Урбино и Венеции.

Двое Досси и ты, Микель —

Ангел, а не смертный, резцом и кистью,

Чьи творения — перед нашими взорами,

Как былые — в нашей вере и молве;

3 Ныне зримые

И гремевшие в двух тысячах лет,

Ваша кисть на дщицах и на стенницах

Нам явила чудеса;

Но ни вдаве слыхано и ни внове видано,

Чтобы живопись вскрывала грядущее.

И однако знаема

Быль, что писана раньше, чем сбылась!

4 Но такое дело не в хвалу[131]

Ни старинному, ни днешнему зографу,

А лишь чарам,

Пред которыми в трепете духи ада.

Ту палату, что пета в прежней песни,

Расписали демоны в одну ночь

По Мерлиновой черной книге

Из Аверна или Нурсийского грота

5 Позабылось в новые дни

Это диво, несомненное в древних;

И теперь, обратясь к той росписи,

Пред которой, верно, уже я ждусь,

Я скажу: служителю подан знак

Зажечь свечи, откатывается ночь,

Разгоняемая сиянием,

Всюду свет, как днем,

6 И хозяин говорит: «Да будет ведомо —

Здесь представлены бранные дела,

Из которых виданы лишь немногие,

Но и те прежде писаны, чем деланы,

Прежде гаданы, чем писаны.

Кто воззрит — прозрит

Все грядущие победы и беды

Нашим воинствам в италийской земле.

7 Все походы, предсущие французам[132]

И к добру и к худу с Альпийских гор,

Здесь представил впредь на тысячу лет

Вещий Мерлин

В поучение от британского Артура

Фарамонду, Маркомирову сыну;

А к чему и тот труд, и тот урок,

Я открою вам самым быстрым словом.

8 Франкский Фарамонд,[133]

Из-за Рейна первый поправший Галлию,

Возымел мечту

Обуздать и невступную Италию,

Ибо видел, что римская держава

Час за часом ближе к концу,

И позвал в союз Артура Британского,

А они друг другу были сверстны.

9 Но Артур,

Ничего не вершивший без Мерлина,

Без Мерлина, без демонова сына,

Прозиравшего дальние века,

От Мерлина уведал и поведал

Фарамонду, сколь много бед

Ждет его народ в Апеннинской

Стороне меж моря и Альп.

10 И открыл Мерлин королю:

Кто ни примет его французский скиптр,

Всяк узрит свою рать в погибели

От меча, от глада, от мора:

Будут кратки радости, долги горести,

Будут скудны прибыли, скверны убыли

Им в Италии, ибо не дано

Франкским лилиям корня в этих почвах.

11 Не безверен был Фарамонд

И повел знамена в иные земли;

А Мерлин,

Видя будущий день, как прошлый,

По великой Фарамондовой просьбе

Чародейно расписал сей чертог

Всеми оными франкскими деяниями,

Явив взору грядущее, как сущее.

12 Пусть поймет потомок,

Что победа и слава суждена

Всем, кто примет Италию под щит

Против буйного варварского напора;

Если же кто спустится с гор

Гнуть ее под гнет и гонение, —

Да уразумеет,

Что найдет за горами верный гроб».

13 Так промолвивши,[134]

Он подводит их к началу той росписи,

Где король ополчается Сигиберт,

Льстясь на золото кесаря Маврикия.

Вот он сходит с Юпитеровых гор

На равнину меж Тицином и Амбром,

А навстречу — Автарий, и с Автарием —

Отпор, битва, погром, побег.

14 Вот Клодовей[135]

Через горы ведет свои сто тысяч;

Вот и беневентский

Князь с неравной ратью ему в отпор.

Вот он мнимо оставил стан, —

И как рыба в сеть

Впали франки, спеша к ломбардским винам

На позор и погибель.

15 Вот нашествует Хильдеберт[136]

С пущей силой и с лучшими вождями,

Но и он в Ломбардии

Не добудет ни славы, ни добыч,

Ибо грянет небесный меч,

Встанет смертный зной и поносный мор,

По путям и полям полягут павшие,

И вернется из десяти один.

16 Зрятся далее и Пипин и Карл,[137]

Друг за другом нисшедшие в Италию —

Оба для счастливых удач,

Ибо оба явились не с обидою,

А один — ради пастыря Стефана,

И другой — для Адриана и Льва,

Чтоб смирить Айстульфа, пленить преемника

И восставить святой престол.

17 А близ них молодой Пипин[138]

Простер воинство

От Теснин до Палестринского берега,

Не жалея трудов и трат,

Чтобы вытянуть мост от Маламокко

До Риальто, и биться на мосту,

И бежать, растеряв своих в пучине,

Когда море бурею смыло мост.

18 Вот Людовик следует[139]

Из Бургундии на разгром и в плен,

И пленившему клятвенно сулит,

Что не вздымет уж на него оружия;

Но все клятвы ему — ничто,

Вновь он рвется, вновь он бьется в силках,

И теряет очи, как крот,

И друзья уносят его за Альпы.

19 Вот и арльский гонит Гугон[140]

Из Италии двоих Беренгариев,

А они опять берут верх,

То баварами ставлены, то гуннами.

Только силою понужденный к миру,

Он недолго жил,

И недолго за ним его наследник,

А Италия сделалась Беренгариевой.

20 Новый Карл для нового пастыря[141]

Внес в Италию огнь и меч,

Двумя битвами побив двух державцев

По прозваньям Манфред и Конрадин;

Но невдолге весь его люд,

Тяжкой мукой налегший на подвластных,

Под вечерний звон

По всем градам перерезан намертво.

21 А засим являет вам роспись — [142]

Но не тотчас, а после многих лет, —

Как спускается новый галльский вождь

С бранным вызовом светлому Висконти,

Как он пешими своими и конными

Облагает Александрийскую твердь, —

А владетель, оставив полк в отпоре,

По округе раскидывает свою сеть,

22 И запав в западню,

Злополучное французское племя,

Предводимое на свою беду

Рьяною дружиной Арманиака,

Полегло в полях

И пленилось в Александровой крепости,

И разбухнув кровавою влагою,

Стали красны и Танар и По».

23 Показавши одного за другим[143]

Трех Анжуйских и четвертого Маркского,

Говорит показыватель: «Гнул их гнет

Давнов, марсов, салентинцев и бруттиев,

Но ни франкская помощь, ни латинская

Им не впрок:

Каждый как придет, так уйдет,

Изгоняем Альфонсом и Фердинандом.

24 Вот Восьмой перед вами Карл[144]

Сходит с Альп в пышном цвете целой Франции

И, не тронув ни меча, ни копья,

Забирает королевство за Лирисом,

Кроме той скалы,

Подминающей Тифеево тулово,

Для которой обороною встал

Иник Вастский из Авалова рода».

25 И хозяин башни,

Продолжая Брадаманте свой сказ,

Показал ей на Искию и молвил:

«Прежде, чем смотреть впереди,

Я перескажу,

Что не раз пересказывал мне, отроку,

Прадед,

А ему — его отец,

26 А его отцу — отец или дед,[145]

И так вдаль,

До того, кто узнал обо всем об этом

От волхва, явившего здесь без красок

Роспись алую, синюю и белую;

А тот волхв, показывая государю

Эту сень на этой скале,

Так поведал то, что я поведываю:

27 Он вещал, что в этих местах[146]

От того их доблестного защитника,

Чьей отваге ничто — пожар

От окрестных брегов и до Сицилии,

В эту пору или на малость позже

(Были названы год и день)

Будет сын,

Первый между первыми в Божьем мире.

28 Не таков хорош собою Нирей,[147]

Ахилл — мощью, Улисс — отвагою,

Быстротою — Лад, а умом —

Нестор, столько живший и столько знавший,

Не таков милосерд и щедр

Юлий Цезарь в старинной славе,

Каков этот, родящийся на Искии,

Пред которым примолкнут их хвалы.

29 Горд Крит,[148]

Что родил всевышнего внука Неба,

Рады Фивы Геркулесом и Бахусом,

Счастлив Делос близнецом и близницею;

Так и этому дастся острову

Перевысить славою небеса,

Когда явится на нем тот великий

Князь, на коем все милости богов.

30 Говорил Мерлин, повторял Мерлин:

Бережется его рожденье до века,

Когда гнет пригнет властвующий Рим,

Чтобы он воротил свободу Риму.

Но не стану упреждать мою повесть,

Ибо в ней еще встанут его дела», —

Так он молвив, вновь

Обратился к славным Карловым подвигам.

31 «Вот, — он молвил, — страждет Людовик Мор,[149]

Что раскрыл врата Италии Карлу,

Пожелав лишь унять, но не изгнать

Его давнего испанского соперника;

Вот он вкупе с венецианами

Перепнул королю обратный путь,

Но отважный, взяв копье на удар,

Прорывается, презрев преграждающих.

32 А не такова была доля[150]

Тех полков, что остались в новом царстве,

Потому что Фердинанд с мантуанскою

Силой так нагрянул на них,

Что за малые месяцы ни на суше,

Ни на море не оставил живой души.

И была бы в радость ему победа,

Кабы не погубленный кознью вождь».

33 И, представив образ[151]

Славного Альфонса Пескарского,

Молвит: «В тысяче изъявившись подвигов

Ярче камня, который огнеок,

Вот он впал в ту сеть,

Двоеличным разброшенную эфиопом,

И пронзен стрелой, —

Лучший рыцарь грядущего столетия».

34 А затем он показывает, как[152]

С италийцем Двенадцатый Людовик,

Сшедши с Альпов и выкоренивши Мора,

Сеет Лилии в висконтийскую земь;

Но потом он по Карловым следам

Ведет воинство к Гарильянским гатям,

А там перед ним в упор

Оно бито, рассеяно и топлено.

35 И таков же и разгром и разгон[153]

Франкской силе в апулийской округе,

Где завлек ее дважды в сеть испанский

Фердинанд Гонзальв.

Но как здесь мрачна,

Так сиятельна предстала Удача

Королю в удолиях По

Между Альп, Апеннин и шума Адрии».

36 И при сих словах[154]

Вспомнив неупомненное,

Обращается он показом вспять

И к тому, кто предал вверенный замок,

И к тому вероломному швейцарину,

Кто, наемный, взял наемщика в плен, —

А и тем и другим безбитвенно

Далась победа французскому королю.

37 И показывает, как милостью того короля[155]

Цезарь Борджий стал грозен по Италии,

Как он гнал в изгнание

Всех подвластных, всех владетелей Рима,

И как тот король из болонских стен

Вывел Пилы, а ввел Желуди

И как генуэзский бунт

Им разметан и брошен под ярмо,

38 И примолвил: «Видите: мертвеца[156]

Устилают поля при Джарададе,

Град за градом распахивает врата,

И единая еле держится Венеция,

И первосвященнику не дано,

Перешед пределы Романии,

Отбить Модену у феррарского князя

И оттоле искать новых добыч:

39 Нет, у папы отобрана Болонья,[157]

И в Болонью вновь входят Бентиволии;

Вот французский стан

Стал под Брешией, и Брешии нет;

В тот же миг

Государь спешит спасти Фельзину,

Римский стан в разгроме, и вот

Обе рати сошлись в низинах Кьясси.

40 Cлева Франция, Испания справа,[158]

Грозен бой, в том строю и в этом

Рушатся полки, багровя землю,

Рвы полны по край людскою кровью,

Марс не знает, к кому склонить победу,

Но Альфонсовой доблестью решено:

Устоял француз, уступил испанец.

41 Равенна в руинах,[159]

Папа в горе кусает губы,

И лавиною

Рушит с гор германскую ярость,

Чтоб оттоль до Альп

Ни единого не стало француза

И чтоб отпрыск Мора процвел

В вертограде, опустелом от Лилий.

42 И вернулся француз, и вновь разбит[160]

Тем же вероломным гельветом,

Коим предан и продан был юношин отец,

И кому отважно вверился юноша.

Но уже пред вами

Из-под тяжести Фортунина колеса

Воздвиг новый король новое войско,

Чтоб отмстить новарский позор,

43 И грядет, овеваемый Удачею — [161]

Вот, у войск в челе, французский Франциск,

Так сломивший швейцарству рог,

Что едва осталось живо их племя,

И уже мужланам не в спесь

Красоваться неподобною славою

Усмирителей государям

И хранителей Христову престолу.

44 Посмотрите, он взял Милан,[162]

Он вступает в согласье с юным Сфорцею;

Посмотрите: бережет Бурбон

Его город от тевтонского буйства;

Но смотрите: пока храбрый король

Вдалеке ищет новых подвигов,

Оставляя город под гордый гнет, —

Он лишается своего захвата.

45 Вот иной, и не французский Франциск,[163]

Именем и доблестью схожий с дедом,

Милостию святого Престола,

Изгнав галлов, вновь властвует в отечестве.

Вновь приходит Франция, но уже

Не летит налетом, а встала, взнуздана,

Над Тицином, где мантуанский князь

Прекратил ей путь, преградил ей тропы:

46 Мантуанский князь Фредерик[164]

В первом цвете юношеской свежести

Приобщил себя вековечной славе

И булатом, и умом, и усердством.

Вот Павия охранена от Франции,

Вот смирён в своих замыслах Лев Морей,

И смотрите, пред вами два героя,

Ужас франкам и слава италийцев,

47 Одной крови, из одного гнезда:[165]

Первый — сын того маркграфа Альфонса,

Чьею кровью багровилась земля,

Когда впал он в эфиопские ковы:

Не его ли ум

Вновь и вновь гонит франков из Италии?

А другой, столь и светлый и приветливый,

Сам зовется Альфонс и правит Вастом.

48 Это я о нем, храбреце,

Возвестил вам, указуя на Искию,

Что еще от Мерлина Фарамонду

Вещим словом предречено

Быть его рожденью назначену

О ту пору, когда надобнее всего

Для Италии, для Державы, для Церкви

Его помощь от варварских обид.

49 Со своим Пескарским двоюродным[166]

Под знаменами Проспера Столпа

Посмотрите, как дорого он взял

При Бикоке с француза и с гельвета!

Но опять

Ладит Франция наверстать неладное,

И король двумя ратями грядет

Сам — в Ломбардию, а там — на Неаполь.

50 Но судьба играет людьми

Словно ветер — прахом:

Миг — взовьет до небес, и миг —

Вновь повыстелит пылью в прежнем поле.

И судьба сулила, чтобы король,

Меря войску прибыль и убыль

Не по ратям, а по тратам, взомнил

Под Павиею собрать целых сто тысяч.

51 Но король был вверчив и добр,[167]

А служители короля были скаредны,

И немногие были вокруг знамен,

Когда грянула ночная тревога,

Что идет на приступ

Тот испанец, тот хитрец, для которого

Вслед за Вастским и за Пескарским братьями

Безопасны пути хоть в рай, хоть в ад.

52 Посмотрите: иссякает в бою

Лучший цвет французского рыцарства,

Посмотрите, в кольце клинков и копий

Отбивается отважный король;

Мертв конь,

А король не сдастся и не подастся,

Хоть и все враги — на него,

А ему на подмогу — ни единый.

53 Король яро отбивается, пеш,

С головы до ног покрыт вражьей кровью;

Но и доблесть клонится перед силою —

Вот он схвачен, вот в испанском плену,

И за тот разгром

И за плен великого короля

Величаются первыми венками

Неразлучные Пескарский и Вастский.

54 Как павийская рать сокрушена,[168]

Так другая, в трудном пути к Неаполю,

Остается, как огонек,

Вкруг которого — ни масла, ни воска.

Вот, оставив испанцам сыновей,

Возвращается король в королевство,

И несет в Италию новый пожар,

А враги несут пожар во Францию.

55 Вот раззор и вот резня[169]

Повсеместно по рушащемуся Риму,

Вот позор и вот пожар

Пожирают мирское и священное;

А союзный сонм,

Видя зарево, слыша стон и крик,

Устремляется не впрямь, а вспять,

Оставляя врагу Петрова пастыря.

56 Король шлет с Лотреком новую рать — [170]

Не для подвигов в Ломбардии,

А затем, чтобы и главу и члены

Святой Церкви изъять из мерзких рук;

Но уже первосвященник на воле

До прихода неспешного вождя, —

И француз облегает город

Над Сирениным гробом и рыщет вкруг.

57 Государев флот[171]

Снялся в помощь обложенному городу,

А его Филипп перед вами Дориа

Окружает, жжет, топит и дробит.

Но Судьбина меняется в лице —

И французы, досель благоволимые,

Без меча погибают злою горячкою,

И из тысячи единый вернется жив».

58 Много по чертогу

Было писано пестро и красно,

Долго бы пересказывать,

Чем пленялись две красавицы, поглядев.

Дважды, трижды

Обошед, не умели они уйти.

И под каждым чудным образом

Золотые перечитывали письмена.

59 Так взирающих, так толкующих

Двух красавиц и всех, кто был им вслед,

Приглашает, наконец, на покой

Попечительный их гостеприимец.

И уже все спят,

Лишь единая не спит Брадаманта:

Как ни ляжет то туда, то сюда, —

Ни на правом нет ей сна, ни на левом.

60 Чуть сомкнула очи перед зарей —

А в очах Руджьер,

И Руджьер говорит: «Почто терзаешься,

Почто веришь тому, чего и нет?

Раньше реки ринутся вспять,

Чем к другой красавице мои помыслы:

Я тебя люблю,

Как зеницу ока и душу сердца».

61 И еще говорит: «Я здесь,

Чтоб исполнить обет, приняв крещение,

А замедлил, потому что во мне

Не любовная рана, а иная».

Отлетает сон,

Нет Руджьера,

И опять она льет горькие слезы,

И опять твердит сама себе так:

62 «Ах, моя отрада — неверный сон,

А мое мученье — верное бдение!

Быстрым призраком истаяло счастье,

А страда моя крута и не призрачна.

Отчего я не вижу и не слышу

То, что видела и слышала сонная?

Почему вы, очи мои, лишь зрите,

Как закроетесь — свет, а как раскроетесь — беду?

63 Сладок сон мой, сулитель мира,

Горько бденье, грозящее на брань;

Сладок сон мой, но ах, обманен,

Горько бденье, и увы, оно не ложь.

Если правда — в тягость, а лживость — в сласть, —

Не знавать бы мне вовек правды-истины!

Если сон мне — в радость, а бденье — в гнет, —

Век бы спать мне, не зная просыпа!

64 Благо зверю, который, как уснет,

По полгода не размыкает веки!

Я не верю, будто такой

Сон подобен смерти, а бденье — жизни;

Для меня в моей судьбе всё не так:

Сон мне — жизнь, бденье — смерть,

Если же доподлинно смерть есть сон —

Смерть, приди и навек закрой мне очи!»

65 А уже из-за окоема

Алым цветом вставал солнечный край,

И развеялись туманы, и новый

День казался непохож на былой, —

И встает Брадаманта с одра,

Грудь — в сталь, путь — в даль, —

Не забывши, однако, поблагодарствовать

Доброму башеннику за приют и честь.

66 Выезжает и видит, что посланница

С щитоносцами и девичьей свитой

Уже выехала из башни туда,

Где ее дожидаются трое рыцарей —

Трое рыцарей, которых вчера

Золотое копье посбило с седел,

И которые прострадали ночь

Под ненастным небом, дождем и ветром.

67 А вдобавок

Пусто брюхо у них и у коней,

Стучат зубы, ноги топчут грязь,

Но всего того им досаднее,

И досаднее им и тяжелей,

Что посланница оповестит госпожу,

Как от первого же они франкского копья

Биты.

68 И, пылая умереть иль отмстить

Одним разом за три обиды,

Чтобы вестница, которая звалась

(Я забыл об этом сказать) Уллания,

Пременила к лучшему

Свой худой приговор об их отваге, —

Чуть завидев на тропе Амонову дочь,

Шлют ей вызов.

69 Шлют ей вызов, не зная, что она —

Дева, ибо статью она не дева;

А она не хочет его принять,

Потому что спешит и не тратит времени;

Но когда они стали наседать

Так, что не уйти без позора, —

Что ж, копье на удар, и два, и три,

Те с копыт, и вот конец поединку.

70 Брадаманта, не снизойдя ни взглядом,

Повернулась и прочь из глаз;

А они, из заморских далей

Приспешившие с золотым щитом,

Еле вставши на ноги,

Растерявши весь былой задор,

Стыли в диве, не зная молвить слова

И не смея вскинуть взор на Улланию —

71 На Улланию, которой сто раз

Похвалялись они путем-дорогою,

Что из них троих

Самый слабый сладит с славнейшим рыцарем.

А Уллания, видя, как они

Едут, сбавив пыл, глаза в землю,

Им еще сказала, что из седла

Их повышиб и не рыцарь, а женщина.

72 «А коли побила нас женщина —

Говорит она, — то чего и ждать,

Встреться вам Ринальд или Роланд,

Незадаром прославленные почестями!

Дайся щит одному из них —

Неужели выстояли бы вы тверже,

Чем пред женскою рукой?

Я не верю, да ведь и вы не верите!

73 Так оно и будь:

Не пытайте уж более вашу доблесть!

А кому из вас взбалмошно помыслится

И во Франции искать новых встреч,

Тот умножит уроном свой позор,

Свой позор и вчерашний и сегодняшний,

Если только ему не лестно пасть

От руки такого противоборца!»

74 Как уверились три рыцаря,

Что и впрямь они ратовали с дамою,

И молва о том чернее, чем смоль,

Ляжет на их доброе имя, —

И как за Улланией вслед

Десять дев подтвердили ее правду, —

Они в горести и ярости

Чуть не бросились на свои мечи,

75 А потом, в негодовательном неистовстве

Поснимали доспехи с своих плеч,

Не оставили ни клинка на боку

И все бросили в ров, что возле башни,

Давши клятву: коли женской рукой

Они биты и пометаны в пыль,

То чтобы очиститься от позора,

Они целый год не взденут лат,

76 Будут странствовать лишь пешком,

По равнине ли, в гору ли или под гору,

И покуда не выйдут сроки,

Ни один не вся дет в броне в седло,

А потом пусть и броню и коня

Вновь добудет себе битвенным мужеством.

И пошли бесконно и безоружно,

А за ними свита, и вся верхом.

77 Брадаманта же ввечеру

В неком замке на Парижской дороге

Слышит весть, что король Аграмант

Разбит Карлом и братом ее Ринальдом.

В этом замке был ей и стол и дом,

Но ни стол, ни дом ей не в радость —

Еле ест, еле спит

И нигде не находит себе места.

78 Но еще не тот о ней сказ,[172]

Чтобы я не воротил мою повесть

К тем двум рыцарям, на бреге ручья

Привязавшим своих коней бок о бок

Ради битвы, которая была

Не за царство и государство,

А за то, чтоб храбрейшему разить

Дурендалью и ристать на Баярде.

79 Не было ни трубы,

Ни иного гласа или гласителя,

Чтоб условить им удар и отпор,

Чтобы вжалить в сердце бранную ярость.

Оба разом рвут мечи из ножен,

Взмахами проворными и умелыми,

И пошли греметь клинок о клинок,

И пошли пылать гневливые души.

80 Никакие два другие меча

Не нашлись бы столь тверды и калены,

Чтобы трижды

Так состукнувшись, уцелеть в руках,

Но такой был у них закал,

Но такой искус в таких бранях,

Что сшибались острие в острие

И не разлетались на сто осколков.

81 Вправо, влево

Умным шагом ловко шагнув,

Уклонялся Ринальд от Дурендали,

Чей он знал удар и разруб.

Не жалел размахов король Градасс,

Но размахи сеялись в ветер,

А коли и задевали —

Задевали легко и не вредя.

82 А его противоборец

Метче метил, грозя его руке,

Или в бок,

Или в щель между лат и шлема.

Но доспех был тверд, как алмаз,

Ни единая чешуйка не треснула, —

Оттого так тверд,

Что он кован колдовскими чарами.

83 Не передохнув,

Бились столько и бились так,

Что ни взгляда в сторону, —

Лишь друг другу в свирепое лицо, —

Как вдруг

Разнимает их пыл иная схватка:

Оборачиваются лбами на шум,

Глядь —

Баярд в превеликой опасности.

84 Глядь — Баярд дерется с чудовищем,

А оно — как птица, и больше, чем он:

Клюв — в три локтя,

Голова и тело — нетопыря,

Перья черные, как чернила,

Коготь длинный, острый и злой,

В очах пламя, во взоре лютость,

Два крыла за плечами, как два паруса.

85 Коли это птица,

То не знаю, где такие живут:

Не видал я таких ни в жизни, ни в книгах,

Лишь один и пишет о ней Турпин.

Оттого и мнится,

Что была эта птица — адский дух,

В этом облике призванный Малагисом,

Чтобы битве положился конец.

86 Таково же рассудил и Ринальд,

И куда как круто словом и делом

Подступился он потом к Малагису,

Но отперся Малагис от вины

И поклялся светом, живящим солнце,

Что перед Ринальдом он чист как чист.

Так или не так,

Но насело чудище на Баярда.

87 Разом рвет ременные

Конь поводья, в буйной борьбе

Метит в чудище зубом и копытом,

А оно взлетит и опять

Колким когтем

Вцепится то в спину, то в бок, то в бок.

Смят Баярд, и не зная обороны —

Вскачь и прочь.

88 Скачет в ближний лес,

Ищет чащу гуще,

А за ним и над ним вдогон крылатое

Держит взор по его следам.

Скакун в дебрь, скакун в глушь,

Там пещера, он кроется под своды,

А чудовище, потеряв гонимого,

Взмыло ввысь и ищет новых добыч.

89 Тут князь Ринальд и король Градасс

Как увидели, что виновник их спора

Мчится прочь, порешили кончить спор

До поры, когда они вызволят

Скакуна Баярда из тех когтей,

От которых он ждет спасенья в чаще:

Кто найдет его, тот вернись

И дождись соперника у источника.

90 По следам,

Вмятым в травы, пошли они от берега,

Но Баярд уж далеко ускакал,

И не просто было за ним угнаться.

У Градасса была альфанская кобылица,

Он — в седло, и в густом лесу

Далеко за спиною оставил паладина,

Приунывшего; как давно не приунывал.

91 Сделав несколько шагов,

Потерял Ринальд след Баярда,

Потому что кружился его след

К таким дебрям, холмам и заводям,

Где колючая дичь и глушь,

Чтоб уйти от когтей из поднебесья.

Попусту устав,

Возвратился он и ждет у источника.

92 Ждал он, ждал,

Не придет ли Градасс, ведущий пойманного,

Как условлено, — а видя, что нет,

Пеший, грустный, идет к франкскому стану.

Так посмотрим же, что сталось с Градассом.

А Градассу не в пример повезло —

Не уменьем, так доброю удачею

Он услышал, как ржет Баярд,

93 И застиг его в гроте невдали,

В перепуге

Не умевшего выйти из-под сводов

И легко ему давшегося в плен.

Памятовал Градасс,

Что теперь ему дорога к источнику,

Но уже ему не мил уговор,

И он молча молвит в размыслии:

94 «Пусть, кто хочет, берет Баярда боем —

Мне охотнее взять его добром:

Чтоб воссесть в его седло,

Я прошел от края до края света,

И воссел, и неразумен же тот,

Кто подумает, что теперь я ссяду.

Если надобен Ринальду Баярд —

Пусть, как я к нему, придет ко мне в Индию:

95 Сериканская для него земля

Не страшнее, чем дважды мне французская!»

Так сказал, и прямым путем

Правит к Арлю, а в Арле — корабли,

И с Баярдом в поводу, с Дурендалью на бедре

На смоленом челне плывет он в Африку.

Но о том — в другой раз,

А теперь покину я их и Францию.

96 И теперь поведу рассказ[173]

Вслед Астольфу, который своего гиппогрифа

Так привадил к поводьям и к седлу,

Что летал быстрее орла и сокола.

Пролетев поперек и вдоль

Всю он Францию от моря до моря,

Повернул коня

К тем горам, что на Пиренейском западе.

97 Над Наваррой, над Арагоном

Он летит, на потеху земных зевак;

Слева от него Терракон,

Справа — Бискайя, впереди — Кастилия,

Вдалеке — Галисия и Лиссабон.

Правит он к Кордове и Севилье,

Не минуя ни единого города

Ни в приморском, ни в пригорском краю;

98 Видит Кадикс, видит столпы[174]

Геркулеса, предел для первоплавателей,

И приходит ему на ум

Просечь Африку от Атланта до Египта.

Перед ним — Ивиса,

В Балеарских славная островах,

А потом он натягивает узду,

И — к Арзилле, за испанское море.

99 Видит Фец, Марокко, Оран, Гиппон,[175]

И Алджир, и Бузею, и премногие

Города, гордящиеся венцом

Золотым, а не зеленым и лиственным;

Шпорит вдаль, на Бизерту и Тунис,

Видит Капсу, видит остров Альзербу,

Береникин город и Птолемеев,

Вплоть до нильских семи уст и до Азии.

100 Все пересмотрел он места[176]

Между взморьем и лесистым Атлантом,

А потом, поворотившись спиной

К каменной Карене,

Устремился над сыпучею степью

К Альбойаде, в нумидийский предел,

Позади оставив и Баттов гроб

И Аммонова развалины храма.

101 Достигает второго Тремизена,[177]

Где живут по Магометову жезлу,

И летит со всех крыл

Через Нил, к эфиопам верной веры.

Его путь — по воздушной меже

Меж нубийскою Добадою и Коалою:

Там слывут христиане, а там нехристи,

И меж теми и меж этими брань.

102 В Эфиопии царствует царь Сенап,[178]

У которого крест наместо скиптра,

А под ним — народы, грады и руды

Золотые вдаль до Красного моря.

Он блюдет такую веру, как наша,

Спасительную от злобной геенны,

И единственно, ежели не обманываюсь,

Здесь крещаются не водою, а огнем.

103 Князь Астольф снижает коня

Над Сенаповым широким двором,

А дворец эфиопского государя

Крепко строен, а пуще пышен:

Крючья и затворы,

Мостовые цепи, вратные цепи,

Все, что мы куем

Из железа, здесь ковано из золота.

104 Пламенного золота

Здесь так много, а все оно в цене;

Высятся палатные своды

На колоннах ясного хрусталя;

Поверх стен горят полосой

Белизна, багрец, лазурь, желть и зелень,

А меж ними, поровну друг от друга,

Яхонт и сапфир, топаз и смарагд.

105 В плитах пола, в стенах и в сводах

Блещут знатные каменья и жемчуги;

Здесь родится благовонный бальзам,

Малой долей дарясь Иерусалиму;

Мускус

Наш отсюда, и амбра лишь отсюда;

Словом, все, что у нас столь драгоценно,

Лишь отсюда плывет ко всем брегам.

106 Говорят, сам египетский султан

Платит дань эфиопу и покорствует,

Ибо тот своеволен отвести

Плодотворный Нил в стороннее ложе,

И тогда поразится голодом

И Каир и Каирова округа.

Свои люди зовут его — Сенап,

Наши люди — Иоанн-Первосвященник.

107 Сколько было эфиопских царей,

Всех он больше и всех богаче,

Но несчастен и с мощью и с казною,

Ибо слеп;

А еще того худшее мучение

Горше сердцу и тягостнее телу, —

То, что он, хоть и славится богат,

Страждет голодом.

108 Пожелает ли он есть или пить,[179]

Побуждаясь жестокою потребою, —

Тотчас адская налетит

Стая гарпий, лютых и беспощадных,

Хищным клювом, хватким когтем

Бьющих блюда, рвущих пищу,

А чего утробою не вместят,

То оставят поганое и зловонное.

109 Было так, что в пылкие свои дни,[180]

В царственной своей доле,

Быв не только превыше всех казною,

Но и дерзостнее всех и отважнее,

Стал он горд, как бес,

И замыслил встать войной на Всевышнего:

Он всхотел взойти на ту гору гор,

Из которой льется великий Нил,

110 Ибо не на той ли горе,

Выше туч вознесшейся в небеса,

Слывет быть тот земной Эдем,

В коем древле блюлись Адам и Ева.

Со слонами, с верблюдами и с пешим

Воинством горделивец. дерзнул,

Ежели там есть кто живой,

Покорить его под свои законы.

111 Но Всесильный покарал его спесь,

Ниспослав к его полчищам архангела,

Положившего замертво тысяч сто,

А царю затмившего очи ночью.

Тут-то и приспели к нему

Адских бездн ужасные чудища:

Что не вырвут, то запятнают,

Не оставят ни поесть, ни попить.

112 И его отчаянью нет конца,

Потому что было ему провещано,

Что его столу не избыть

Хищной хватки и злобной вони,

Коль не явится в вышине

Некий всадник на крылатом коне;

А как мнилось ему сие немыслимо,

Он оставил надежду навсегда.

113 Но как взвидел изумленный народ

Выше крыши, выше стен, выше башен

Всадника в небесах, —

Вмиг бегут с дивной вестью к государю,

А у государя уже в уме

Вещее пророчество, и от радости

Забыв посох, простерши руки,

Шатким шагом он спешит к низлетающему.

114 Астольф выкружил в небе круг да круг

И спускается на дворцовый двор,

А к нему уже ведут короля;

Пал король, к ладони ладонь,

И взывает: «Мессия! ангел божий!

Знаю, нет прощенья моим грехам;

Но не наш ли удел людской — грешить,

И не вам ли дано прощать нас, кающихся?

115 За мою вину

Не дерзаю просить былого зрения,

Хоть и верю, сие в воле твоей,

Ибо ты — светлый дух, любезный Господу;

Будь мне казнью не зреть твой лик,

Но да минется мой всечасный голод:

Отгони

Душных гарпий, хищников моей снеди!

116 И тогда по обету моему

Тебе встанет над дворцом храм из мрамора,

Золот вход, золот свод,

Самоцветы и внутри и снаружи,

Наречется он святым твоим именем

И твое в нем изваяется сие чудо».

Так сказал незрячий король,

Порываясь припасть к стопам Астольфовым.

117 Отвечает ему Астольф:

«Я не ангел, не с неба и не Мессия —

Смертен я и грешен,

И ничуть не достоин твоей хвалы.

Что смогу, то сделаю,

Чтоб побить и прогнать твоих чудовищ,

Но хвали не меня за то, а Господа,

В твой удел поведшего мой полет.

118 Будь же к Господу твой обет,

Твои храмы и твои алтари!»

Так он молвил, и пошли они в горницы,

А за ними — вельможная толпа.

И приказывает король поварам

Править пир, ставить стол,

В крепком уповании,

Что на сей раз он не минет куска.

119 В золотом чертоге

Снаряжается отменное пиршество,

Пред Сенапом воссел Астольф,

Несут кушанья;

И вот в воздухе

Слышен сильный свист страшных крыл,

И слетают с неба на запах снеди

Гнусные и грязные гарпии.

120 В стае их было семь:[181]

Дица женские, выцветшие, бледные,

Ссохшиеся и сморщившиеся голодом —

Как посмотришь, так лучше умереть;

Крылья тяжкие, широкие, темные,

Лапы цепки и когти кривы,

Брюхо вспухшее пахуче, а хвост

Длинный, как змеиный, и вьется кольцами.

121 Не успели послышаться,

Как уже и увиделись на столе:

Когтят снедь, крушат снасть

И такой испускают кал,

Что не вынесешь, не занявши носа,

Столько смрада.

Увлекаемый благородною яростью,

Обнажает Астольф на хищных меч,

122 Бьет в грудь, бьет в зад,

Кого в шею, а кого под крыло, —

Только попусту:

Все удары как будто по мякине.

А чудовища меж кубков и чаш

Ни одной не минули,

И не прежде взвиваются и прочь,

Чем все яства расхищены и измараны.

123 В превеликой быв надежде король,

Что избавится герцогом от мучительниц,

Плачет

И стенает в безнадежном отчаянии.

И тогда-то герцог вспомнил про свой спасительный

Рог,

И догадывается: в нем

Самолучшая на чудищ управа.

124 Он приказывает королю и князьям

Заложить себе уши перетопленным

Воском, чтоб на грянувший гул

Не бежать им стремглав куда попало;

Берет повод, вскакивает в седло

Ешпогрифово, рог наизготове,

И велит дворецкому

Вновь выставить и стол и снедь.

125 Под открытым выставляются небом

Новый стол и новая снедь,

И вот гарпии вновь при своем свычае,

И Астольф берется за рог.

Птичий слух не заперт —

Звук не в мочь, и они несутся прочь,

Уже в ужасе не думая

Ни о пище и ни о чем.

126 Паладин им вслед

Шпорит скакуна в открытое небо

Из дворца, из города,

Гулким не умолкая рогом,

Вьет погоню в воздухе в высь,

А они от него к знойному полдню,

К той горе из гор, на которой,

Если где, то начинается Нил.

127 А под каменным корнем той горы

Глубью разверзается подземелье,

Чрез которое заведомый вход

В преисподние гееннские бездны.

Здесь

Сокрывается хищная станица,

И к Коциту и за Коцит

В глубь и глубь от грозного гула.

128 Пред кромешною адовою пастью,

Где тропа из света во тьму,

Славный герцог смолк страшным рогом

И крылатого обуздал скакуна.

Но пока я не повел его далее,

Я хочу соблюсти мой обычай:

Лист исписан с лица и с оборота,

Пора кончить песню и отдохнуть.