Неистовый Роланд. Песни XXVI–XLVI

1 Любезные мои дамы и дамские угодники,

Ради Господа Бога, не слушайте о том,

Что гостиник сказывал Родомонту

В поношенье вам, бесчестье и хулу, —

Хоть и ведомо, что из низких уст

Не прибудет вам ни добра, ни худа,

И что всякий невежа и грубиян

Чем глупее, тем бывает болтливее.

2 Пропустите же эту песнь, потому что

Мой рассказ хорош и без нее:

Я ее здесь вставил лишь вслед Турпину,

А не вперебой и назло.

Как я вас люблю,

Я не только изъявлял вам словесной славою,

А и пуще на тысячу ладов:

Весь я ваш и не могу быть иначе.

3 Эти три или четыре листа[53]

Переверните, не читая ни строчки,

А кто все же прочтет — не верь,

Как не верят нелепице и вздору!

С тем и расскажу,

Как, уверясь, что все готовы слушать,

Сел гостиник напротив паладина

И повел ему вот такую повесть:

4 «Астольф, король лангобардский,[54]

Тот, который приял свою державу

От инока-брата,

Так был смолоду хорош, как никто другой.

Такой красы не настиг бы кистью

Ни Апеллес, ни Зевксис, ни иной великий:

Каждый, поглядев, восклицал: «Прекрасен!»,

Но тверже всех это знал он сам.

5 Меж всех он окрестных королей

Не тем почитал себя превыше,

Что велик саном,

Обилен народом, богат казною,

А тем, что свет

Громче всех прославлял его лик и облик.

Ликуя,

Он сладострастно внимал хвалы.

6 А был меж любимцами его двора

Фавст Латин, именитый римский рыцарь,

Тоже не раз и не два хваливший

Государев ясный лик и тонкость рук;

Его-то однажды и спросил король,

А видывал ли тот и в Италии и далее,

Кто был бы столь же

Одарен красою, как мнится он?

7 Отвечает ему Фавст: «По всему,

Что вижу я и слышу от каждого,

Немногие в свете с тобой сравнятся,

И этих немногих — всего один,

И этот один — мой брат Иоконд.

Из всех иных,

Точно так, никакой тебе не равен, —

Лишь он — как ты, и краше, чем ты».

8 Немыслимо это королю,

Надменному пресловутым первенством,

И крайнее возымел он желание

Хваленого красавца узреть в лицо:

Требует, чтобы Фавст

Брата своего и доставил и представил,

А тот твердит,

Что весьма оно не просто, и вот почему:

9 Брат его во всю его жизнь

Ни ногой не ступал из своего Рима,

А живет он покойно и досужно

Из тех средств, что дала ему судьбина,

Отцово наследное добро

Не умножив и не умалив,

И путь в королевскую Павию

Ему дальше, чем до скифского Дона.

10 А еще не легче того

Отлучить его от милой жены,

К которой он так уж страстен,

Что о чем она, о том и он.

Однако ж, в угоду государю,

Фавст пойдет и сможет, что вмочь и невмочь:

И впрямь королю не отказать

На просьбы, подарки и посулы.

11 Вот уехал он и приехал в Рим,

В отеческий дом,

И просил и упросил того брата,

Пуститься с ним ко двору,

А немало положивши труда,

Убедил утихнуть и жену его,

Вразумив, сколь она его обяжет

И сколь много блага придет в их дом.

12 Уже выбрал Иоконд отъездный день,

Снарядил коней, скликнул слуг,

Собрал самые лучшие наряды —

Ведь где краше платье, краше и лицо, —

А жена его днем ему и ночью

С очами, полными плача,

Говорила, что не вынесет муки,

Что умрет в разлуке,

13 Что едва она о том лишь помыслит,

Как и сердце из груди вон;

А Иоконд ей: «Любовь моя, не плачь

(И сам плачет) —

Коли будет все подобру,

Ворочуся не дольше, как в два месяца,

Не замедлив днем,

Хоть сули мне король по л королевства».

14 А красавице ничто не утешно —

Долог срок,

И чудо,

Коли доживет она до поры,

И от горя день и ночь ей невмочь

Ни вкушать яств, ни смежать вежд, —

И уже раскаивался Иоконд,

Что подался на братнины искания.

15 Снимает жена с шеи цепочку,

На которой самоцветный крест,

А в кресте частицы мощей,

По далеким собранные местам

Святым чешским паломником, который

На возвратном пути из Ерусалима

Умер в доме ее отца,

Завещав святыню странноприимцу, —

16 И тот крест вручает она супругу,

Чтоб хранил и помнил ее любовь;

Тот берет, умилившись сердцем, —

Хоть и без подпор

Ни долгий срок, ни далекий путь,

Ни добрая доля, ни недобрая

Не порушили бы верной его памяти,

Что живей, чем жизнь, и сильней, чем смерть

17 В ночь

Пред зарею, назначенной к расставанью,

Еле она не умерла

В объятьях отлучного Иоконда,

Не смежила вежд,

И лишь утром, когда Иоконд, с последним

Поцелуем всев в седло, канул вдаль,

Она пала, изнеможенная, на ложе.

18 А Иоконд не миновал и двух миль,

Как хватился, что нет креста, —

Ночью положил он его в изглавье,

А поутру и не вспомнил о том.

Говорит он: «Ах,

Есть ли мне какое оправдание,

Чтоб не вздумалось моей милой жене,

Что безмерность любви моей умалилась?»

19 Думает он, думает и судит так,[55]

Что ему и неладно и негодно

Посылать посланцев за тем крестом,

За которым надобен сам он.

Так решив, говорит он брату:

«Доезжай до Баккана и подожди;

А мне нужно вернуться в Рим, —

Не тревожься, догоню по дороге.

20 У меня такая нужда,

Что ее никому не препоручишь».

И сказавши «С богом!» —

Коня в рысь, и прочь, сам-един.

В час, как тьма бежит перед солнцем,

Он уже переехал Тибр,

Едет к дому, соступает из стремени,

И к постели, где крепко спит жена.

21 Не сказавши слова, отдернул полог,

Глядь — и что же?

Его верная, его любящая супруга

Почивает с хорошеньким дружком.

Иоконд узнал его с мигу,

Потому что видел не в первый раз, —

Это был молодец из его челяди,

Им самим из ничтожества взятый в дом.

22 Каково он тут весь оцепенел,

И душе его стало совсем не радостно, —

Вы поверьте уж лучше с моих слов,

Чем самим вам страдать в таком искусе.

Одоленный гневом, хотел он

Вырвать меч и обоих истребить,

Но ему не попустила любовь,

Против воли все влекшая к изменнице.

23 Не дозволил прихотливый Амор

Очевидному своему служителю

Отлучить застигнутую с обидою

Даже в столь великой ее вине.

Вышел он неслышимо,

Сошел с лестницы, сел в седло,

Шпорясь страстью, шпорит коня,

И еще до ночи настигну л брата.

24 Всякий видит, что лица на нем нет,[56]

Всякий чует, что сердце в нем не весело,

Но никто глубоко не смотрит,

Никому его тайна не вдогад.

Они думают, что ездил он в Рим,

А он ездил в рогатое Корнето.

Всем понятно, что виною любовь,

А в каком виде — непонятно.

25 Полагает брат его горе

В том, что он оставил жену одну,

А тот мучится, напротив, о том,

Что она осталась в нескучном обществе.

Лоб наморщен, губы надуты,

Едет, бедный, не подымая глаз;

Фавст его силится утешить,

Но без проку, ибо не знает, как.

26 Льет бальзам улелеять боль,

А она не тише, и только пуще:

Не смыкает рану, а рвет

Всякое вспоминание о супруге,

Нет покоя ни днем, ни ночью,

Сон бежит и век не смежит,

И лицо, столь блиставшее красою,

Отцветает и уж совсем не то.

27 Очи ввалились в череп,[57]

Нос торчит меж иссохших щек, —

На что ни взглянешь —

Непригоже и в образчик не гоже.

А где горе, там хвори: он в горячке

Отлежал и у Арбии и у Арно,

И последки славленной красоты

Свянули, как сорванная роза.

28 Досадно Фавсту

Видеть брата в такой его судьбе,

А того досаднее

Уличиться в обмане пред государем,

Что сулил-де красавца из красавцев,

А привез — как пугало.

Но что делать, — едет, везет, и вот

Они въехали в королевскую Павию.

29 А чтобы не вздумали по внезапности,

Будто он-де без ума в голове,

Посылает он королю грамотку,

Что брат его здесь, но едва живой,

И что прелесть его лица

Так попортилась от скорбящего сердца,

А еще и от лютой лихорадки,

Что уже он не тот, что был.

30 Радуется король

Их приезду, как любезному дружеству,

Потому что желанней всего на свете

Ему видеть, каков собой Иоконд,

И в угоду ему, что гость

Красотой по нем второй, а не первый,

Хоть и видно, что кабы не недуг,

Был бы тот не хуже, а то и лучше.

31 Поселяет его король в своем дворце,

Видит повседневно, слушает повсечасно,

Печется о его роздыхе,

Всяческую оказывает честь.

А Иоконд все тает,

Все снедаясь черной думой о злой жене:

Ни от юных игр, ни от струнных

Ни на мало не молкнет его тоска.

32 Были его покои

В самом верхнем жилье дворца,

А насупротив — старинная горница.

Здесь, один,

Всех чуждаясь, провождал он часы,

Множа в сердце бремя горьких помыслов.

И поверить ли?

Здесь ему и выпало исцеление.

33 В уголке той горницы, очень темной.

Потому что ставни держал он на затворе,

Он увидел щель меж стеной и полом,

Из которой лучом прорезался свет.

Приложился глазом и зрит такое,

Чему бы услышавши не поверил,

Да и въяве

Сам не склонен к своим очам.

34 Видит: пред ним опочивальня королевы,

Самая богатая, самая тайная,

Ни для кого никогда не вступная,

Кроме самых доверенных особ.

А в той опочивальне был мерзкий карлик

Со своей королевой в затейливой борьбе,

И так-то ловок и искусен,

Что уж он-то все над ней, а она под ним.

35 В изумлении, в оцепенении

Стал и стыл Иоконд, как во сне,

А уразумевши, что сон не сон,

Еле-еле сам себе верит:

«Как! — говорит, — кривому горбуну

Отдается женщина,

Чей супруг меж всех царей любезней и краше?

Ах, какая лакомость!»

36 И припомянулась ему его жена,

Прежде столь хулимая

За предательство тому юному холопу, —

А теперь он готов ее простить:

Не ее вина, а женского пола,

Что один мужчина ей нипочем,

И коль все одним дегтем мазаны,

То у ней хоть любовник не урод.

37 В тот же час и на то же место

Подошел он и в следующий день,

Видит тот же срам

Королю от королевы и карлика;

И еще был день в трудах; и еще,

И ни даже им субботнего отдыха,

А всего странней

Ее жалость, какой он к ней холодный.

38 А потом и такой случился день,

Что была королева в тоске и смуте,

Дважды звавши карлика,

А карлика нет и нет;

И на третий раз служанка докладывает,

Что негодник занят иной игрой,

Ставка в грош,

Но из-за нее он сюда ни шагу.

39 От такого причудливого позорища

Просветляет Иоконд чело и взор,

Плач стал смех,

Сам игрив подстать своему имени,

Весел, толст

И румян, как эдемский херувим.

Царь и брат и двор лишь диву даются

На такую быструю перемену.

40 Хочет царь узнать,

Отчего настало ободрение;

Столь же хочет сам Иоконд

Повестить царя о его обиде;

Но не хочет, чтоб тот был строже

Ко своей жене, чем он сам к своей;

И желая рассказу быть безвредну,

Он велит присягнуть на святом причастии.

41 Он велит королю присягнуть,

Что какое бы ни узналось неугодное

Дело, хоть коснись оно даже

Самого государева величества,

Он ни нынче, ни после не встанет мстить,

Он смолчит,

Чтоб злодей не сведал ни сном, ни духом,

Как он уличен перед властителем.

42 Присягнул король,

Ожидая всякого, но не этого;

И тогда поведал ему Иоконд

Тайный корень столь долгой хвори:

Что застиг-де он неверную

Свою жену да с пошлым слугой,

И домучился бы до смертной тоски,

Не приспей ему утешное зрелище.

43 Во дворце его величества

Некий вид смягчил его стыд:

Если точно жена его порочна,

То хоть не одна такова, —

И подведши короля к известной скважине,

Предъявил ему гнусного седока,

Как он шпорит подседельную тварь,

А она резвей играет ногами.

44 Каково оно пришлось королю,

Вы поймете без долгих заверений:

Бледен, яр,

Готов биться лбом о все стены сразу,

Кричать криком, крушить присягу, —

А пришлось и ему замкнуть уста

И сглотнуть горючую ту обиду,

Ибо клятва была на святом причастии.

45 «Что делать мне? Брат, окажи совет,

Молвит он Иоконду, —

Коли ты не дозволил мне утолить

Правый гнев жестокою местью!»

А Иоконд:

«Бросим наших, попытаем чужих,

Как чужие попытали наших:

Таковы ли податливы и те?

46 Мы оба молоды, оба пригожи,

Лучше нас — кого найдешь?

Ежели женщины беспротивны уродам,

То какая выстоит нас?

А коли не младость и не пригожесть,

То не пуст и кошелек, —

Итак, ни шагу вспять, пока

Не сорвем трофеи с тысячи красавиц!

47 Дальний путь, разность мест,

Новые и новые женщины

Свеют с сердца

Горькую любовную страсть».

Король рад, и без дальних слов

В веселую снарядился дорогу

С нашим рыцарем и двумя щитоносцами.

48 Переряжены, объезжают они

Италию, Францию, Фландрию, Англию,

И сколь ни было милых лиц,

Ни одно не случилось нелюбезно.

И они давали, и им давали,

И пустела мошна, но себе не во вред;

Льнули к многим,

А многие сами льнули к ним.

49 Месяц здесь, месяц там,

Так они увериваются опытом,

Что и чести женской и верности

Сколько есть в их женах, столько и во всех.

А потом припостылело друзьям

Гнаться гоном за новыми и новыми,

Потому что стучась в иные двери,

Этак можно и живым не уйти.

50 Лучше, — думают они, — заведем

Лишь одну, но по нраву нам обоим,

Чтоб была она общею утехою

И никто ни к кому не ревновал.

«В самом деле, — говорит король, —

Отчего мне вдвоем с тобой привольнее?

Оттого, что из всех на свете женщин

Ни одной не довольно одного.

51 Итак,

Без надсады, а в меру естества

Будем жить ею в радости и сладости

И не ведать ни зависти, ни ссор!

Да и даме не придется жалеть:

Будь у каждой женщины по два мужа,

Им была б она вернее, чем одному,

И умолкли бы многие жалобы».

52 Король молвил, а римлянин и рад;

Укрепясь в таком своем решении,

Они рыщут по горам, по долам

И находят, чего искали:

Есть в испанской Валенции гостиница,

В ней гостиник, а у гостиника дочь,

Хороша и обличием и обычаем.

53 Она в цвете своей весны,

Еще нежном, еще горчащем,

У ее отца детей полон дом,

И великая неохота к бедности, —

Вот они и сладились без труда,

Чтобы взять девицу себе в угоду,

И была бы она при них повсюду,

Лишь бы с ней обходились подобру.

54 Взяв девицу, живут они с ней на радость,[58]

Тот и этот, в мире и любви,

Как два меха, которые в одной печке,

Тот и этот, раздувают огонь.

Собираются они в путь по всей Испании,

А потом и по Сифаксову царству;

И как выехали поутру из Валенции,

Так приехали вечером в Зативу.

55 Господа отправились посмотреть

Улицы и площади, дворцы и храмы,

Как водилось у них в обычаб

Всюду, где случался им путь;

А девица остается меж слуг,

А слуги расседлывают коней,

Стелют ложа, готовят ужин

К возвращению высоких стояльцев.

56 А меж слуг в той харчевне был молодчик,

Прежде живший при девицыном батюшке,

Знавший дочку с первых ее затей,

Чем она ему, тем и он был ей.

Вмиг узнавшись, не подали они вида,

Потому что боялись быть примечены;

А не ставши вокруг ни господ, ни слуг,

Тотчас вскинули очи в очи.

57 Парень спрашивает, куда она держит путь,[59]

И с которым из двух хозяев?

Отвечает Пламета все, как есть

(Ее звать Пламетой, а парня — Греком),

«Увы! — восклицает Грек, —

Как мечтал я, что заживу с тобою,

Ах, Пламета, ах, моя душа,

А теперь никогда уж нам и не свидеться!

58 Ты уходишь, ты отдалась другим,

И мне горьки мои сладкие помыслы,

Что ужо я в поте своих трудов

Прикопив монет

От хозяйского ли жалования,

От щедрот ли даятельных гостей,

Ворочусь к твоему отцу в Валенцию,

И он даст мне тебя, и мы поженимся».

59 Девица пожимает плечами,

Говорит, мол, слишком поздно; а Грек

Плачет, стонет и гнет свое:

«Ах, не дай мне умереть безотрадно!

Обойми меня, приласкай меня,

Дай мне изойти вожделеньем,

Ибо каждый передразлучный миг

Мне залог, что умру я удоволенный!»

60 Отвечает сострадательная девица:

«Верь,

И во мне не меньше того желанье, —

Но здесь, при всех,

Нет для нас ни места, ни времени».

А молодчик: «Люби ты меня хоть в четверть —

Так нашла бы и место и эту ночь,

Чтобы вместе нам хоть малость порадоваться».

61 «Как же так, — говорит подружка, —

Коли я всю ночь одна меж двоих,

И всегда в потехе

Или с тем, кто справа, или с тем, кто слева?»

А дружок: «Тебе нипочем

И из этой вызволиться неволи,

Стало бы охоты,

А охоты станет из сущей жалости».

62 Тут она, подумав, и говорит:

«Приходи, как увидишь, что все задремлют»,

И рассказывает,

Как ему и войти и выйти.

Вот дождался Грек урочного сна,

Тронул дверь, подается дверь,

Входит крадучись,

Мягкой поступью вщупываясь в путь,

63 Движется длинными шагами,

На одну ногу встанет, другую вытянет,

Словно он идет по стеклу,

Словно под стопою хрупкие яйца.

Выдлиннивши руку,

На ходу нашаривает постель,

И где чувствует ноги спящих,

Туда вскальзывает молча, лицом вперед.

64 Меж двух ног

Навзничь распростертой Пламеты

Он достиг ее, и сжал ее, и уже

Не сходил с нее до самого поутрия:

Лихо всадничал,

Не меняя коня затем, что незачем,

А она поспевала так уж в лад,

Что не надобно никакой разминки.

65 И король слышал, и Иоконд слышал

Такую возню, что тряслась кровать,

Но каждый думал,

Что с ним рядом усердствует его друг.

Грек доездил свою езду

И ушел, как пришел, той же дорогою;

Встало солнце, взметнув золотые стрелы,

Встала и Пламета, скликает слуг.

66 Говорит вполсмеха король товарищу:

«Долго же ты, братец, наездничал,

Всю ночь не сходил с коня,

Не пора ли теперь и отдохнуть?»

А Иоконд в ответ:

«Это ты мои говоришь слова:

Самому тебе надобна отдышка

После столькой ночной гоньбы!»

67 «Я и рад бы, —

Говорит король, — спустить мою гончую,

Кабы ты хоть на мало сошел с седла,

Чтобы мог я доправить мое дело».

А Иоконд: «Ты мой больший, я твой меньший,

Ты нас сторг — тебе и расторгнуть:

Так зачем говорить обиняками?

Взял бы да приказал бы: слазь!»

68 То один кольнет, то другой,

Встает спор,

Начинаются обидные речи,

Никоторый не хочет быть дурачен,

Подзывают Пламету (а она

Невдали и дрожит, что все раскроется),

Чтоб сама им в лицо сказала: кто

Лжив из двух отпирающихся?

69 «Говори, — сурово гласит король, —

И не бойся ни меня, ни вот этого:

Кто был удалец,

Во всю ночь не делившийся с товарищем?»

Каждый ждет,

Что соперник уличится в обмане;

А Пламета, видя такое дело,

Бух им в ноги: не чаяв быть жива,

70 Молит милости,

Что склонил-де ее, слабую, на любовь

Некий юноша, и она,

Пожалев его страждущее сердце,

Нынче ночью впала-де в грех,

И так дале, не вымышляя ни слова,

Как она управлялась меж двоих,

Чтобы каждый подумал бы на соседа.

71 Смотрит король на Иоконда,

Смотрит Иоконд на короля,

И дивуются, онемелые,

Сроду не гадавши таких проказ.

А потом, сузив глаз, разинув рот,

Таким закатились хохотом,

Что, не в силах дух перевесть,

Оба навзничь рухнули на подушки.

72 А отхохотавшись

До слез в глазах, до колотья в груди,

Говорят: «Да какая же могота

Устеречься от женского обмана,

Коли мы не устерегли ее здесь,

Каждый чуя ее собственным боком?

Будь хоть столько в муже глаз, сколь на темени влас,

А и то не уследит он измены.

73 Мы пытали тысячу самых лучших —

Ни одна не стала нам в отпор;

Сколько дальше ни пытай — все едино:

Будь же эта проба делу конец.

Видимо и ведомо: наши жены

Не черней и не коварней других;

А коли так,

То воротимся к ним, себе на радость».

74 Так-то порешив,

Велят девке прикликнуть полюбовника

И при всех дают его ей в мужья,

Положив за ней доброе приданое.

А сами в седло,

И обратно, от запада к востоку,

К прежним женам,

Но уже без прежних о них забот».

75 На том кончил тостиник свою повесть,

Слушанную с превеликим вниманием,

И сам Родомонт

Не сказал ни слова по самый ее. конец,

А потом изрек:

«Истинно несчетны коварства женщин:

Тысячную запечатлеть их часть

Недостало бы всех чернил на свете!»

76 А был меж присущими некий муж,

Зрел годами, здрав мыслью и пылок духом,

И не могши снести такой позор,

Причинимый всему женскому полу,

Обратись он лицом к повествователю,

Вымолвил такие слова:

«Много нам доводится слышать вздоров —

Таков и твой.

77 От кого бы ты это ни услышал,

Будь он свят, как евангелист,

Но в таком суде

Говорит в нем одно предубеждение.

Претерпев одну ли, двух ли недобрых,

Он бесчестно пышет злобой на всех, —

Но дай срок, сам услышишь: минет гнев,

И хула померкнет перед хвалою.

78 А хвале

Будет много вольнее, чем злословию,

Потому что на сотню достославных

Достохульна есть едва ли единая.

Не хулить, а охранять от хулы

Подобает нам столькие добродетели;

Если твой Валерий сказал иное —

Это он не от сердца, а в сердцах.

79 Молвите: меж многими вами

Хоть единый соблюл ли верность сам?

Кто посмеет уверять, что при случае

Он не сманит жену ближнего своего?

Хоть единый есть ли такой на свете?

Кто сказал, тот лжет; кто поверил, глуп.

А и то ведь женщица (не блудница и не срамница)

Никогда не ступит первый шаг.

80 Ежели же всякий

Отвернется и от лучшей из жен,

Льстясь надеждою залучить чужую

Без потраты времени и труда, —

То каков же окажет он себя,

Коли дама или девица

Вдруг сама подступит зовом и золотом?

Да уж тут любой из кожи вон!

81 Коли женам постылеют мужья,

То не без причин,

Ибо видят, какая в них охота

От домашнего к чужому добру.

Хочешь быть любимым — люби:

Чем дается, тем и воздается.

А моя будь воля,

Я бы дал мужьям неспорный закон:

82 Закон: всякой жене, застигнутой в измене,

Смерть, —

Ежели нельзя доказать,

Что и муж хоть единожды ей изменник.

А докажет — и нет на ней вины,

И ни муж, ни суд не угроза.

Ибо велено Господом Христом:

Чего себе не хочешь, того другим не делай.

83 Что и можно им вменить, да и то не всем, —

Это невоздержие;

Но опять же кто из нас без пятна?

Ни единого не сыщешь мероимного.

А сколь многое и стыдней и срамней —

Плутни, лихоимство, разбой, кощунство,

Душегубство и прочее, ужаснейшее —

Почитай, что лишь мужчины и творят!»

84 К таковым-то доводам был готов

Честный старец примерить и примеры

Многих дам, ни думою и ни делом

Не пятнавших должную чистоту.

Но, враждуя истине, сарацин

Грозным взором

Наложил ему печать на уста

Но и тем не пременил его суждения.

85 Так уставив басурман конец прению,

Встал от стола

И в постель до поры, когда заря

Сгонит с неба ночную темень и сырость.

Но и ночь

Не ко сну была, а к вздохам о даме.

Восстает он с первым лучом

И велит снарядить насад для плавания.

86 А держа в любви и чести

Добрый рыцарь доброго коня,

Того доброго коня, за которого

Встал он в спор с Сакрипантом и Руджьером,

И увидевши, что двухдневною ездою

Конь заезжен тягостней, чем достоин,

Он возводит бегучего на насад,

Ему в отдых, себе в поспешку.

87 Велит кормчему оттолкнуть ладью,

Весла на воду,

А ладья не велика, не тяжка,

И проворна по течению Соны.

Но от тяжкой думы

Не уйти Родомонту ни вскачь, ни вплавь:

На корме она с ним и на носу,

И за седлом примостится конским.

88 То она в уме, то она в груди,

Не приемлет никоего ободрения;

Нет поправы злополучному,

Ибо враг в его же земле,

И неведомо, отколе быть благу,

Если встали на него и свои,

Если денно и нощно его терзает

Тот, которому взять бы его под сень:

89 Плывет день, плывет ночь

Родомонт, угнетаясь душевным бременем,

А не может выкоренить из сердца

Ту обиду от дамы и государя.

Та же боль, та же скорбь,

Что была на седле, то и на палубе.

Он в воде, но огонь не угасим;

Он в езде, но от себя не уедет.

90 Как больной,[60]

Изможденный терзающею горячкою,

То на правый ляжет бок, то на левый,

В тщетном чаянье обрести покой;

Но что справа, то слева

Все ему круто и трудно, —

Так язычнику от его недуга

Не защита ни земля, ни вода.

91 Невтерпеж плыть — [61]

Родомонт пускает коня по суше,

Он минует Лион, Вьенну, Баланс,

Перед ним — авиньонский знатный мост,

Ибо земли и эти и иные,

Что от Роны и до испанских гор,

С Аграмантовых и Марсилиевых побед

Отдались под их высокую руку.

92 Держит вправо, в сторону Мертвых Вод,[62]

Чтоб оттуда взять путь к своему Алджиру,

Как вдруг видит: над рекой городок,

Ублаженный и Вакхом и Церерою,

Но заглохший

В утесненьях, чинимых от воюющих;

Справа море, а слева по долине

Золотые зыблютея поля.

93 Видит: на пригорочке — церковь,

Невеликая, недавняя,

А при ней ни единого служителя

С самых пор, как и здесь вспылала брань.

И с того ли, что было здесь красиво

И не слышно опостылевшей войны,

Останавливается Родомонт

И не хочет более ехать в Африку.

94 Таково ему здесь по нраву пришлось,

Что сменял он свой Алджир на эту церковь,

А коня и поклажу и людей

Водворил на том же самом подворье.

Невдали, по дороге к Монпелье

И некоторому знатному замку

Над рекою было село,

Дозволяя им всяческое довольство.

95 Здесь-то ставши, печальный сарацин

(А печален был он повсечасно)

Раз однажды видит, что по тропе,

По зеленому протоптанному лугу,

Приближается к обители его прекрасная дама,

А при ней белобородый монах,

А за ними конь в поводу,

На котором вьюк под черным покровом.

96 Кто она, и кто он, и что за вьюк, — [63]

Вы уже смекаете;

Так узнайте же красавицу Изабеллу,

За которой в гробу — ее Зербин:

Я ее покинул в пути в Прованс

Под надзором светлого старца,

Вразумившего ее обречь Господу

Свои долыпие достойные годы.

97 Хоть она и бледна и смятена,

И не вечесаны кудри,

И несчетны вздохи жаркого сердца,

И очи, как два ручья,

И судьба ее, горестная и тягостная,

Впечатлелась в чертах лица, —

Все же столькая в нем явлена прелесть,

Словно в нем — престол Граций и Любви.

98 Как завидел сарацин столь прекрасную

Пред собою даму — и вмиг

Он забыл охуждать и опорочивать

Нежный сонм, столь красящий свет,

И он судит, что никто не милей,

Чем она, быть второй его возлюбленной,

Чтобы новою любовью исторгнуть прежнюю,

Как клином клин.

99 Он спешит навстречу, он самым

Кротким взором и добрым словом

Вопрошает, какая над ней беда,

И она ему поведывает свою волю

Бросить грешный мир,

Стать любезной святым трудом

Всевышнему;

А язычник — в надменный смех:

Ни закона ему, ни веры, ни бога.

100 Говорит, что такой-де помысел

Глуп и ложен,

И она-де возбранна, как скупец,

Сокрывающий в землю свое богачество,

Ни себе не в прок,

Ни другим не в потребу;

Будь в затворе медведь, и лев, и змий,

Но не будь красота и непорочность!

101 Тут монах, почуявши, что неопытной

Нужна помощь, чтоб не сбиться с пути,

Мудрым кормчим сел у кормила,

Щедро выставил для духовного пированья

Изобилье сладчайших яств и брашен;

Но у басурмана отроду порчен вкус —

Он воротит нос, не отведавши,

102 Прерывает вновь и вновь монахову речь,

Понуждает его умолкнуть,

И не смогши, рвет узду терпения

И заносит на него ярую длань…

Но сказавши больше,

Я, пожалуй, скажу не в меру много;

А не в меру говорливый чернец

Мне урок здесь и кончить эту песню.