Неистовый Роланд. Песни XXVI–XLVI

1 Ах, когда рассудок

Уступает гневливому порыву,

И слепая ярость

Жжет к обиде руку или язык, —

То потом уже беды не поправишь,

Хоть тоскуй, хоть плачься:

Таково напрасно плачусь и я

За сердитое слово в прошлой песне.

2 Как недужный,

Исстрадавшись,

Не находит более сил к терпенью

И клянет все направо и налево,

Но проходит боль, проходит страсть,

Исторгавшая хулящее слово,

Он опомнился, кается, горюет,

Но что сказано, того не вернуть.

3 Лишь по вашей, красавицы, любезности

Льщусь надеждою быть от вас прощен:

Попустите мне вздорную ту речь,

Обуянную жестокою страстью,

А взвините мою врагиню — ту,

О ком стражду, и ропщу, и раскаиваюсь:

Бог судья ей,

А она-то знает, как я ее люблю.

4 Я уж сам не свой, как Роланд,

И не меньше достоин снисхождения,

Чем Роланд, который

По испанским взгорьям и взморьям

Много дней волок за србою лошадь,

Давно мертвую, а ему хоть бы что.

Но пришлось ему околелую бросить,

Как пришел он к устью большой реки.

5 Плавал он, как выдра:

Мигом в воду, и вылез на тот берег,

А на том берегу у водопоя

Стадо, а над стадом конный пастух.

Он стоит и не сторонится,

Видючи, что вотречник один и гол.

А рехнувшийся Роланд ему: «Эй!

Дай коня в промен на мою лошадь!

6 Моя лошадь — вон на том берегу,

Посмотри — увидишь и отселева;

Она мертвая, в том лишь и беда;

Если хочешь — справь ее в леченье.

А сам ссядь со своей и отдай ее добром

И с прибавкою, на то моя воля!»

Пастух — в смех,

Отвернулся и прочь к своему броду.

7 «Я хочу твою лошадь — слышишь?» —

Подступая, свирепеет Роланд.

Взял пастух узловатую свою дубину,

Размахнулся по нему, да и хвать!

Ярость

Хлынула по графу превыше мер:

Кулаком он пастуха по башке,

Череп вдребезги, тот падает мертв;

8 А Роланд — в седло,

В сто дорог, и на всех крушит,

А коню — ни овса, ни сена,

Два-три дня — и безумец без коня.

Но Роланду все нипочем:

Пеш не ходит,

Сколько встретит лошадей — все его,

А хозяева лежат перебиты.

9 Так доходит он до самой Малаги,

И уж там-то, как нигде,

Стер в прах

Край и люд

Так, что тем и в год не опомниться:

Столько изгубил сумасброд,

Столько снес и сжег домов и хижин,

Что и нет как нет полугорода.

10 Идет дальше, и вот земля Зизеры[76]

Смотрит на пролив

Гибралтарский, он же — Зибельтерский,

Хочешь — зови так, хочешь — так.

А от берега отчаливает

Емкий челн, а в нем досужий народ:

Освежиться

Нежным бризом над безмятежным морем.

11 Сумасброд им: «Стой!» —

Потому что хочет плыть с ними вместе;

Но такого им спутника не надобно,

Он кричит и вопит, а толку нет:

Мчит ладья, как лерелетная ласточка.

Роланд бьет коня палкою и пяткою,

Загоняет с берега в море.

12 Конь упрямится, но силы не те:

Соступает он с суши в воду,

По колени, по брюхо, по хребет,

Вот уже и голову еле видно,

А ни шагу вспять:

Так охаживает его прут меж глаз.

Бедный!

Или смерть ему, или плыть до самой Африки.

13 Не видать уже Роланду челна,

За которым он неволился в хлябь —

Скрылся зыбью от низового взора;

Но все гонит он коня ему вслед,

Хочет в Африку поперек пролива, —

Конь захлестывается,

В нем воды все больше, души все меньше,

И приходит ему конец —

14 Пошел ко дну, потянул седока;

Но Роланд выпрастывает руки,

Движет ноги, загребает ладонями,

Тяжко дышит, расталкивает волну, —

А кругом безветрие,

Воздух свеж, в море тишь,

И то благо, а будь понепогоднее —

Не выйти бы паладину живым.

15 Но судьба улыбчива дуракам —

И выносит его через пучину

На то взморье, что около Сеуты

За два лучных выстрела от башен и стен.

Пеш, поспешен,

Долго шел он наугад на восход,

Как вдруг видит: стоит на его дороге

Черное полчище без сметы и числа…

16 Тут мы и простимся с блуждателем:[77]

Дайте срок, его время впереди.

А о том, что сделалось с Анджеликою,

Избежавшей безумных его рук,

Как она улучила час и челн

Воротиться в отеческие пределы

И Медору вверила скиптр над

Индиею, —

Этому, государь, пусть отыщется певец поискусней.

17 Мне же нынче петь[78]

Многое иное, что ближе сердцу —

Нынче сказу моему поворот

К королю татарскому, без соперника

Наслаждавшемуся тою красою.

Коей равных в Европе больше нет

С той поры, как Анджелика в отъезде,

А чистейшая Изабелла — в раю.

18 Горд Мандрикард

Предпочтеньем красавицына сердца,

Но дотоль его радость не полна,

Доколь двое встают на него спориться:

Первый спор — от молодого Руджьера,

За кем быть белокрылому гербу,

А второй — от владыки Сериканского,

Притязателя на Роландову Дурендаль.

19 Ни державному рассечь Аграманту,

Ни Марсилию такого узла:

Не о том уже и речь,

Чтобы вновь они сделались друзьями,

А чтобы хоть тот или этот

Замирился спор,

Уступи Градасс татарину меч

Или Руджьер — троянские латы.

20 Но ни Руджьер в тех латах его це пустит

На другого спорщика, ни Градасс

Не желает Роландову мечу

Ни с которым скреститься, кроме собственного;

«Полно! — им гласит Аграмант, —

Прочь слова, пусть решит раздоры жребий:

Поглядим, как предусмотрит судьбина —

За кого она, того и верх.

21 Мне в угоду, себе в почет

Бросьте жребий, кому выйти на бой,

Но условившись:

На ком участь, тот спорит оба спора.

Победивший за себя победит

И зд друга, а выронивший победу —

И чужую выронит и свою.

22 Друг подобны другу

В доблести Руджьер и Градасс:

Кто ни выйдет биться,

Тот заведомо явит себ^ героем.

Кому верх —

То укажет божие провидение;

А кому пасть — и то не в укор,

Ибо все дореряются судьбине.»

23 На такие Аграмантовы речи

Оба паладина — ни слова,

Соглашенные:

Кто ни выйдет, тот выйдет за двоих.

Вот уже начертаны

На двух схожих жребиях два их имени,

Брошены в сосудец,

Сотрясены, смешались, —

24 Малый отрок опустил руку в урну,

Извлекает писаное — и вот

Оглашается Руджьерово имя,

А Градассово покоится на дне.

Нет слов,

Как ликует Руджьер о таком выборе,

И горюет сериканский Градасс;

Но что небо велит, того не минуть.

25 Всю страсть, весь пыл

Обращает сериканский король

В толк и благо Руджьеровой победе:

Что где в пользу, где щит, а где клинок,

Какой верен удар, какой неверен,

В чем пытать удачу, а в чем не след, —

От своей бывалости

Сказ за сказом взводит ему на ум.

26 До заката уговорного того дня

Обступали советные товарищи

И того поединщика и этого,

Как то водится меж добрых бойцов;

А народ

Вперебой, жадный видеть бой,

Рвался к зрелищным местам вокруг поприща,

Наготове прободрствовать хоть всю ночь.

27 Ждет тупая чернь,

Чтоб два витязя померялись силами,

Не загадывая умом

Дальше куцего своего погляденья.

Но король Собрин и король Марсилий

И любой, кому вдомёк зло и благо,

Порицают спор

И его дозволыцика Аграманта.

28 На уме у них великий урон

Сарацинскому воинству и народу

От погибельной судьбы,

Все равно, татарина ли, Руджьера ли:

Тот и сей

Надобнее на Пипинова Карла,

Чем хоть десять тысяч иных,

Меж которыми не сыщешь достойного.

29 Аграмант на их правду не перечит,

Но обещанного не воротить:

Просит он Руджьера и Мандрикарда

Уступить, в чем он уступил,

Потому что спор их — из-за безделицы,

И не стоит он божьего суда,

А коли невмочь им отказ,

То хотя б изволили перемедлить —

30 Перемедлить схваткою

Только месяцев пять иль шесть,

Чтоб изгнать короля Карла из Франции,

Отбив скиптр его, багряницу и венец.

Но тверд паладин и упрям другой,

Хоть и оба рады служить властителю:

Каждому

Мнится в стыд согласиться первым.

31 Но и пуще государя и всех[79]

Тщетных Мандрикардовых убеждателей

Просит, молит, сетует, стонет

Стордиланова прекрасная дочь:

Молит волею совпасть с общей волею

И желанием африканского царя,

Сетует и стонет,

Ибо в ней о нем тревога и страх.

32 «Горе! — она тоскует, —

Быть ли в моем сердце покою,

Если новые и новые страсти

Вас бросают в железо и на брань?

Велика ли радость,

Что погасла ваша прежняя битва

С тем, другим,

Если жаждется вам новая, пущая?

33 Надо ли мне было гордиться,

Что столь сильный рыцарь, столь славный царь

За меня отважился

На опасность, на ярость, на бой, на смерть,

Ежели за малую малость

Вы пускаетесь на ту же беду?

Не любовь,

А природная вас неволит злоба!

34 Ежели же воистину

Изъявляли вы свою мне любовь,

То молю вас той самою любовью,

Заклинаю той болью, мне бьющей в душу:

Не пылайте

О той белой птице в щите Руджьера —

В том ли польза и в том ли вред,

У кого она есть, у кого ее нет?

35 Мала прибыль, грозна погибель

В том бою, к которому ваша страсть:

Отобьете ль Руджьерова орла —

Невелик улов от великих трудов;

А коли не ухваченная за прядь

Повернется к вам судьбина затылком —

Взмерит ваш урон

Лишь мое перетерзанное сердце.

36 Если ваша не дорога вам жизнь,

А милее рисованная птица,

То подорожите моею,

Ибо после вас мне не быть!

И не смерть тяжка,

Ибо с вами я взялась в жизнь и в гибель,

А печаль,

Что умру я не первая, а за вами».

37 Таковые и подобные речи,

Таковые с ними вздохи и слезы

Расточала молящая во всю ночь,

Побуждая любовника к замирению.

А он,

Осушая сладкий плач в влажных взорах,

И впивая сладкий стон с алых губ,

Сам в слезах, ответствует увещанием:

38 «Ах, жизнь моя,

Ради Господа,

Не жальтесь пустыми страхами!

Да восстань на меня на одного

Карл и мавр со всей Францией и Африкой,

То и тут беспричинна бы вам печаль:

Мало же вы меня знаете,

Коли в страх вам единственный Руджьер!

39 Мне ли вам напамятовать, как один,[80]

Без меча и без ятагана,

Лишь куском я копья скрушил с пути

Целый полк оружного рыцарства?

Сам Градасс, коли спросишь, то и скажет,

Скажет с болью и со стыдом,

Как он в Сирии был моею добычею, —

А Градасс не чета Руджьеру в славе.

40 Истинно скажу: ни Градасс,

Ни ваш родич Изольер не оспорит,

Ни черкесский царь Сакрипант,

Ни всеславный Грифон, ни Аквилан,

Ни иные, которых больше сотни,

Что они, некрещеные и крещеные,

На единой тропе попали в плен,

А из плена все вызволены мною.

41 Грянь в тот знатный день на меня

Совокупно и Франция и Ливия —

Не было бы громче мне славы,

Нежели тогда и от них.

Так незрелый ли Руджьер

Стал один на один в урон и в срам

Ныне мне —

С Дурендалью и в Гекторовых латах?

42 Ах, зачем

Я поял вас, не ставши на бой?

Взвидевши мое богатырство,

Вы прозрели бы и Руджьеров удел.

Осушите же ваши слезы,

Не печальте себя вещей тоскою:

Движет мною честь,

А не белая птица на щите».

43 Так он молвил; но слезная красавица

Много лучшего молвила в ответ,

И слова ее подвигнули бы столб,

А не только паладинову душу.

Хоть она в шелку, а он в стали,

Но победа ее быстра:

Коли царь взмолвит вновь о воссогласии,

Мандрикард сулит сказать: я готов.

44 Так и стало бы; но когда поутру

Под Авророй, предшественницей Солнца,

Мужественный Руджьер,

Ради прав своих на орлие знаки

Не терпя отлагательных слов и дел

Скорому суду,

Взъехал в поле, обспевшееся людом,

В латах грудь, в губах рог, —

45 Лишь заслышал горделивый татарин

Звон, надменно звавший на брань,

И уже в нем ни думы о воссогласии,

Вмиг с одра, в крик к мечу, лик таков,

Что сама и Доралиса не смеет

Ни о мире молить, ни о полумирье:

Неминучий

Наступает рыцарский бой.

46 Вскидывает Мандрикард доспех,[81]

Торопя непроворных щитоносцев,

Разом взмелся на лихого коня,

Под парижским ходившего паладином,

И скорей к тому урочному поприщу,

Где булат — конец перекорам.

В тот же час там и царь и двор:

Медлить не с руки.

47 Блещущие шеломы

Вздеты и приряжены;

Копья — в руках; труба

Быстрым гулом бросает в бледность

Сотни лиц; и с древками вперевес,

Шпоря скакунов,

Бойцы сшиблись с такою мощью,

Словно небо оземь, земля вразлет.

48 У того и у другого в щите — [82]

Белокрылый летун царя Юпитера,

Как когда-то, по-иному пернат,

Он не раз являлся в фессальских бранях.

Какова в героях сила и гнев,

Кажет тяжесть копий, а пуще —

Как и в сшибке каждый несокрушим,

Что утес в прибое и башня в буре.

49 Древки — в дребезги, дребезги — в высь;[83]

И Турпин не заблуждается, пишучи,

Что иные воротились в огне,

Взвившись в сферу поднебесного пламени.

Рыцари — за мечи,

И с неистовостью

Секут в сталь, удар на удар,

С первых взмахов целясь разить в забрало.

50 C первых взмахов целясь в забрало,[84]

А отнюдь

Не в коня, чтобы свалить седока,

Ибо конь в бою не участник.

Кто решит, что таков был уговор,

Тот неправ, сам не зная древних правил,

Ибо и без уговора

Бить в коня — стыд, позор и вечный срам.

51 Бьют в забрала, а забрала — двойные,

Но и то еле держатся под клинком.

Яр удар, скор другой, част, как град,

Бьющий ветви, листья, зерна, колосья,

Пустив прахом чаемый урожай.

Не безведомо вам,

Как разят Дурендаль и Бализарда,

И с чьего разят они плеча!

52 Но и тот и другой настороже,

И разят еще не в полную славу.

Первый был урон

По Руджьеру от руки Мандрикарда,

С богатырского знаменитого взмаха

Раскроившей ему надвое щит,

Вссекшей панцирь злым мечом до белого тела

Чуть не насмерть.

53 Дрогнуло и застыло сердце

Вкруг стоящих о рыцаревой беде,

Ибо мало, если не все

О Руджьеровой болели победе;

И кабы судьбина

Повершала общую волю,

Был бы Мандрикарду или плен или гроб —

Так удар его горек видевшим.

54 Не иначе, как некий вышний ангел

Тот удар отвел от бойца,

Ибо грозный, как никогда,

Вмиг Руджьер отвесил меру за меру:

Бьет булатом свысока прямо в шлем,

Но с такою неистовою поспешностью,

Что не мне его винить,

Коли пал удар не навзруб, а вплашмь.

55 Порази он недруга острием —

Тщетны бы все чары о шлеме Гектора!

Но и так ошеломленный Мандрикард,

Уронив поводья,

Трижды

Пошатнулся пасть, стремя голову,

Пока мчал его по кругу лихой Златоузд,

Все томясь о непривычном наезднике.

56 Но ни змей под пятой, ни лев под стрелой

Не толикою пышут лютой яростью,

Как татарин,

Оглушась и опамятовавшись вновь.

Сколько вздыбилась гордыня и гнев,

Столько вздыбилась доблесть и могучесть:

Бросил он коня на врага

И заносит булат в крутую высь.

57 Он заносит булат, метит в шлем,

Он и впрямь рассек бы его по грудь,

Но Руджьер приключился изворотливее.

Только вскинул тот грозящую длань —

Он разит его самым острием

Снизу,

Вскрыв кольчугу в точь под правою мышцею.

58 Воротясь из раны

Бализарда в жаркой красной крови,

Попретила Дурендали разить

Тем ударом, для которого вскинулась;

Но и то Руджьер отпал на крестец

И от боли смежил ресницы,

А будь шлем его не столь закален,

Ему век бы не встать из-под удара.

59 Но Руджьер вновь шпорит коня

И мечом улучает Мандрикарда

В правый бок,

Где не в помощь ни металл, ни закал

Против стали, не ведающей промаха,

Потому что лезвие заколдовано

Прорубающими чарами против

Латных чар и кольчужных чар:

60 Где коснулось, там просеклось

И доранилось до татариновых ребер.

Тот взревел лютой бранью в небеса,

Громче моря, бушующего о скалы,

И стяжав последнюю мощь,

Отвергает с яростию

Оный щит о белокрылом орле

И двумя руками вздымает лезвие.

61 «Ах! — кричит Руджьер, — то и видно,

Что не стоишь ты этого орла —

То взрубил ты его, то отринул ты его,

Так тебе ли притязать: он-де твой?»

Но с такою речью в устах

Он и взведал всю ярость Дурендали,

Ибо легче бы

Рухнула бы в лоб ему каменная гора.

62 Рухнула, раскроив забрало,

И добро, что не раскроив лицо;

Просекла седло,

Две оковки которому не защита;

В сталь, как в воск,

Врезалась, дорезалась до бедра

И такою впечатывается раною,

От которой долгая Руджьеру страда.

63 У того и у другого бойца

Кровь по латам в две красные струи, —

Посмотрев, не скажешь,

Чья забота легче, чья круче.

Но о том оповещает Руджьер

Острием многомстящего меча,

Вметивши крушащий удар

В левый бок, коль щит не защита.

64 Острие,

Пробив панцирь, вбивает в бок на пядь

Тропу к сердцу, —

И пришло Мандрикарду позабыть

Белокрылую ли ту птицу,

Знаменитый ли тот клинок,

Милую ли жизнь,

Что дороже даже, чем щит и меч.

65 Но не вовсе он умер без отмщения —

В тот последний миг

Он сотряс свой меч, уж не свой,

И заведомо

Он Руджьеру бы и лоб пополам,

Кабы тот не осек его крепь и мощь,

Его крепь и мощь

Тем ударом под правую руку.

66 Расставаясь с жизнью,

Так ударил Руджьера Мандрцкард,

Что и толстый обод и железный шишак

Всколоты, булат

Просекает кожу и кость,

На два пальца врезаясь в череп,

И Руджьер рухнул в прах, как труп,

Хлынув кровью из взрубленного темени.

67 Первым рухнул наземь Руджьер,

А второй еще держался в седле,

И уже у всех на уме,

Что победа и прибыль — Мандрикардовы,

И уже в общей смуте Доралиса,

Столько раз бросавшись из смеха в плач,

Руки ввысь, благодарит небеса

О желанном исходе ратоборства.

68 Но когда несомненно стало явлено,

Что кто жив, тот жив, а кто мертв, тот мертв, —

Скорбь и ликование

Посменялись в соревнующих душах:

Король, графы, князья, лучшие рыцари,

Радуясь наперебой,

Изнемогшего обмывают Руджьера,

Величая его славу и честь.

69 Каждый рад Руджьеровой радостью,

И что в сердце, то и на языке;

Лишь Градасс

Одно молвит, а иное мыслит,

Ликом светел, но в тайнике души

Томясь завистью о знатной удаче

И кляня тот случай и ту судьбу,

Что Руджьеру выпала с добрым жребием.

70 Можно ли рассказать,[85]

С каким сердцем, пылом, любовью, милостью

Прилежал Аграмант к тому Руджьеру,

Без которого ни взвить знамена,

Ни ступить из Африки,

Ни средь стольких полчищ он не был тверд?

Нынче же он дорог ему пред всеми,

Истребив Агриканов татарский род.

71 И не только рыцари

Таковы о Руджьере, но и дамы,

В свите войска из Африки и Испании

До французской доспевшие земли.

И сама

Доралиса в слезах над бледно-белым

Милым, может быть, была бы, как все,

Кабы не был женский стыд ей уздою.

72 Говорю я «может быть»,

Но и вправду, почему бы и нет,

По такой Руджьеровой красоте,

И нравах, и доблестях, и подвигах?

Сколько мы с Доралисою познакомлены,

Столько знаем переменчивость ее чувств,

Вместных и Руджьеру,

Лишь бы сердцу праздно не пустовать.

73 Мандрикард ей прекрасен, покуда жив,

Но велик ли прок от усопшего?

И не надобнее ль ее печалям

Молодой и удалой бодрец?

А меж тем

Не умедлил к Руджьеру и самолучший

Царский лекарь, досматривает раны,

И уже он изъят из грозной смерти.

74 С превеликою заботою

Аграмант Руджьера приняв под сень,

День и ночь пребывал с ним безразлучен

От приязни своей и попечительности,

А у ложа его сложил

Мандрикардов щит, доспех и оружие,

Все оружие, кроме лишь меча

Дурендали, Градассовой угоды.

75 И не только оружие, а и вся

Мандрикардова снасть идет к Руджьеру,

И меж прочего — Златоузд,

Знатный конь сумасбродного Роланда;

Но его передарил паладин

Государю, завидев его охоту…

Впрочем, полно: пора нам от Руджьера

К той, которая томится о нем.

76 Страстную тоску[86]

Ожидающей расскажу Брадаманты,

До которой в Монтальбан

Донесла Иппалка весть о любезном:

Как коня Фронтина

У нее отбил Родомонт,

Как сыскался у водоема Руджьер

С Рикардетом и Агрисмонтскими братьями,

77 Как она отправилась вместе с ним,

Уповая доследить сарацина,

Дабы конский вор

Поплатился, что изобидел даму,

Как с тропы

Сбился рыцарь и не сбылся их умысел,

И какая тому причина,

Что доселе не поспел он в Монтальбан.

78 Она молвила от слова до слова[87]

Все, что молвил, оправдываясь, Руджьер,

Она вынула с белой своей груди

Грамотку, им писанную к возлюбленной;

Брадаманта, взявши ее, прочла

Взором, больше смутным, чем светлым,

А была бы радостнее,

Не мечтай она о Руджьере вживе:

79 Ожидавши она Руджьера вживе,

Обрела Руджьерово лишь письмо,

И с того-то смутился ее взор

И тревогою, и досадою, и обидою.

От души, порывающейся к милому,

Лобызает она грамотку в двадцать крат,

И кабы не слезный поток,

То сгореть бы той во пламенных вздохах.

80 И четыре раза и шесть

Перечитывает она рукописание,

И четыре раза и шесть

Хочет слышать от вестницы устные слова —

Вся в слезах,

И ни малого бы ей утешения,

Ежели бы не надежда

Вскорости узреть своего Руджьера.

81 Положил Руджьер себе время

Пятнадцать дней или двадцать,

Клятвенно посуливши Иппалке,

Что отнюдь он долее не промедлит.

Брадаманта сетует: «Ах,

Кто порукою, что не встанут случайности,

Вечно сущие, а в войне еще пущие,

На помеху Руджьерову возврату?

82 Ах, Руджьер,

Я любила тебя больше себя,

А ты любишь больше меня

То заведомо вражественное племя?

Тем, кому помочь бы, ты враг,

А кому врагом бы, ты в помощь:

Ладно ли

Столь не ведать, кого бить, кого миловать?

83 Если ты не знаешь, то знают камни:[88]

От Трояна принял смерть твой отец —

Так тебе ли от Троянова сына

Отвращать и срам его и урон его?

Это ли твоя месть?

А кто истинно мстит твоим злодеям,

Тем награда от тебя такова,

Что я гибну, кровь от их крови!»

84 Таковые и иные слова

Не раз, не два

Изливала она заочному Руджьеру,

А Иппалка твердила ей, бодря,

Что Руджьер неколебим в своей верности,

И что надобно его нажидать

До урочного возвратного дня,

Ибо больше поделать ей и нечего.

85 Наперсницыны утешества

И надежда, сопутница всех влюбленных,

Угашая страх,

Останавливают повсечасные слезы

И велят Брадаманте пребывать

В Монтальбане до заветного срока, —

До заветного уговорного срока, —

Но Руджьер того срока не соблюл.

86 Да не станет ему в укор,

Что порушил он верную присягу,

Ибо многие приключились причины,

Понуждавшие прочь от бывших клятв.

Ибо месяц и долее, чем месяц,

В полусмерти

Он лежал, как пласт, на одре,

Мучась раной татариновой сечи.

87 Весь урочный срок

Нажидала его страстная красавица —

Тщетно!

Хоть узнала она от Иппалки. и от брата,

Как Руджьер оружием вызволил

И его, и Малагиса, и Вивиана, —

Но и та

Была радость ей отравлена горечью:

88 Ибо ей поведала эта весть

О Марфизе, красе ее и доблести,

И как вкупе с нею

Отъезжал Руджьер,

Собираясь туда, где злополучный

Был тесним от недругов Аграмант.

Рада, но не весела

Наша дева столь достойной споспешнице:

89 Пригнетает ее тяжкая дума,

Что коли Марфиза и впрямь

Так прекрасна, как славится молвой,

То в столь долгом Руджьер сопутствии

Чудо, ежели в нее не влюблен.

Страшно верить, трудно надеяться:

Ждет несчастная рокового дня,

Вся в слезах, и ни на шаг из Монтальбана.

90 Здесь-то в ее бытность[89]

Князь, владетель, первейший в ее братьях

(Не по возрасту, а по чести,

Ибо двое годами были старше),

Ринальд,

Чья меж ними слава, как солнце меж звезд,

Предстал в замок в один прекрасный полдень,

А с ним паж и более никого.

91 Дело было в том, что из Бравы[90]

Ворочаючись однажды в Париж

(Как он ездил, сказал я, день за днем,

Анджеликина взыскивая следа),

Он уведал недобрую весть

О своих Малагисе и Вивиане,

Что грозит им майнцский полон, —

И немедля поворотил к Агрисмонту.

92 Там услышал, что они спасены,

А враги их погублены и разметаны,

И тому причиною

Удальство Марфизы и Руджьера,

И что все родные его и двоюродные

В Монтальбанских уже стенах, —

Он ни часу не хочет ждать, пока

Не обымет своих единокровных.

93 Предстает Ринальд в Монтальбан,[91]

Обымает мать, жену, детей, братьев

И двоюродных, вызволенных из плена, —

Посмотреть на него меж них, и молвишь:

Это ласточка с кормом в клювике

Меж изголодавшихся птенцов, —

А помедливши день ли, два ли,

Уезжает, и с ним его родня:

94 Алард, Рикард, Рикардет[92]

И Гвискард, меж сынов Амона старший;

Малагис и Вивиан

Дружно и оружно спешат за доблестным.

Единая Брадаманта,

Ожидая многожеланного дня,

Молвилась недужною

И не стала осьмою с семью братьями.

95 А недужна была она и впрямь,

Но не плотскою горячкою,

А палила ей жаждущую душу

Перемежная любовь.

Вот Ринальд покидает Монтальбан

С лучшим цветом своего рода, —

А как выручили они Карла и Париж,

О том скажется в следующей песне.