Неистовый Роланд. Песни XXVI–XLVI

1 На взметчивом колесе Фортуны[384]

Чем выше наши жалкие взлеты,

Тем раньше

Низлетим мы стремглав и вверх ногами,

В том порукой Поликрат, и лидийский

Государь, и Дионисий, и прочие,

Коим несть имен,

С высшей славы сверженные в убожество.

2 И напротив,[385]

Чем кто ниже в круженье колеса,

Тем тот ближе

К вознесенью в коловратном бегу.

Иной голову кладет под топор,

А назавтра владычествует светом,

Как те Сервий, Марий, Вентидий

В старину, а в наше время — Людовик:

3 Тот, чья дочерь за сыном моего[386]

Государя, и который, разбитый

При святом Альбине, в плену

Своих недругов, был на миг от гибели;

Или как великий Матвей Корвин,

Незадолго избегший много худшего;

Но лишь минул черный час, и один

Приял трон французов, а другой — венгров.

4 Таковыми-то примерами,

Древними и новыми, зримо видно

Что нет худа без добра, а добра без худа,

Что в конце обоих — как честь, так срам,

И негоже человеку надежиться

Ни богатством, ни царством, ни победностью,

Но негоже и отчаиваться в беде,

Ибо нет прекращенья коловращенью.

5 Так Руджьер,

Побив войско Леона и отца его,

Обнадежился свыше мер и сил

Своей доблестью и своею удачею

И уже уповал один, как есть,

Без пособы, без подмоги,

Против ста дружин, и конных и пеших,

Своеручно казнить и отца и сына, —

6 Но Фортуна, чтоб без нее ни на шаг,

Показала ему в немного дней,

Сколь быстра она взвергнуть и низвергнуть,

И сменить гнев в милость, а милость в гнев,

Ринув на него обиду и пагубу

От внезапного гонителя — от того

Рыцаря, который в недавней сече

Сам чуть спасся от Руджьеровых рук

7 Этот рыцарь Унгиарду донес,

Что тот самый воитель, от которого

Полегли Константиновы полки,

Здесь дневал и здесь приночует,

И коли схватить его в плен,

То судьбина, уловленная за прядь,

Без труда и без борьбы соизволит

Государю ввергнуть булгар в ярмо.

8 А уже Унгиарду небезвестно

От разгонных битвенных беглецов,

Каковые, не сразу переправившись,

Притекают без конца и со всех сторон,

Что побита побоищем

Половина кесаревых дружин,

И каков был единый удалец,

Одно войско спасший, другое смявший;

9 А что нынче он сам и без промедленья,

Очертивши голову, лезет в петлю, —

Это дивно Унгиарду, и он

Кажет радость ликом, знаком и словом.

Выждав ночи, когда Руджьер заснет,

Тихо, тихо засылает он стражу,

И не чаявшего беды

Они хвать удальца на сонном ложе!

10 Так-то преданный собственным щитом[387]

Руджьер впал в Новенградское узилище

От Унгиарда, жестокого из жестоких,

Торжествующего яркое торжество.

Голый, связанный,

Что он мог, пробудившись ото сна?

А Унгиард гонит гонного гонца

С спешной новостью к кесарю Константину.

11 Кесарь же Константин,[388]

Ночью снявшись с берега Савы,

Отступил полками в Белетику,

Город свойственника своего Андрофила,

Сыну коего

В бранной встрече простиг, как воск,

И броню и грудь

Сильный муж, ныне сущий в плену Унгиардовом.

12 Кесарь вкруг Белетики

Твердил стены, крепил врата,

Опасаючись беды от булгар,

Что с таким они сильным предводителем

Не единым нагрянут страхом,

А конечною погибелью всем, кто жив.

Но заслышав, что вождь их взят,

Он опять бесстрашен пред целым светом.

13 На душе его млечное блаженство,

Он от радости не знает, что делать:

«Больше уж булгарам не быть!» —

Возглашает он, ликуя и твердо,

Ибо как в единоборном бою

Отрубив супостату обе руки,

Отрубивший знает свою победу, —

Так ликует кесарь о плене сильного.

14 А не менее веселится отца

Сын,

И не только чая отбить Белград

И прибрать под меч болгарские области,

Но надеясь, что пленник станет друг

И соратник новому благодетелю,

А с таким товарищем не завиден

Даже Карл и с Роландом и с Ринальдом.

15 Но иную волит волю сестра

Государева, Феодора,

Чьего сына Руджьер пронзил копьем

Сквозь броню и грудь и спину насквозь.

Брату своему Константину

Рухнула она в ноги

И взяла и обняла его душу,

Торестные слезы пролив на грудь.

16 Говорит: «Не встану,

Государь мой, покуда не дозволишь

Воздать казнью сыновнему погубителю,

Ныне сущему во твоем плену.

Сын мой тебе племянник,

Он тебя любил, для тебя

Он свершил столь много высоких подвигов, —

Посуди, за него ли не отмстить?

17 Посуди, не из жалости ли к нашему

Гореванью всевышний Вседержитель

Увел злобного с поля брани,

Словно птицу с разлету в твою сеть,

Чтобы милый сын на стигийском

Берегу не скитался неотмщен?

Подари же мне его, подари:

Дай унять мою муку его мукою».

18 Таково ее горе, и стон, и скорбь,

Таковы умолительны взывания,

Таково она не хочет отпасть от ног,

Хоть и трижды, хоть и четырежды

Ободрял и вздымал ее Константин,

Что она достигла угодного:

Он велит

Привести к нему и выдать ей спохваченного.

19 И не минуло и малого дня —

Рыцарь Единорога

Взят, доставлен и предан был в жестокие

Руки кесаревой сестры.

Заживо его четверить

На позор и презрение народу —

Ей и этого мало, и она

Измышляет худшее и страшнейшее.

20 Повелела неистовая,

Взяв в железа руки, ноги и шею,

Бросить рыцаря в подземелье башни,

Где вовек не свечивал Фебов луч, —

И никоего ему пропитания,

Кроме куса мшелого хлеба,

Да и то не во всякий день;

А уж стража лютее самой владычицы.

21 О, ежели бы Амонова

Благородная и прекрасная дочь,

О, ежели бы доблестная Марфиза

Лишь узнали про Руджьерову казнь, —

Та и эта

Устремились бы, не щадясь, его спасти,

И самой Брадаманте ни во что

Ни Амон бы не стал, ни Беатриса!

22 Между тем повелитель Карл

В исполненье сказанных обещаний

Выдать деву лишь за того,

Кто не меньше и не хуже ее в оружии,

Трубным звуком

Повещает такую свою волю

При дворе и по всем концам державы,

А оттоле — в молве по край земли.

23 Весть гласит:

Кто желает взять Амонову дочь,

Тот пред нею выстой с мечом в руках,

От воската и до заката солнца,

И кто выстоит, не быв побежден,

Тот да славится ее победителем,

И она уж не вправе на отказ.

24 А какое избрать оружие,

Пусть о том попечется притязатель,

Потому что она разно

Свычна биться и конною и пешею.

Амон,

Не хотев и не могши спорить с властью,

Уступя, воротился ко двору

После многих толков и сам и с дочерью.

25 Даже нравная, даже гневная

Мать на дочь обряжает в такую честь

Ее в платья тонкие и богатые,

Разноцветные и разнопокройные.

Брадаманта предстает ко двору,

Но увидевши,

Что возлюбленного здесь нет как нет,

Показался ей и двор хуже прежнего.

26 Как заставши в мае или апреле

Сад в красе цветов и листвы,

Вновь его увидеть в недолгий день,

Когда зимнее солнце жмется к югу,

Опустелым, щетинистым и колючим, —

Так красавице по ее возврате

Без Руджьера

Нынче мнится и самый двор не в двор.

27 Расспросить не смеет, —

Потому что боится подозрения,

Но настерегает слух

И без спросов ловит всякое слово.

Слышит, что отъехал,

Но никто не знает, куда и с чем,

Ибо, едучи, не молвил он слова

Никому, кроме спутного щитоносца.

28 Ах, как она вздыхает! и ах,

Как боится, что отъезд его — бегство!

Ах, как страх ее множится от мысли,

Что бежал он, спеша ее забыть!

Что увидевши Амона врагом

И отчаявшись поять ее в жены,

Он умчался, чтобы больше ее не видеть,

Тем надеясь стряхнуть с себя любовь!

29 Что, быть может, он даже вознамерился,

Чтобы лучше избыть былую страсть,

Отыскать себе в далекой земле

Даму

И пред нею положить свое сердце

По пословице: клин от клина вон.

Но за этой мыслью другая мысль

Ей приводит в ум Руджьерову верность,

30 И корит ее (и внятен укор)

За пустое и злое подозрение.

Так одна ее мысль ему винительница,

А другая — заступница, а она

То склоняется слухом к той, то к этой,

И не знает, которая верней.

Но любезней сердцу одна,

И приходит чаще, а злая — реже.

31 И она, вспоминая вновь и вновь,

Что не раз ей молвлено от Руджьера,

Кается и скорбит,

Что грешила подозрительной ревностью,

И как будто воочию перед ним,

Биет в грудь и гласит свою вину:

«Грех, — говорит, — на мне;

Но причина греха причинна злейшему.

32 Та причина есть Любовь,

Впечатлевшая мне в душу твой светлый облик,

Твой пыл, твой ум,

Твою доблесть, что у всех на устах;

Оттого мне и мнится, что какая

Дама и девица тебя ни взвидит,

Та и вспыхнет о тебе и усилится

Из моей тебя любви перенять в свою.

33 Ах, зачем в меня Любовь не вчеканила

Твои думы так зримо, как твой лик!

Знаю, верю: каков в догадке,

Ты таков же предстал бы мне воочию,

И тогда бы ревность,

Вновь и вновь подступающая ко мне,

Отразилась бы не с трудом, как ныне,

А единожды, и насмерть, и в прах.

34 Я как скаред,

Так приникший к кладу своих богатств,

Что уже ему без него не жить

И по самый гроб за него тревожиться.

Так и я, не видя тебя, Руджьер,

Подпадаю негаданному страху,

И хоть знаю, что он обман и ложь,

Но бессильна не быть ему добычею.

35 Но едва предстанет

Моим взорам твой пленительный лик,

О Руджьер, о возлюбленный,

Нынче скрывшийся неведомо где, —

Знаю: минет мой мнимый страх,

Воссияет праведная надежда.

Воротись же, о мой Руджьер, воротись:

Вызволи надежду из гнета страха!

36 Как на склоне солнца

Все протяжней пугающие тени,

А едва опять взойдет светозарное —

Тени втянутся, а испуги минутся;

Так и я без Руджьера — в страхе,

А завижу Руджьера — и страха нет.

Воротись же, о мой Руджьер, воротись:

Не дозволь надежде сгинуть под страхом!

37 И как ночью жива каждая искорка,

А взойди рассвет — и она померкнет,

Так, когда мое солнце не со мною,

Каждый страх вострит на меня угрозы,

А явись лишь оно на небосклоне —

Страх бежит, и воротится надежда.

Воротись же, воротись, о мой светлый,

И развей погубляющие страхи!

38 Если солнце ниже и дни короче, —

Вся земная краса бежит от взоров,

Воют ветры, настают льды и снеги,

Не цветут цветы, не щебечут птицы.

Так и ты, о мое милое солнце,

Если скроешь утешное сиянье, —

Встанут страхи, встанут злые, и станет

Не одна в году, а многие зимы.

39 Воротись же, воротись, мое солнышко,[389]

Приведи весну, так долго желанную,

Растопи тяжелые льды и снеги,

Разгони с души докучные тучи!»

Как Прокна, как Филомела,

Улетев искать корму для малюток,

Вдруг вернутся к пустому гнезду и стонут,

Или как голубка грустит о друге, —

40 Так плакала Брадаманта

О потерянном ли, нет ли Руджьере,

Вновь и вновь орошая слезами лик,

Но таясь, сколь было можно таиться.

Ах, сколь горше была бы ее боль,

Ежели бы знала, чего не знала:

Что ее нареченный в плену и муке

Дожидается кровожадной, казни!

41 А меж тем жаднокровность злой старухи,

В чьем плену томился пресларный рыцарь,

Для которого она измышляла

Небывалые терзанья и казни, —

Донеслась по воле всевышней Благости

До великодушного кесарева

Сына и взбудила его спасти

И не дать погибнуть толикой доблести.

42 Благородный сей Леон,

Как взлюбил Руджьера, еще не зная,

Что Руджьера, и единственно видя

Его доблесть превыше смертных доблестей, —

Много дум в душе выпряв и соткав,

Изыскал некий путь его спасения,

Чтобы злая сестра его отца

Не прознала обиду и не вздорила.

43 Ключеносцу Руджьерова узилища

Он потайно говорит, что ему

Пожелалось увидеть заточенного

Раньше, чем свершится его судьба,

И наставшей ночью, взявши спутником

Верного бойца, хоть сейчас впохват,

Он велит насмотрщику отворить,

Но отнюдь его, Леона, не выдавши.

44 И насмотрщик один и без помощника

Скрыто вводит Леона с его бойцом

В стены,

Где блюдется узник для лютой казни.

Как вошли, как склонился он к замку,

Обратя к ним спину, —

Они вмиг ему удавку взахлест,

Тут ему и конец.

45 Вскрыт в полу вход,

Из которого свешен канат для спуска,

И Леон нисходит, факел в руке,

В подземелье, где Руджьер в тьме темницы.

Видит: он в цепях,

На помосте на пядень под водою;

Не случись никого на выручу —

В месяц или меньше он был бы мертв.

46 Обнимает Леон Руджьера с ласкою

И гласит: «Рыцарь,

Твоей доблестью ты поял меня в плен

Доброхотного вечного служения,

И твоя мне жизнь дороже моей,

И твоя мне утеха пуще собственной,

И твоя мне дружба превыше

И отца и всей на свете родни.

47 Я — Леон, сын кесарев,

И пришел сюда, знай, тебе помочь,

Хоть и ведаю,

Что коли дойдет оно до отца —

Быть мне изгнану

Или вечный терпеть мне отчий гнев,

Ибо велика на тебе ненависть

За полегший люд под Белградом».

48 И ведет Леон свою речь,

Возвращая полумертвого к жизни,

А меж тем расторгает его железа.

Говорит Руджьер:

«Нет предела моему благодарствию:

Жизнь моя — от вас,

Будь она отныне для вас,

И за вас я ее отдам, когда скажете».

49 Так исшел Руджьер из темницы,

Сам не узнан и спутники не узнаны,

А в темнице остался мертвый стражник.

И Леон скрывает друга в свои палаты,

Чтобы дня четыре, и пять, и шесть

Там он жил безмолвен и безопасен,

И сулит ему коня и доспех

Воротить, отъятые Угниардом.

50 Утром узнано:

Вход открыт, стражник мертв, Руджьера нет.

Кто виновник, — толкуют так и сяк,

Каждый думает, никто не додумается,

Но готовы любого подозреть,

Только не Леона,

Потому что от него бы верней

Ждать расправы, а не подмоги узнику.

51 А Руджьер от толикого благородства

Так растерян, так изумлен,

Так переменяется в мыслях,

Его гнавших сюда за тысячи верст,

Что как посравнить,

Нипочем не схожи былые с новыми:

В прежних всё было злоба, гнев и яд,

Новые любовью цветут и преданностью.

52 В думах ночь, в думах день,

Ни о чем ином ни слова, ни помысла,

Как о том, какою отплатою

Ему красен столь вежественный долг.

Мнится:

Долго ли, коротко ли ему жить,

Но прими он, служа, хоть сто смертей, —

Это малое воздаяние спасшему.

53 А меж тем долетает весть,

Какой выкликнул клич державец Франции,

Чтобы всяк, кто хочет взять Брадаманту,

Потягался с ней мечом и копьем.

Леону это не в радость,

У него побледнели щеки,

Ибо знает он меру своих сил

И заранее видит, что не выстоит.

54 Но решил он беглым умом,

Что превыше силы полезна хитрость,

Если в поле выйдет с его гербом

Этот рыцарь, чье имя еще не ведомо,

Потому что мощь его и пыл

Перемогут всякого из французов,

И коли он встанет на брань —

Быть красавице побитой и взятой.

55 Но для этого надобно, во-первых,

Побудить воителя в чуждый бой,

Во-вторых же, чтоб тонок был подмен,

И не вышло никоего подозрения.

Призывает Леон Руджьера,

Говорит убедительные слова,

Просит быть его битвенником той битвы,

Не свое принявши имя и знаки.

56 Грек красноречив,

Но сильнее всякого красноречия

Величайший пред ним Руджьеров долг,

Долг, которого ввек ему не выплатить.

Крут платеж и едва ли мыслим;

Но с веселым ликом

И с тяжелым сердцем Руджьер гласит,

Что к любому готов для него он подвигу.

57 Только он это вымолвил,

Раздалась в душе его злая боль,

И томила, терзала его и мучила

Денно, нощно и во всякий час.

Неминучий видя себе конец,

Он нимало, однако же, не раскаивается,

Ибо легче ему хоть сто смертей,

Чем ослушаться кесаревича Леона.

58 Смерть — его удел:

Ведь расстаться с милой — расстаться с жизнью,

Испустив ли дух от тоски и горя

Или, ежели горе не берет,

Собственной рукою расторгнув плоть,

Чтобы вольная душа отлетела,

Ибо нет беды несноснее, нежели

Видеть милую свою не своей.

59–60 Cмерть — его намерение,

Но какая, он еще не решил:

То он хочет не выдать своей силы

И девицыну удару подставить грудь,

Потому что нет

Лучше смерти, чем смерть от милой длани;

То опять в его уме непреложен

Долг предать свою милую Леону,

61 А уже с государева изволения

Немедлительно собрался Леон

Конно и оружно и многолюдно

В путь,

При себе имея Руджьера

Вновь в троянской броне и на Фронтине:

День за днем,

И они во Франции, пред Парижем.

62 Пред воротами

В чистом поле раскинул Леон шатры

И тотчас посылает вестников

Повестить о нем франкского короля.

Карл Великий

Вышел сам, рад, и милостив, и щедр,

А Леон ему гласит, для какой

Он пришел причины, и просит:

63 Да противостанет ему красавица,

Пожелавшая в мужья лишь сильнейшего,

Ибо он пришел поять ее в жены

Или пасть от ее руки.

Карл трубит зов

И велит Брадаманте быть наутро

В битвенной ограде,

Возведенной в ночь у парижских стен.

64 В ночь

Пред урочною битвою

Был Руджьер таков, как казнимый

Пред рассветом, когда его казнят.

К бою

Он избрал оружием лишь клинок,

Не прияв ни копья, ни скакуна,

Ибо не желалось ему бкть узнанным.

65 Не затем он отверг копье,

Что боялся золотого, которое

Было у Аргалия, было у Астольфа,

И любого ссаживало с седла,

Потому что о такой чародейственной

Его силе неведомо никому,

Кроме оного короля Галафрона,

От которого и обрел его сын;

66 И Астольф, и после Астольфа

Брадаманта полагали, что не

Чары, а единственно их могучесть

Перед ними сокрушала врагов,

И что всякое

В их деснице столь же грозно копье, —

А затем лишь не бьется Руджьер верхом,

Что не хочет казать своего Фронтина,

67 Потому что по скакуну

Брадаманте вдомек признать и всадника,

А скакун ей ведом и ездивши

И стоявши в Монтальбанском дому.

У Руджьера единое на уме —

Не быть бы узнану

И не дать бы ни малого о себе

Догаданья Фронтином ли, не Фронтином ли.

68 Даже меч

Он берет не свой, ибо ведает,

Что перед его Бализардою

Все закалы всех бронь — как мягкий воск.

Да и новому мечу

Тупит млатом он злое лезвие,

И в таком-то он оружии

С первым блеском солнца идет на бой.

69 Чтобы видом стать, как Леон,

Он вздевает сверх панциря Леонов

Плащ, а в руку берет червленый щит,

На котором двуглавый орел из золота.

Это ему не в труд,

Ибо ростом и статью одинаковы

Тот и этот. Этот — предстал и ждет,

Тот — скрыт и незрим.

70 Но не таково

Побужденье Руджьеровой противницы,

Ибо ежели Руджьер тяжким молотом

Тупит меч, чтоб не колол, не рубил,

То красавица вострит его так,

Чтоб клинок проникнул сквозь сталь и дожива,

Чтобы каждый бы удар

Доколол и дорубил бы до сердца.

71 Как арабский конь[390]

Пышет пылом на беговой черте,

Не сдержать копыт,

Ноздри вздуты, уши торчмя, —

Так прекрасная воительница

Знать не зная, что пред нею Руджьер,

Ждет трубы, рвется в бой,

И как будто в жилах не кровь, а пламя.

72 Как гром

И за громом вихрь, от которого

Море дыбом, с земли столбом

Черный прах до грозных небес,

Звери в лес, скотина в бег, пастух мечется,

Рвется воздух дождем и градом, —

Так на трубный дева звук — наголо

Меч, и в бой на милого на Руджьера.

73 Но как древний дуб, но как глыбы стен

Пред Бореем,

Но как в яром море крутой утес,

День и ночь дробимый прибоями, —

Так Руджьер

Тверд в броне, Вулканом кованой Гектору,

Против ненависти, буйства и ярости,

Бьющей сталью в лицо и в бок и в грудь.

74 Острием и лезвием

Бьется вбиться воительная девица

Между лат и лат

К утоленью и выходу от гнева.

Метит в грудь, метит в бок,

Вьется слева и вьется справа,

И терзается, угрызается,

Что уметать легко, а ударить нелегко.

75 Кто в осаде[391]

Держа город, крепкий твердынею,

То рванется на приступ стен и башен,

То к воротам, то засыпает ров, —

Но лишь попусту губит свою же силу,

А взять невмочь, —

Так красавица силится и усердствует,

А не взрубит ни кольчуги, ни лат.

76 В щит, в шлем, в бронь

Бьет булатом и рассыпает искры,

В лоб, в грудь, в длань

Разит впрямь и вкось, вновь и вновь,

Чаще,

Чем грохочет град по гремящей крыше, —

А Руджьер настороже,

Отобьется, а девы не коснется.

77 Отобьется, увернется, упрется,

И куда нога, туда и рука,

То щит вперед,

То клинок вкруговую против вражьего,

А красавицы не коснется,

А коснется, так там, где не во вред.

Солнце клонится,

Дева жаждет победного конца —

78 Дева помнит:[392]

Если не всторопится, ей беда,

Ибо стать ей невестою жениху,

Коль не сломит его до склона солнца.

А уж Феб за Алкидовыми столпами

Погружал чело в океан,

И в воительнице

Иссякают и сила и надежда.

79 Стынет надежда —

Вскипает ярость,

Чаще частят удары

Взрубить в час, что не взрублено и в день.

Так труженик,

Над урочной промедливши работой,

Видя день на закате, хлопочет, силится,

Но уже нет ни времени, ни сил.

80 О несчастная,

Если бы ты уведала,

Что разится тобою тот Руджьер,

Для которого ткется твоя жизнь, —

Знаю,

Ты скорее вонзила бы удар

В собственную грудь,

Ибо милый тебе себя дороже.

81 Карл и Карловы

Ближние, взирая на мнимого

Жениха, каков он крепок и быстр

Пред самою Брадамантою,

Как он ловок отбиться, не поранивши, —

Пременяют суд

И гласят: «Они достойны друг друга —

И он ей подстать, и она ему подстать».

82 И как солнце кануло,

Карл велит поединщикам разойтись

И вещает приговор: безотказно

Быть девице Леоновой женой.

А Руджьер, не передохнув,

Не сняв шлема, не расслабив кольчуги,

На нерослой лошадке спешит к шатрам,

Где Леон таится и томится.

83 Дважды

Братски обнимает его Леон,

В две ланиты

Он лобзает его, откинув шлем.

«Ныне, — говорит, — и вечно

Что со мною захочешь, то и делай:

Ни в чем для тебя отказу,

Трать меня и все, что у меня.

84 Никакою отплатою

Мне твоей услуги не отслужить,

Даже возложив на твое чело

Мой венец».

А Руджьеру жизнь не мила —

Так-то гнет и давит его кручина, —

Отдает он без звука чужие знаки

И берет своего единорога.

85 И усталый и безнадежный,

Не промедливши ни малого мига,

Он уходит под свой намет;

А в полуночи

Вздел доспех, оседлал коня

И не молвив слова, никем не слышим,

Едет прочь,

Держа путь наобум коня Фронтина.

86 Целую эту ночь

Лесом, лугом, прямо и путано

Шел Фронтин, нес Руджьера на хребте,

А Руджьер не умолкал в тоскованиях:

Звал он смерть,

Говорил, что довольно с него мучений,

Что единою пресечется погибелью

Нескончаемо ломящая боль.

87 «На кого, — стенал он, — мне сетовать,

Кто лишил меня сразу и всего?

Если мстить, то какому мстить обидчику?

Я один

Был себе крушителем и лишителем,

И за все, что свершилось, казнь одна —

От моей руки да на мою голову.

88 Будь обида от меня только мне,

Я бы, сталось бы,

Изыскал бы для себя оправдание,

Объявил бы, что не того я хотел.

Но коли обида — моей возлюбленной,

Как простить?

Я помиловал бы себя для себя,

Но ее не оставлю неотмщенную.

89 Чтоб отмстить,

Смерть — мой долг, и охота, и отрада,

Потому что исцелит мое сердце

Только смерть.

Сожаление мое — о едином,

Что не умер я раньше той обиды:

Ах, если бы

Я погиб в Феодориной темнице!

90 Знаю, злая

Истерзала бы меня лютой казнью,

Но по крайности

Брадаманта оплакала бы мой удел;

А уведав, каков я есть отступник,

Предпочтя Леона ее любви,

Она вправе

Ненавидеть меня живым и мертвым».

91 С таковыми и иными словами,

Вздохами, всхлипами

Он к рассвету нового дня

Забрел в чащу, нехоженную и темную,

И в отчаянности решась умереть

Тайной смертью,

Рассудил, что это место подстать

Совершению жестокого умысла.

92 Входит в сень[393]

Густолиственной ветвистой дубравы,

Скакуна Фронтина

Отпускает на вольную пастьбу

И гласит: «О мой избранный Фронтин,

Будь я властен воздать тебе всею мерою, —

Преисполнился бы завистью

Сам крылатый конь, что меж горних звезд,

93 Ибо не достойней тебя во славе[394]

Арион, Киллар

И все прочие кони, о которых

Нам поведали греки и латины;

Пусть иные в ином и хороши,

Но никоему не выпало радости

Похвалиться

Такой честью и счастием, как тебе,

94 Потому что дама, которой нет

Ни прекрасней, ни вежественней, ни доблестней,

Так тебя любила,

Что питала и седлала своей рукою.

Так тебя любила моя красавица —

Ах. моя ли?

Я отрекся, и она не моя!

О, зачем я медлю пронзиться сталью!»

95 Если так Руджьер плачется и мучится,

Умиляя сердца птиц и зверей,

Потому что больше некому слышать

Его стоны и видеть слезы из глаз, —

То нимало того не лучше

Брадаманте в городе Париже,

Ибо нет ей ни отмолвки, ни отсрочки,

Чтоб не даться новому жениху.

96 А как ей желанен один Руджьер,

То она готова

Отступиться от слова, впасть в вражду

Карлу и двору и друзьям и родичам,

А коли не так,

Принять смерть от клинка или от яда,

Потому что лучше не быть в живых,

Чем в живых и быть без Руджьера.

97 «Милый мой Руджьер, — восклицает, — где ты?

Неужели так далеко,

Что не слышал клика к брачному бою,

Клика, громко1 о всем, но не тебе?

Если бы ты слышал, —

Знаю, знаю, что ты предстал бы первым;

Горе мне! о чем

Мне и думать, как не о самом страшном?

98 Статочно ли,

Чтобы все услышали, а ты нет?

Если же, услышавши,

Ты не здесь, то погиб или в плену!

Уж не сын ли

Константинов тебе раскинул сеть,

Чтоб изменой заградив тебе путь,

Быть здесь первым?

99 Я достигла государевой милости

Не бывать за тем, кто меня слабей,

Полагая, что гы единственный,

С кем не выстою я мечом к мечу:

Ты один, и никто, коли не ты!

Но Господь покарал мою заносчивость —

Кто не знатен ни одним славным подвигом,

Тот мне муж.

100 Он мне муж за то, что не мог

Мною быть убит или взят в неволю —

Справедливо ли это? пусть

Карл согласен — я не согласна!

Знаю,

Что ославлюсь вероломна и ветрена,

Но не первая такова и не последняя

Между жен и дев!

101 Я верна единому моему милому,

И та верность крепче скалы,

И подобной не видано и не ведано

Меж былых и сущих на свете жен!

Пусть для всех иных я ветрена,

Пусть

Говорят, что я как лист на ветру —

Лишь бы мне не быть без Руджьера».

102 Таковые и иные слова,[395]

Со слезами смешанные и вздохами,

Изливала она во всю ночь,

За несчастным сгустившуюся единоборством.

Но когда тенистый Ноктурн

Скрался в север, в киммерийские пропасти, —

Благосклонное небо к ее супружеству

Помогло.

103 Вразумил Господь поутру

Доблестную воительницу Марфизу

Объявить пред Карловым ликом

Несносимую обиду Руджьерову,

Что не молвив слова,

У него отъемлют его жену,

А что Брадаманта ему жена,

В том Марфиза свидетель и доказчик,

104 А коли Брадаманта поперечит,[396]

То она, Марфиза, гласит при всех,

Что своими ушами слышала

От нее Руджьеру брачущие слова,

Что уставленными обрядами

Таково был освящен их союз,

Что отныне ее уже не можно

Ни отнять, ни другому отдать.

105 Правду ли, неправду ли,

А сказала так Марфиза затем

(Я так думаю),

Чтоб добром ли, нет ли, унять Леона,

И на то была Брадамантина воля,

Потому что

Ни прямей, ни честней пути не виделось

Одного отринуть, другого воротить.

106 Государь смущен,

Призывает он тотчас Брадаманту

И пред Амоновым он лицом

Вопрошает о Марфизином слове.

Брадаманта ни да, ни нет,

Только клонит потупленные взоры,

Так что всякий видит,

Что Марфиза сказала святую правду.

107 Рад Ринальд и рад Роланд,

Что заслышалась добрая причина

К расторжению нового родства,

О котором Леон уже в уверенности,

И что как Амон ни прети,

А все быть Брадаманте за Руджьером,

И без прения, без насилия

Перейти ей к супругу от отца, —

108 Ибо если сказаны были клятвы, —

Дело твердо, и так тому и быть:

Что обещано, то сдержится,

Честь по чести, без огня и меча.

Но Амон

Говорит: «Это сговор, да не ладный,

Ибо даже ежели ваша ложь —

Правда, то она вам не в помощь.

109 Если это правда (а я

Полагаю, что ложь), что Брадаманта

Сдуру вымолвила обет,

А за нею Руджьер, что быть им вместе,

То когда это молвлено и где?

Признавайтесь прямо, ясно и честно,

Ибо вижу я: дело было так,

Что Руджьер еще не был крещен по-божески;

110 А коли он не был крещен,

То уж как меня ни морочь,

Не бывать обету сбывчиву

Меж крещеною девою и нехристем!

Стало быть,

Не напрасно поратовал Леон,

И державному нашему государю

Нет потребы нарушить свой указ.

111 Что вы нынче сказываете,

Надобно бы прежде сказать,

Чем прокликнулся по ее же прошению

Тот призыв, на который приспел Леон».

Так Амон

Поперек и Ринальду и Роланду

Круто рушил любовный уговор,

А король молчал меж тем и этими.

112 Как в порыве Австра или Борея[397]

Прошумит в вершинах листва лесная,

Как Нептун от яростного Эола

По прибойным скалам раскатит гулы, —

Так кругами расходится молва,

И бежит и кипит по целой Франции

Стольким толком, стольким слухом,

Что все прочее, приглохши, молчит,

113 Кто стоит за Руджьера, кто

За Леона, но больше за Руджьера:

Таких десятеро на одного.

Государь не с теми и не с другими,

А желая разумного суда,

Ждет раздумья смотрительных советников.

И тогда-то, отсрочив сватовство,

Вновь предстала им Марфиза и молвит:

114 «Пока жив мой брат,

Не пристало невесте за другого.

Если хочет Леон ее домочься,

Пусть вспылает он отнять его жизнь:

Кто кого уложит в гроб,

Тот владей невестою без соперника!»

Слышит Карл и велит

Как и все, так и это сказать Леону.

115 Леон,

Несомнительный в будущей победе,

Пока рядом рыцарь единорога,

Для которого все подвиги нипочем,

И не зная, в какую лесную глушь

Увело его гложущее горе,

А надеясь, что проездится и воротится, —

Принимает вызов.

116 Но в недолгом он времени раскаялся,

Ибо тот, на коего был расчет,

Не вернулся ни тотчас, ни завтра, ни послезавтра,

И никто ничего о нем не знал.

Без него Леон

Неспокоен противостать Руджьеру

И велит, чтобы не было ему сраму,

Разыскать единорожного рыцаря.

117 Посылает по городам и весям,

Посылает вблизь, посылает вдаль,

А все мало, —

Сам садится в седло и едет вслед,

Но ни сам, ни государевы посланные

Никаких не доведались бы вестей,

Не явись Мелисса, — а с чем,

Я скажу вам в наступающей песне.