Неистовый Роланд. Песни XXVI–XLVI

1 Обещавши и запамятовши,[111]

Нынче вспомнил я, что должен был петь,

Как запало тяжкое подозрение

В душу дамы, страдавшей о Руджьере:

Горше горького, злее злого,

Ядовитее змеиного зуба,

А запало оно и грызло грудь

От нечаянного Рикардетова сказа.

2 Должен был я петь,

А запел по-иному, потому что

Встал Ринальд на моем пути,

А потом Гвидон и его заботы;

Так, от одного к одному,

И отстал я думой от Брадаманты.

Нынче всё я вспомнил, и нынче

Подождут меня Ринальд и Градасс,

3 Но сперва мне нужен

Аграмант, о котором я сказал,

Что увел он в Арль

Всех, кто спасся из ночного побоища,

Ибо там их всего наиудобнее

И собрать, и умножить, и снабдить:

Африка впереди, Испания вправо,

Из речного устья повсюду путь.

4 А в Испании Марсилий скликает в войско

Пеших и конных, кто силен, кто слаб;

Волею и неволею снастятся к бою

Бывшие и пришлые в Барселону корабли;

Аграмант не жалеет ни сил, ни денег,

Что ни день у него совет;

Под поборами и данями

Страждут африканские города.

5 Родомонту

Он сулит, но тщетно сулит

Дочь Альмонта, свою двоюродную,

А в приданое — оранский престол, —

Но не в силах отозвать гордеца

От того замостья,

Где унизана гробница со всех сторон

Латами и седлами от побитых.

6 А Марфиза была не такова:

Лишь заслышав

Аграмантов от Карла ночной разгром,

Смерть, и плен, и раны застигнутых,

И уход его с немногими в Арль, —

Тотчас в путь,

И без зова в подмогу королю

Предлагает добро свое и руку.

7 А у стремени ее — Брунель,

Невредимый, в вольный дар королю,

Десять дней и десять ночей

Протерзавшийся, вздернут или не вздернут;

Но никто ни добром, ни недобром

Не истребовал его под защиту,

И она, не марая низкою кровью гордых рук,

Вывела его из темницы,

8 Отпустила все давние обиды

И свела к Аграманту в город Арль.

Но уж здесь король,

То-то радуясь Марфизиной помощи,

Сам вменил себе в благодарный долг

Оказать ей себя судьбой Брунеля:

Угадал, что хотела она его

Вздернуть, и поступил по намеренью:

9 Палач бросил его в дикую глушь[112]

На поживу коршунам и воронам,

А Руджьер, который уже единожды

Спас его по изволению Божию,

Был недужен и бессилен помочь,

А когда узнал, было поздно:

Так Брунель и встретил судьбу один.

10 А тем временем[113]

Брадаманте мнятся бесконечны

Двадцать дней, по миновении коих

К верной ждущей обещался Руджьер.

Не так медленно длятся дни

Для острожника или для изгнанника,

До желанной воли

И до милой и родной стороны.

11 Тревожится она, уж не хромы ли[114]

Кони Солнца Эт и Пироэй,

Невредимо ли колесо,

Слишком медленно вращаясь к закату;

Каждый день ей дольше, чем тот,

Когда Божий иудей препнул солнце,

Каждая ночь —

Дольше, чем зачавшая Геркулеса.

12 Сколько раз вставала в ней зависть

К медведям, и соням, и барсукам!

Как она бы проспала эти дни,

Ничего не чуяв,

До желанного дня, когда Руджьер

Ее взбудит из ленивой дремоты!

Но тщетно:

Во всю ночь ей и часу не проспать.

13 Справа мнет перину и слева,[115]

А покоя нет.

Вновь и вновь отворяет ставни

Посмотреть, не Тифонова ли супруга

Рассыпает пред рассветной звездою

Белые лилии и алые розы;

А дождется дня —

Жаждет вновь видеть небо в звездном блеске.

14 За четыре или за пять

Дней до срока уже она всечасно

Ждет

Милой вести; едет Руджьер!

Каждый день она на высокой башне

И оттуда смотрит на густые

Рощи, светлые поля и дорогу

Из далекой Франции в Монтальбан.

15 Чуть завидится издали

Латный блеск или некто на коне,

У нее просветляется лоб и взоры

Упованьем, что это сам Руджьер;

Если кто без лат или пеш,

Она чает, что это его посланец;

А обманется и в том и в другом —

Снова ловит новые обольщения.

16 То сама она — в латы и в седло

И в дорогу, ему навстречу,

То, не встретив, решает, что уже

Он другой дорогою в Монтальбане,

И как мчалась прочь,

Мчит обратно, и все напрасно:

Милого не видно ни там, ни тут,

А уж сроки подходят и проходят.

17 Прошел день, прошло два,

И еще три, шесть, и восемь, и двадцать,

А не видно милого и не слышно;

И тогда начинает она рыдать

Так, что тронулись бы жалостью

Змеевласые фурии в преисподней тьме,

И разит руками ясные очи,

Золотые кудри, белую грудь.

18 Молвит: «Мне ли

Гнаться вслед тому, кто бежит?

Гнаться за гнушающимся?

Молить безответного?

Предаваться ненавидящему?

Столь влюбленному в самого себя,

Что сойди богиня с небес,

Он и ею не зажжет свою душу!

19 Гордец знает, как я его люблю,[116]

А не хочет ни любви, ни служения.

Злодей знает, что о нем моя смерть,

Но подаст мне руку не раньше смерти.

Чтобы повесть моих мук

Не согнула его дерзкую волю,

Он скрывается от меня, как черный змий,

Не желающий слышать чарных песен.

20 О, Любовь,

Удержи убегающего,

Или вновь вороти меня в ту жизнь,

Где ни ты и никто мной не тиранствовал!

Ах, тщетное мое чаянье

Пробудить в тебе, Любовь, искру жалости!

Верно, нет тебе, Любовь, большей радости,

Чем точить нам из очей реки слезные!

21 Ах, на что и сетовать,

Как не на безумную страсть!

Она вскинула мою душу в высь,

Прямо к солнцу, вспаляющему крылья,

И покинула меня на весу,

И я рухнула, но и то не конец:

Она вновь меня вскидывает и жжет,

И я падаю вечно и без удержа.

22 Только сетовать ли на страсть,

Если я сама ей раскрыла сердце,

И она ссадила с престола ум,

И ничем уже мне ее не выгнать,

Никакою не обуздать уздою,

Только жечься в полымя из огня

И ждать гибели,

Ибо зло с каждым часом злей и злей?

23 Но и сетовать ли мне на себя?

Чем виновна я? Тем, что полюбила!

Диво ли,

Что любовь сильней женских чувств?

Есть ли щит и есть ли заслон,

Чтобы душу не поранили

Ясный лик, знатный вид, разумный толк?

Ах! горе, кто не смеет смотреть на солнце.

24 А еще ввели меня в обман[117]

Благовестные речи

Посулившие высшее блаженство

Увенчанием той любви.

Ежели, увы!

Это ложь, и завет Мерлина — вздор, —

Стыд Мерлину,

Но избыть ли Руджьера из души?

25 Стыд Мерлину, стыд Мелиссе,

Из-за них моей муке нет конца,

Из-за них, изведших из преисподней

Духов,

Мнимых отпрысков о г моих стеблей,

Чтобы взять меня в рабство обольщением —

Не завидуя ли

Моей сладостной сердцу беспечальности?»

26 Гнуло ее горе,

Не давало вольно вздохнуть,

Но всему наперекор

В недра сердца вкрадывалась надежда,

Обновляясь вспоминаньями

О Руджьеровых предразлучных словах

И веля вопреки уму и чувству

Ждать и ждать его вновь и вновь.

27 С этою надеждою,

Облегчавшей угнетенную душу,

Протерпела она сверх двадцати

Дней еще и двадцать и тридцать,

Как вдруг,

Вновь пустившись на Руджьерову встречу,

Узнает злополучная ту весть,

От которой все надежды покончились.

28 Едет ей навстречу гвасконский рыцарь

Прямиком из африканского стана,

Где он был в плену

С той великой баталии при Париже.

Много молвивши ему добрых слов,

Вот дошла она до желанного спроса

О Руджьере,

И уж больше ни слова о чем другом.

29 Близко видевши басурманский двор,

Повествует ей рыцарь все подробности,

Как Руджьер

С Мандрикардом рубился грудь в грудь,

Как побил его он насмерть, и как

Целый месяц смертно мучился раною.

Кабы тут его повести и конец —

Нет Руджьеру честнейшего оправдания.

30 Но еще он говорит, что была

В стане рыцарша, именем Марфиза,

Красавица,

Смелая и умелая во всякой сече,

И ее Руджьер, а она Руджьера

Любят так, что их и не видят врозь,

И ни в ком сомнения,

Что они заручены и помолвлены,

31 И как минется Руджьерова боль —

Быть их свадьбе,

И о том заранее радостны

Басурманские короли и князья,

Потому что и в том и в той

Доблесть выше доблести,

И взрастет от них

Небывалая рыцарская порода.

32 Что гвасконец думал, то и болтал,[118]

Ибо впрямь в африканском целом войске

Повселюдно

Такова была дума, и вера, и молва.

Где один к другому явно хорош,

Там и слухи,

А уж вылетевши из уст,

Всласть растет молва и злая и добрая.

33 Началось с того,

Что пришли они вместе в подмогу маврам

И нигде не являлись друг без друга;

Укрепилось тем,

Что покинувши сарацинский стан

(И с Брунелем за седлом, как я сказал),

Она вновь без зова

Приспевает, чтоб увидеть Руджьера,

34 Приспевает в стан навестить

Тяжко раненного,

И не раз, и не два, а и без счета,

Целый день до вечера с ним в шатре;

И от этого у всех на устах

Толк, что гордая,

Для которой все и всяк нипочем,

Лишь к Руджьеру хороша и смиренна.

35 Таковые гвасконские слова

Брадаманте

Такой болью пали в грудь, такой мукою,

Что едва она высидела в седле.

Молча поворотила коня,

Вся — неистовство, гнев и ревность,

И домой,

Опустевши от последней надежды.

36 Не сняв лат, лицом ниц

Бросилась на ложе,

Чтоб не крикнуть бы, чтоб себя не выдать бы,

Закусив постельную ткань;

Но припомнивши выслушанный сказ,

Не перенесла

Ужаса, и выдохнув страсть,

Дала волю такому плачу:

37 «Горе мне! кому верить?

Кто не лжив и кто не жесток,

Ежели и лжив и жесток

Ты, Руджьер, мой верный, мой любящий?

Слыхано ли в древних трагедиях

Таковое вероломное зло,

Чтобы смерилось

С тем, что я и что сделал ты?

38 Ах, Руджьер,

Всех ты и прекраснее и отважнее,

Никому не равняться с твоей доблестью,

Твоим вежеством, твоим нравом;

Где же, где между всех твоих блистаний

Твердость, верность,

Пред которою никнет все иное?

39 А ужели тебе не ведомо:

Без нее и храбрость и нравность — прах?

Лишь в ее сиянии

Зримо все, что прекрасно и хорошо!

Диво ли обмануть

Ту, кому ты царь, кумир, бог,

Ту, которая по твоему слову

В самом солнце увидит хлад и мрак?

40 К чему в тебе жалость,

Если ты не жалел убить любившую?

Что тебя согнет,

Ежели не тягостно вероломство?

Как казнишь вражду,

Коли так терзаешь мою любовь?

Если нет для тебя возмездия —

Нет и правды в небесах!

41 Нечестива злая неблагодарственность

Пуще всякого иного греха,

За нее и лучший из ангелов

Свергся с неба в черную пустоту;

А за тяжкий грех — тяжкий бич,

Если сердце не омоется раскаяньем.

Ты, неблагодарный и нераскаянный,

Берегись бича!

42 Ты не только мне безжалостный пытчик,

Ты еще и тать,

И не только укравши мое сердце

(В этом будь прощен!),

А предавши мне себя самого

И похитивши в укор справедливости:

Вороти же мне этого себя,

Ибо не простится, кто держит краденое!

43 Ты, Руджьер, меня покинул, а я

Не хочу, и хотевши не могла бы,

Но хочу я и могу

Умереть, чтоб избыть тоску и муку.

Только больно, что умру не в любви:

Ежели бы дали всевышние

Умереть, пока была я любима, —

Не было бы слаще, чем эта смерть».

44 Таковой исполнясь решимости,

Вся в жару, она с ложа скок

И вперяет свой клинок в левый бок,

И тогда лишь видит, что вся в железе.

Тут ее осеняет лучший дух,

И она говорит себе: «О женщина,

Твой ли знатный род

Хочешь ты запятнать такой кончиною?

45 Не достойней ли поспешить во стан,

Где всегда открыта славная смерть?

Может быть, Руджьер,

Увидав твою гибель, еще впечатлится;

А быть может, он сам тебя пронзит,

И тогда чего желать тебе более?

От кого тебе стала жизнь не в жизнь,

Тот ее и взымет.

46 А и то быть может, пока жива,

Ты отмстишь Марфизе,

Погубителышце твоей,

Перенявшей Руджьера бесчестной страстью».

Таковые мысли пришлись красавице

По душе,

И она свою битвенную снасть

Метит знаками смертной воли и отчаяния:

47 Плащ сверх лат

Был, как блеклая листва, под которою

Срублен сук, или высох ствол,

А по краю выткались кипарисные

Пни, которым уже не зеленеть,

Испытав двулезвийную секиру, —

Какова печаль, таков наряд.

48 И взяла она Астольфова скакуна[119]

И то самое золотое копье,

Пред которым задетому не выстоять, —

А когда и зачем и от кого

Взял его и дал его ей Астольф, —

Здесь о том невместно повторствовать;

Но какая в нем цепенящая сила,

Взявшей невдогад.

49 Одна,

Без щитника, без подщитных,

От ворот она вниз и впрямь к Парижу,

К сарацинскому недавнему стану,

Ибо здесь еще не слышано,

Что уже паладин Ринальд

Вкупе с Карлом и магом Малагисом

Отразил беду от парижских стен.

50 Вот уже за ее спиною[120]

И кадуркский Каор, и та гора,

Где рождается Дордонь и те земли,

На которых и Клермонт и Феррант,

Как вдруг

Брадаманта видит: навстречу

Едет дама, у седла ее — щит,

А бок о бок — три сопутные рыцаря:

51 Впереди и позади — чередой

Щитоносцы и свитные красавицы;

И спросила Брадаманта мимоедущего,

Кто их госпожа?

Отвечает спрошенный: «То посланница

К государю франкской земли

Из-за льдистого океана

От Забвенного острова:

52 От Забвенного острова — Исландии

Этот щит

Королева, одаренная Господом

Красотою превыше красоты,

Державному посылает Карлу

С уговорною просьбою,

Пораскинув умом, его вручить

Наилучшему из нынешних рыцарей.

53 Полагая себя, и не спроста,

Наилучшею красавицею на свете,

Она хочет себе подстать

Сыскать рыцаря всесильного и всесмелого,

Ибо воля ее тверда

И ни тысячей споров не колеблема:

Лишь тому, кто превыше всех оружием,

Вверить в дар свое сердце и себя.

54 И такого-то паладина, которого[121]

Дух и длань испытаны стократ,

Уповает она обресть

При державном дворе славного Карла.

А те трое, которые при ней, —

Короли,

Один готский, другой свейский, третий норский,

И подобных им мало или нет.

55 Из земель не ближних, но и не дальних

К оному Забвенному острову,

Прозываемому так оттого,

Что немногие к нему дерзают плаватели,

Влюблены они в королеву

И желают каждый себе женой,

А для этого рады на подвиги,

Неумолчные до скончания небес.

56 Но ни их и ни иного кого

Не угодно ей признать первейшими;

Говорит она: «Велика ли честь

Оказать себя по здешним окрестностям?

Если даже меж вами меж троими

И пересияет единый двух, —

То и славно, но то и не довольно,

Чтобы слыть наилучшим меж всех, кто есть.

57 К великому Карлу,

Чтимейшему и мудрейшему из владык,

Я пошлю золотой мой щит

С уговорной просьбою

Его вверить паладину, который

Славен быть превыше всех удальством;

Будь он в Карловой службе или в иной,

Мне вождем — государево суждение.

58 А как примет государь этот щит

И вручит его тому храбрецу,

Какового не отыщется жарче

Ни при франкском, ни при ином дворе, —

То который из вас своею доблестью

Этот щит воротит ко мне,

Тому дастся моя любовь и страсть

Как супругу и господину».

59 С таковых-то слов

И явились три короля из-за дальнего

Моря, чтоб отбить ее щит

Или пасть от руки его стяжавшего».

Таковой поведавши сказ

Чутко внемлющей дочери Амона,

Латник шпорит коня

И вдогон за отъехавшими спутниками.

60 А она ему не вслед ни в рысь, ни в мах:

Медленно

Едет по тропе, размышляя,

Что тут может статься, и какой

Быть надежде, раздору и розни

В франкском рыцарстве, ежели государь

Впрямь захочет

Обличить и одарить в нем сильнейшего.

61 Тяжела ее сердцу дума,

Но тяжеле прежняя,

О Руджьере, которого любовь

Отнялась и передалась Марфизе.

В этой мысли погребена душой,

Не следит она дороги, не знает,

Куда едет и где найдет

В эту ночь пристойное пристанище.

62 Как ладья,

Сорванная ветром и валом,

Без кормила и кормчего

Праздно рыщет по воле пучин, —

Так и юная влюбленная,

Обратясь всею думою к любезному,

Держит путь по Рабиканову нраву,

И рука от поводьев как за сто верст.

63 А вздымает очи и видит: солнце[122]

Миновало Бокховы города

И нырком легло

В лоно волн по ту сторону Марокко.

А не дело

Ждать ночлега под ветками в лесу:

Ветер хладен и воздух влажен,

И дождем и снегом грозится мрак.

64 Уторапливает она скакуна

И невдолге

Видит: с пажити

Бредет стадо, перед стадом — пастух,

И того пастуха она допытывает,

Где здесь добрый или худой приют,

Ибо хуже всякого —

Ночевать под холодом и дождем.

65 Отвечает пастух: «Кругом[123]

Ни единого я не знаю пристанища,

Кроме как в трех часах пути,

Именуемого Тристанов Камень,

Но то место не всякому приютственно,

А с копьем в руке

Должен взять и охранить свой постой

Всякий рыцарь, взыскующий ночлега.

66 Если в башне пустеющие покои, —

Башенник приезжему откроет вход,

Но на всякого нового пришельца

Посулит ему неминучий бой:

Коли никого не видать —

Стой спокойно, а ежели кто явится —

Выходи с ним биться щит о щит,

И кто слаб, тот ночуй под ясным небом.

67 Если двое, трое, четверо рядом

Придут первыми — всем приют,

Но кто следом придет один,

Тому худо, ибо биться ему со многими.

А кто первым придет один,

Тому биться с поздними

И двумя, и тремя, и четырьмя,

Что немалое испытание доблести.

68 Если ж явится дама или девица,

С другом или одна,

А за ней другая, то место —

Той, что краше, а ту, что хуже, — вон».

Брадаманта допрашивает: «Где?»

Добрый пастырь ей сказывает и показывает

Этот кров

Миль за пять или за шесть вдалеке

69 Хоть и ходкий конь Рабикан,

Но по тропкам тяжким и топким

О дождливой той поре

Доспешил он до места, лишь когда

Ночь

Слепой тьмою обволокла земное.

Вход закрыт;

«Открывай!» — велит она сторожу.

70 Отвечает приворотник: уже

Занят замок рыцарями и дамами,

И уже они у огня

Ждут, когда пожалует ужин.

«Коли ужин, то не для них, —

Говорит воительница, —

Ступай, я жду,

Ваш обычай мне ведом и выгоден».

71 Приворотник спешит к досужим рыцарям

С вестью,

Нежеланною, ибо кому охота

Выходить в непогожий холод

Под наставший ливень?

Но встают, снаряжаются кое-как,

И которые встали, те идут,

Не спеша, к дожидающейся ратнице.

72 А то были те самые три рыцаря,

Каковым лишь немногие подстать,

Те три рыцаря, незадолго виденные

При посланнице из-за дальних морей,

Поклялись которые воротить

Светлый щит из Франции в Исландию:

Попришпоривши,

Они раньше приспели, чем Амонова дочь.

73 Немногие им подстать,

Но она — одна из тех немногих,

И невзгодно ей

В холоде и голоде ночевать свою ночь.

В башне

Все столпились у окон и бойниц

Посмотреть на бой под луной,

Брезжущей сквозь мокрые тучи.

74 Как ликует пылающий любовник,

В ожиданье украдчивых услад

Наконец

Слыша ключ в осторожном повороте, —

Так рвущаяся

Испытать своих встречных Брадаманта

Слышит и ликует:

Вскрылся вход, спущен мост, и едут рыцари.

75 Только соступили они с моста,

В ряд ли, друг за другом ли, —

И она выезжает на удар

И пускает коня во весь опор

И наводит Астольфово копье —

То, которое

Хоть и Марса

Как коснется, так валит с седла.

76 Первый скачет свейский король —

Первый и распластывается навзничь,

Таково хватило его в шишак

То копье, не умеющее промаха.

За ним готский

Вмиг с коня и шпорами вверх;

А потом, перевернувшись, и третий

Головою ныряет в хлябь и грязь.

77 Разбросав в три удара трех бойцов —

Пятки вверх, темя вниз —

Подъезжает она к гостиной башне

С клятвою

Выйти вновь на любой зов в любой спор

Принимает ее башенник,

По увиденному

Оказав ей по доблести и честь.

78 Привечает ее и дама,

Тех вчерашних спутница королей,

Как я сказывал, ехавшая с Забвенного

Острова ко франкскому государю:

На учтивый Брадамантин поклон

Так она мила и любезна,

Что встает навстречу и с ясным взором

Берет за руку и ведет к очагу.

79 Отлагает воительница щит,

Съемлет шлем,

А со шлемом и золотой наголовник,

Одержатель девических ее волос.

Пали кудри,

Окутали плечи

И являют взорам красавицу,

Чья не меньше доблести красота.

80 Как раскроется занавес,[124]

И очам в свете тысячи светцов

Встанут своды, встанут дворцы

В золоте, и в росписях, и в ваяньях,

Или как изъявится из-за тучи

Солнцев ясный и яркий лик, —

Так, сняв шлем,

Разверзает она райскую прелесть.

81 Исцелительно выстриженные мнихом,[125]

Стали кудри хоть и не те, что были,

Но уже такой долготы,

Что невмочь им быть узлом на затылке.

Узнает воительницу

Видывавший ее в деле не раз

Башенник,

И еще к ней любезнее и почтительнее.

82 Сели при очаге

И питают слух приятной беседою,

Между тем как для телесных потреб

Не замедливает и прочее питание.

Спрашивает гостья гостиника,

Давний или новый,

И с кого здесь пошел такой обычай?

А хозяин повел такую повесть.

83 Во властвование короля Фарамонда[126]

Была у королевича Клодиона

Красавица, нежностью и вежественностью

Несравненная в оные времена.

Так он к ней был страстен,

Что не оставлял ее взглядом,

Словно Аргус, блюдущий Ио, —

Какова любовь, такова ревность.

84 Он держал ее в этом отчем замке,

Из которого — ни ногой,

А при нем было десять рыцарей,

Самолучших во французской земле.

Здесь и принял он славного паладина

Тристана, сопутствуемого дамою,

Им отбитой у злого великана,

Ее влекшего силою в полон.

85 Тристан прибыл в час, когда солнце

Уже минуло берега Севильи,

И просил себе входа и приема,

Ибо нет иного на двадцать верст.

Клодион же, многолюбивый

И многоревнивый, ответил,

Что пока здесь красавица, ни единому

Пришлецу сюда входа нет.

86 Долгими повторными уговорами

Не сумевши рыцарь снискать пристанище,

Говорит: «Чего не хочешь охотою,

Сделаешь неволею!»

И сурово бросает вызов

Клодиону с его десятерыми,

Посулив ему копьем и мечом

Обличить его низменное невежество, —

87 С уговором: ежели королевич

С его присными будет бит,

А Тристан усидит в седле, —

Быть Тристану в башне, а им на холоде.

Не стерпевши такового позора,

Королевич идет на смертный бой:

Свержен сам и свержены десять рыцарей,

Тристан — в башню, ворота — на запор.

88 Вошед в башню, видит красавицу,

Столь любезную прежнему господину, —

Ту, которой нещедрая Природа

Несравненных не пожалела красот, —

И вступает с ней в добрую беседу,

Между тем как изгнанный страждет страстью,

Горит горем и взывает к победителю

Снизойти к мольбе — вернуть даму.

89 Хоть Тристану она не дорога,[127]

А мила лишь Изольда, кроме коей

Не велит ему колдовской напиток

Ни любить кого, ни ласкать, —

Но чтобы воздать Клодиону

За его злоумышленную грубость,

Говорит он: «А было бы неладно

Столь прелестную выдать из этих стен!

90 Если же Клодиону тоска

Спать под небом одному, без подруги,

То со мною есть другая дама,

Хоть не столь, а тоже хороша;

Я ее готов

Отпустить на полную его волю,

Но красивейшая

По закону и праву будь с сильнейшим».

91 Отлученный, огорченный, осмеянный,

Клодион промаялся до зари,

Как на страже

Вокруг замка, где вольно спал осиливший,

И томясь не от ветра и от стужи,

А в тоске по отъявшейся подруге.

На заре Тристан

Воротил ненадобную красавицу

92 И унял его тоску заверением,

Что какою взял, такою и отдал,

^довольствуясь тем, что королевич

Проскучал под звездами всю ту ночь,

Хоть его нестаточное невежество

Заслужило и худшего позора;

Не в зачет ему и то, что причиною

Таковых поступков была Любовь,

93 Ибо долг Любви — претворять

Грубость в вежество, а не в грубость вежество.

С тем Тристан и в путь,

Клодион же скорей из башни вон,

Поручивши ее ближнему рыцарю

С уговором на будущие времена:

Кто придет под кров,

С тем отныне такому быть обычаю:

94 Какой рыцарь сильнее и какая

Дама краше, тем и приют,

А кто будет побит, тот прочь

Из покоя и ночуй в чистом поле.

Оттого и пошел обычай,

И вы видите: так и по сей день».

А пока башенник вел свой сказ,

Стольник стелет обильный стол,

95 Стелет стол в просторной палате,

Краше той палаты не видывано,

И вот входят девушки, в руках — факелы,

И ведут Брадаманту в трапезную сень.

Как вошла она об руку со спутницею —

У обеих разбежались глаза:

Таково все крутые стены

Крыты сплошь отменною росписью.

96 Такова краса всех сторон,

Что в забаву глазам, в забвенье брашнам,

Хоть усталая дневными трудами

И взыскует подкрепления плоть.

Скорбно стольнику, скорбно повару,

Что стоит и простывает снедь,

И сказали они так: «А не лучше ли

Напитать прежде глад, а после — глаз?»

97 Сели,

Простирают к яствам персты,

Как вдруг башенник видит, что нельзя

В одной башне быть двум прекрасным дамам:

Кто краше — спи всю ночь, кто некраше — ступай прочь

В хлещущий ливень и свищущий ветер!

Делать нечего: коль не вместе прибыли,

То одна другую гони с гнезда!

98 Зовет двух стариков

И зовет бывалых домашних женщин,

Все глядят на одну и на другую

И равняют, и мерят красоту,

А потом гласят,

Что заведомо краше дочь Амонова,

И победна в споре красы,

Как была победна в споре доблести.

99 А исландской посланнице,

Предстоявшей с немалою тревогою,

Говорит хозяин: «Госпожа,

Не корите нас верностью обычаю,

По которому должно гнать вас прочь,

Ибо всем нам видимо, что другая,

Хоть и не в наряде,

Но лицом и обликом краше вас».

100 Как мгновенно темное

Облако из влажного дола

Встанет в небо и сумрачный покров

Навлечет на сияющее солнце —

Так на строгий тот приговор,

Обрекающий на холод и ливень,

Изменилась красавица лицом

И не так уже мила и прекрасна.

101 Изменилась и побледнела лицом,

Ибо слышать такой суд ей не в радость;

Но по чести своей и по добру

Брадаманта, не желая гонительства,

Мудро молвит:

«А как я посмотрю —

И неладен такой суд и неправеден,

Где не выслушано ни против, ни за,

И не взвешено, которое полновесней.

102 Я приемлю защиту на себя

И скажу вам: краше ли я, не краше ли,

А пришла я сюда не для красы

И мерюсь не красавицыными мерами.

Такова ли я, как она, или нет, —

Кто сравнит, не снявши с меня доспеха?

А о чем не знаешь, о том молчи,

А чтоб никому во вред, молчи вдвое.

103 Мало ли у кого

Кудри длинны, а сам отнюдь не дева?

Как рыцарь ли я, как дама ли

Здесь явилась, видит всяк, кто не слеп!

Если каждый мой взмах — мужской,

Для чего же величать меня женщиною?

А у вас закон — изгонять

Даме — даму, а не рыцарю — даму.

104 Для примера,

Пусть я женщина (хоть и спорю, что нет),

Но не столь красавица, как она, —

Неужели

За нехватку пригожести в лице

Вы отымете добычу моей доблести?

Что стяжалось отвагою и мечом,

То не след терять по нелицелепию.

105 Стало быть, такой ваш обычай —

«Кто некраше, та и прочь» —

Не принудит меня уйти,

Гоже ли мне к уходу, нет ли.

Посему неравен

Спор меж мною и этою красавицею,

Ибо и проспорив в красе,

Я останусь при прежней своей выгоде.

106 А где выгода невыгоде не равна,

Там и суд не в суд:

От расчета ли, от щедроты ли,

А для гостьи незапретен ее приют!

И отважься кто сказать,

Что решила я нездраво и неправо, —

Я готова

Показать, кто прав, а кто нет!»

107 Так-то вышло, что Амонова дочь,

Сжалившись над нежною дамою,

Столь негоже гонимою под дождь,

Где ни крова, ни навеса, ни сени,

Убедила башенника отстать —

Умной мыслью, тонким словом,

А пуще последнею угрозою;

И он сделался понятлив и тих.

108 Как под летним зноем,[128]

Когда жаждет иссохшая трава,

Цветок,

Изнемогший без целительной влаги,

Оживает, впивая милый дождь, —

Так посланница,

Увидавшись под столь крепкой защитою,

Вновь, как прежде, мила и весела.

109 Тут приступлено к усладительным яствам,

Столько времени стывшим праздно,

И уже никакой заезжий рыцарь

Не являлся к ним новым докучателем.

Все довольны, и одной Брадаманте

Не избыть привычной грусти и скорби:

Вечен страх ревнивого сердца,

И не слышат вкуса ее уста.

110 Отужинав

И спеша развлечь не вкус, а взор,

Брадаманта встала,

А за нею встала посланница,

И хозяин единому из слуг

Подал знак засветить повсюду свечи;

Озарилась горница со всех сторон,

И увиделось, о чем сейчас поведаю.