Неистовый Роланд. Песни XXVI–XLVI

1 Какой узел, какие узды, какие узы,

И какой булат, и какой адамант

Властны

Препнуть ярость, сдержать мерою гнев,

Если тот, кого крепкая любовь

Клином вбила в незыблемое сердце,

От коварства ли, от насильства ли

Повергается на позор или смерть?

2 И коли в тот миг[316]

Сердце вскинется ко злобству и зверству —

Да простится сие,

Ибо разум тогда в душе не влаственен.

Сам Ахилл, увидев, как друг

Окровавился в заемном доспехе,

Не насытился убийством убийцы,

А терзал его волоком вдоль и вдоль.

3 О непобедимый Альфонс,[317]

Не такая ли обуяла ярость

Твой народ, когда каменный удар

Грянул в бровь твою, и всяк содрогнулся,

Что уже ты не жив, и запылал

Таким пылом, что врагам не защита

Ни окоп, ни вал, ни ров: полегли,

Не оставивши по себе ни вестника.

4 Был бы ты на ногах —

Верно, меньше бы расходились руки;

Но коли ты пал —

Боль взметнула твой люд на кровь и смерть,

И вернул он Бастию

Под твою высокую длань

Не во столько часов, во сколько дней

Ее взяли кордовские и гранадские.

5 Не Господь ли то карающий[318]

Попустил тебя претерпеть,

Да сбылась бы заслуженная мзда

За былую их преступную ярость,

Когда взяв злополучного Вестиделла,

Безоружного, израненного, без сил,

В сто клинков

Умертвили его вчерашние нехристи.

6 Скажу истинно, чтобы кончить сказ:

Нет на свете злейшего гнева,

Чем когда старейший ли, отец ли, друг ли

Смертно страждет перед твоим лицом.

Посему не диво,

Что вскипела Роландова душа,

Когда взвиделся лучший из друзей

Распростерт крушащим клинком Градасса.

7 Как нумидский номад,

Увидав змею, шуршащую прочь

От ужаленного ей на песке

Безмятежно резвившегося дитяти,

В яром бешенстве вскидывает палицу, —

Так острейший в гневе взметнул клинок

Англантский граф

На первопредставшего Аграманта, —

8 Аграманта, который, весь в крови,

Сорван шлем, выбит меч, взрублен щит,

В стольких ранах, что не исчесть,

Еле вырвался из Брандимартовых рук,

Как от ястреба сокол, чуть живой,

Брошен глупым, то ли жадным сокольником.

Подскакал Роланд

И уметил меж головою и телом.

9 Сорван шлем и неприкрыта гортань,

Ссеклась шея, как ссекается стебель:

Рухнул в песок

Царь ливийский в последней корче тулова,

Отлетела душа его к волнам,

Где кривым крюком Харон ее выудит.

А Роланд над телом его не медлит

И летит с Бализардою на Градасса.

10 Как увидел король Градасс

Аграмантовы голову и тело, —

Небывало он

Дрогнул сердцем, помутился лицом

И застыл, как невластный над собою,

Ожидаючи гибельного графа;

И как пал на него смертный удар,

Он ни взмахом не взметнулся в защиту.

11 Поражает его Роланд

В правый бок под последнее ребро —

Вышел меч из левого бока,

Остр на пядь и багров по рукоять:

В верный знак, что ни сильнее, ни доблестнее

Не бывало рыцаря под луной,

Чтоб свалить такого богатыря,

Первоборца от всего басурманства.

12 Но не рад паладин такой победе —

Прочь с седла,

Лик в слезах,

И бежит, сколь есть бега, к Брандимарту

Видит: Брандимарт

Распростерт лежит на кровавом поле,

Шлем расколот, как кора топором, —

Не защита хрупкий от тяжкой силы.

13 Роланд вскинул забрало над лицом,

Видит: лоб

Рассечен меж бровей до переносья,

Но в устах еще довольно дыхания

Помолить, пока жив, Отца небесного

О прощении минувших грехов

И промолвить в ободрение графу.

Током слез орошающему лицо,

14 Таковые слова: «Ах, Роланд,

Не забудь обо мне в своих молитвах,

Внятных Господу, и обереги

Мою Флор…» и не домолвил: «…делизу».

Отлетает рыцарская душа,

Звенят в воздухе ангельские напевы,

И, покинувши телесный покров,

В светлом пенье она восходит к раю.

15 Но Роланд хоть и рад бы ликовать

О такой богоугодной кончине,

Ибо зрел над ним разверстую твердь

Верным знаком горнего вознесения,

Но по слабости пристрастного сердца

Было ему невмочь

Сиротеть о ближайшем, чем и брат, —

И ланиты его влажнились плачем.

16 А меж тем опрокинутый Собрин

Как упал, так лежал,

Истекая ранами в грудь и в бок,

И едва доставало в жилах крови;

И лежал обездвиженный Оливьер,

Не владея поворотить ногою,

Ибо ему не встать

Из-под рухнувшего конского тулова.

17 Не приди ему на помощь свояк,

Отозвавшийся на стоны и слезы,

Сам бы он не высвободился;

А и высвободившись,

Такова была в нем мука и боль,

Что нога уже ему не опора:

Не ступить и не пошевелить,

Ежели бы не дружняя помощь.

18 Не рад паладин победе,

Нет его душе моготы

Мертвого видеть Брандимарта

И неверного стопой Оливьера.

А меж тем Собрин еще жив

И опоминается,

Хоть в глазах у него еще темно,

Потому что много жизни вытекло кровью.

19 Приказал его Роланд, окровавленного,

Взняв с земли, снесть в шатер и отлечить,

Сам промолвив в ободрение страждущему,

Как родному, доброе слово,

Потому что после бранной игры

Был он кроток и непамятозлобен.

С мертвых взял он брони и взял коней,

А все прочее оставил служителям.

20 Здесь достойнейший Фредерик Фульгоз[319]

Укоряет мою повесть в неправильности,

Потому что, исплавав берберийские

Берега из конца в конец,

Сам причаливал он к этому острову

И нашел, что он так уж крут и дик,

Что на склонах меж скал и скал

Негде стать даже ровною подошвою,

21 И нестаточно, чтобы целых шесть

Лучших рыцарей, краса всего света,

Конно бились меж этими каменьями.

Но могу я возразителю возразить,

Что в ту пору у подножия этого

Каменного кряжа была равнина,

Но потом здесь случился тряс земной,

И ее покрыло булыжной осыпью.

22 Оттого-то, о светлейший из Фульгозов,[320]

Мой яснейший светоч и мой живейший,

Если вы за сие меня корили

И, быть может, даже пред вашим братом,

Чьи победы хранят покой отечества, —

То смените неприязнь на приязнь

И уже на меня не говорите,

Будто я обманщик хотя бы в этом.

23 А тем временем Роланд, вскинув взор

К морю, видит вдалеке паруса

И под ними кораблик, поспешающий

Не иначе, как к его островку.

Кто в кораблике, — пока не скажу,

Ибо ждут меня другие герои:

Мы посмотрим, каково-то во Франции

Удальцам, отразившим сарацинов,

24 И посмотрим, какова вдалеке

От желанного лучшая из любящих

Верная страдалица Брадаманта.

Обнаружив, что опять не сбылась

Столь недавняя Руджьерова клятва

Пред лицом и наших и вражьих войск,

Обманувшись,

Не надеется она уж и ни на что.

25 Умножая жалобы и стенанья,

Столь уже привычные на устах,

Она вновь твердит, как твердила,

Что Руджьер — злодей, что судьба — врагиня,

А потом, со всех парусов, —

Что и небо,

Попуская безмездному вероломству,

Неключимо, неправедно и немощно.

26 И винит Мелиссу

И клянет пещерное прорицалище,

Что пошед на их лживый уговор,

Она вверглась, как в море, в страсть и горе;

И, оборотясь к Марфизе,

Изливается в стонах и слезах

О ее вероломном однородце,

И вверяется и молит помочь.

27 А Марфиза, пожимая плечом,

Утешает ее, чем только может,

И не верит в такой Руджьеров грех,

Чтобы он не воротился к возлюбленной;

А коли посмеет,

То она не снесет такой обиды,

Он вернется сам собой или выйдет с ней на бой —

Таково ее рыцарское слово.

28 Умеряет слово девичью горесть,

Укрощается, выплакавшись, скорбь.

Что ж, посмотрев, как Брадаманта своего милого

Честит чванным бесчестным вероломцем,

Мы посмотрим, много ли веселее

Ее брату, чья кость и плоть и кровь

Сожигается пламенем любви, —

Славному монтальбанскому Ринальду:

29 Монтальбанскому Ринальду, который

Пламенел о прекрасной Анджелике,

В чью завлекся он любовную сеть

Светлым ликом ее и черною чарою.

Все другие паладины, побив

Сарацинскую силу, наслаждались

Вожделенным покоем, и лишь Ринальд

Страждал пленником любовного плена.

30 Cто гонцов рассылает он на розыски,

Рыщет, ищет красавицыны следы,

А потом подступает к Малагису,

Чьею помощью спасался не раз,

И потупив лоб и с краской в лице

Понуждает себя к любовной повести

И взывает к сроднику: «Вразуми,

Где жива желанная Анджелика?»

31 От такого дива[321]

В Малагисе и ум вверх дном,

Ибо только по Ринальдовой неохоте

Не имел Ринальд царевну уже сто раз.

И не сам ли Малагис в Анджеликином плену

Словом, делом, угрозою и мольбою

Преклонял Ринальда к ее любви —

Тщетно!

32 И уж он ли не хотел, чтоб Ринальд,

Полюбив, изъял его из темницы?

А теперь без причины и без пользы

Ринальд рвется к нечаянному сам.

Поминает Ринальду Малагис,

Каково ему стала, Малагису,

Та суровость, от которой едва

Он не сгинул в темном своем узилище.

33 Но чем нынче кручиннее и досаднее

Малагису Ринальдовы мольбы,

Тем ему воочию зримее,

Сколь великая в нем пышет любовь.

И за все те непраздные его просьбы

Повергает он былые обиды

В океан забвенья

И сулит ему скорую полмогу.

34 Говорит: «Дай срок»,

И надежит доброй надеждой,

Что узнается Анджеликин путь

И во Франции она или не во Франции.

Так сказав, идет Малагис

В неприступную пещеру меж гор,

Где он знался с нечистой силой,

И над черной книгой скликает демонов,

35 И у демона, что по любовным делам,[322]

Дознается,

Отчего это Ринальдово сердце,

Быв как сталь, вдруг стало как воск?

А в ответ он слышит про два источника,

Один гасит, другой взжигает страсть,

И испив из одного, не спастись,

Кроме как испив из другого;

36 И про то,

Как Ринальд, испивши из безлюбовного,

Столько времени был и нем и глух

К долгим просьбам прекраснейшей Анджелики,

И какая потом злая звезда

Привела его к любовному току,

Чтобы он, испив, воспылал

К той, которою гнушался и брезговал.

37 Зла была звезда, жесток рок,

Из студеной струи поивший пламенем,

Ибо Анджелика в тот самый миг

Испила из другого, из бессладостного,

И таков ей рыцарь вмиг стал постыл,

Что она от него — как от гадюки;

А его любовь

Кипит пуще, чем прежде била ненависть.

38 О такой-то нечаянной беде

Доложил Малагйсу служебный демон,

Не забыв и о том, как Анджелика

Предалась африканскому юнцу

И оставила для него Европу

И пустилась по неверным волнам

В Индию

На отчаянном каталанском челне.

39 И когда пришел Ринальд к Малагйсу,

Стал его Малагис

Уговаривать позабыть Анджелику,

Потому что предпочла она жалкого

Варвара, и уже она так

Далеко, что не сыскать ее следу:

Впрямь, уж верно она в полупути

Со своим Медором к своим владеньям.

40 Cтраждущий влюбленный

Еще снес бы Анджеликин побег,

Не лишился бы сна и сновидений

От ее левантийского пути, —

Но от мысли, что дерзкий сарацин

Смял первины девического цвета,

Такова вскипает в нем страсть и боль,

Каковой вовеки не знало сердце.

41 Нет в нем сил к ответу,

В сердце дрожь и дрожь на устах,

В губах горечь, как от злобного зелья,

Языку не измолвить двух слов.

К Малагйсу он спиною — и прочь,

Бешеною гонимый ревностью;

Плачет, рвется в муке — и наконец

Хочет сам по левантийскому следу.

42 Просится он в отлучку

У державного Пипинова сына,

Потому-де, что конь его Баярд,

Не по-рыцарски хищенный Градассом,

Позывает его встать на путь чести,

Чтобы сериканский бахвал

Не тщеславился, что мечом или копьем

Обездолил французского паладина.

43 Отпускает его Великий Карл, —

Хоть и жалко и Карлу и целой Франции,

Но нестаточен отказ

На такую достойную причину.

Хочет с ним Гвидон, хочет с ним Дудон,

Но Ринальд никоторого не хочет,

И один покидает свой Париж,

Изливая вздохами муки страсти.

44 Все-то у него на уме,

Как сто раз ему давалась красавица,

И сто раз он по тупости и глупости

Отвергал такую редкую сласть.

Отрицаясь стольких утех,

Сколько трачено им доброго времени!

А теперь за единый с нею день

Он готов заплатить хоть целой жизнью.

45 Все-то у него на уме,

Как такое могло случиться,

Что убогий латник в царевнином

Сердце свеял всю прежнюю любовь?

Раздирая душу такими думами,

Ринальд едет и едет на восток,

К реке Рейну, к Базилейскому городу,

И уже перед ним Арденнский лес.

46 Въехал паладин[323]

В знатный лес бывалых нечаянностей,

В дикие и опасные места

В многих милях от городов и замков, —

Глядь, смутилось синее небо,

Скрылось солнце меж темных туч,

И вздымается из черной пещеры

Женовидное ужасное чудище:

47 Тысяча очей, все без век,

Не сомкнутся, не подернутся дремою;

Тысяча ушей;

Вьются волосы змеиными жалами;

Из диаволической черноты

Выступает устрашительный облик;

Хвост, как змей, и велик и дик,

Обвивает грудь, выплетает петли.

48 В тысяче и тысяче подвигов

Не знавал герой того, что познал,

Когда двигнулось на него

Угрожающее взорами чудище:

Страх,

Непостижный людям, прихлынул в жилы, —

Но притворствуя привычную удаль,

Он дрожащей рукою сжимает меч.

49 Хорошо ратоборствует чудовище —

Так и рвется соступиться с соперником:

Взметывает змеиную

Пасть и сверху на Ринальда в упор.

Изовьется справа, изовьется слева —

Изворачивается Ринальд и разит

Взмахом, отмашью, вновь и вновь,

А ни разу проворную не заденет.

50 То змея ему ринется на грудь,

Леденя сквозь сталь до самого сердца,

То в лицо,

Под забрало, и по щекам, и по шее;

Дрогнул рыцарь,

Шпорит прочь скакуна Ринальд,

А чудовище ему вслед не лениво,

Скок — и село за седло на крестец.

51 Рыцарь шпорит то вперед, то вбок,

А проклятая тварь все за спиною —

Не стряхнуть,

Как ни береди скакуна.

Сердце бьется, точно лист на ветру,

А змея и не жалит,

Но уж так-то мерзостна и страшна,

Что он жизни не рад, кричит и стонет.

52 На последние пути, на трудные тропы

Где круче кряж, дремучее лес, тернистее дол,

Черен свет, —

Мчится,

В тщетном чаяньи сбросить с плеч

Это злобное, грозное и гнусное;

И худой бы случился ему конец,

Кабы вдруг не подоспела подмога.

53 Подоспел подмогою некий рыцарь,

Его латы — светлая сталь,

Знак на шлеме — сломленное ярмо,

Щит — на желтом красное пламя,

Пламенами шит и наддоспешный плащ,

Шита и конская попона;

Меч у бока, копье в руке,

У седла — огнедышащая палица.

54 Огнедышащая, вечнопышущая,

Его палица горит — не сгорит,

И ни щит, ни шлем, ни бронь

От того огня не крепь и не толща.

Всюду рыцарю путь,

Где сверкнет негасимый его светоч.

Он и стался для нашего героя

Избавителем от кромешного чудища.

55 Твердый духом,

Где заслышал он шум, туда и вскачь;

Глядь — и видит, как чудище по Ринальду

Оплелось змеею во сто узлов,

А ему в тех узлах и жар и дрожь,

Потому что оплетшую не сбросить.

Рыцарь — к чудищу внаскок, бьет в бок,

И летит оно кувырком и влево.

56 Но едва коснулось земли —

Снова вздыбилось, и вьется змеей, и бьется.

Опускает рыцарь копье,

Умышляет на врага верным пламенем;

Палицею

Бьет, как буря, в змеиные узлы,

Не дает зловредному

Извернуться ни к худу, ни к добру,

57 Теснит, давит, мстит тысячи обид,

А меж тем

Окликает паладина советом

Поспешить по тропе и ввысь горы.

И по той тропе, по тому совету

Безоглядно

Мчит Ринальд, покуда не скрылся из виду,

Хоть и крут был подъем и каменист.

58 Вновь загнав преисподнее исчадие

Грызть себя и жрать себя в злой щели

С горьким током

В тысячу ручьев из тысячи очей, —

Обращается рыцарь вослед Ринальду

Быть ему напутником и вождем,

Настигает его на горном гребне

И зовет его прочь из черных мест.

59 Как увидел вернувшегося Ринальд —

Рассыпает тысячу благодарностей

И клянется, что на весь белый свет

Он восславит его добродеяние,

И взыскует его имени,

Чтобы ведать, кем спаслась его жизнь,

И вовеки его превознести

Перед Карлом и Карловыми паладинами

60 Отвечает рыцарь: «Не обессудь,

Что не вмиг открою свое прозванье;

Пусть лишь тени станут дольше на шаг,

И узнаешь ты все без умедления».

И поехали они, и приехали

Они к светлому свежему ручью,

Журча звавшему пастыря и путника

Испить сладость забвения о любви.

61 Да, мой государь, эти хладные

Струи в сердце гасили страстный жар:

Это к ним припав, Анджелика

Отвратилась от Ринальда навечно;

А когда Ринальд в свой черед

Каменел неприязнию к постылой,

То и это ни от чего иного,

Как хлебнувши из того же ручья.

62 Тут путеводивший Ринальда

Рыцарь сдерживает над светлой влагою

Взгоряченного своего скакуна

И гласит: «Не худо бы и на отдых!»

Отвечает ему Ринальд: «Воистину,

Ибо не полуденный только зной,

Но и тягость от трудного того чудища

Побуждает радоваться прохладе».

63 Оба сходят со своих скакунов,

Отпускают их пастись по поляне

И на зелени в желто-алом цвету

Совлекают с голов тяжкие шлемы.

Побуждаем жаром и жаждою,

Ринальд бросился к студеной струе

И в один глоток

Изгнал сушь из горла и страсть из сердца.

64 Как увидел вожатый рыцарь,

Что приподнял он влажные уста

И встает, угрызаясь и малейшими

Вспоминаньями о столь буйной любви, —

Выпрямился в рост

И гласит ему гордо предобещанное:

«Знай, Ринальд, мое имя есть Презрение,

Я пришел тебя вызволить из ярма».

65 Сказав, исчез,

И исчез скакун;

Изумился Ринальд такому чуду,

Озирается, спрашивает: где он, где?

И решает, что это не иначе

Как один из Малагисовых слуг

Сцарядил к нему чародейный призрак

Разбить цепь столь томительного плена;

66 Или вовсе напротив: сам Господь[324]

По бескрайнему своему милосердию

Ниспослал ему, как незрячему Товию,

Помощного ангела из горних сфер.

Но благая ли, но злая ли

Вызволила его дивная сила, —

Он возносит ей благодарные хвалы

За целение сердца от страстных странностей.

67 Вновь, как встарь, Анджелика ему постыла,

И спешить ей вслед

Не на край земли, а на час езды

Он уже вменяет себе в бесчестье.

Всякий вздох его теперь — о Баярде,

За которым он пойдет в Сериканию

И до Индии, ибо так велит

Честь и слово, объявленное Карлу.

68 Приезжает он в Базилейский город

И слышит весть,

Будто графу Роланду предстоит

Бой с Градассом и королем Аграмантом.

Это сказывал наверное

Приспешивший из Сицилии человек,

А что граф уже и бился и победил,

Здесь еще не слыхано.

69 Ринальд хочет в том бою

Быть с Роландом, а видит себя вдали;

Скачет к югу, по трижды в сутки

Обновляя коней и провожатых,

Близ Констанции переплыл он Рейн,

Через Альпы нисходит на Италию,

Позади Верона, позади Мантуя,

И он видит По, и он едет через По.

70 А уж солнце наклонилось к закату

И завиделась первая звезда,

Когда стоя Ринальд на берегу

В мыслях, вновь ли менять ему оседланного

Или заночевать,

Пока мрак не растает в раннем свете,

Вдруг увидел: подъезжает к нему

Рыцарь, вежествен видом и повадкою.

71 И учтиво приветившись, вопрошает:[325]

Есть ли у Ринальда жена?

А Ринальд: «Я и впрямь в узле супружества,

Но мне чуден такой вопрос».

Тот промолвил: «Хорошо, коли так», —

И во объяснение сказанного

Говорит: «Приглашаю тебя провесть

Эту ночь под моею кровлею,

72 И ужо я покажу тебе то,

Что в отраду имущему супружество».

А Ринальд, как желая отдохнуть

От дорожного столького томления,

Так и отроду имеючи вкус

Знать и видеть всяческие нечаянности,

Принимает рыцарево

Приглашение и едет за ним.

73 За один перелет стрелы[326]

От дороги стоял большой дворец,

Из которого высыпали толпою

Слуги с факелами, осияв им путь.

Взошел Ринальд, озирается Ринальд,

Видит истинную невидаль:

Столько пышности, стройности, красоты,

Что не сладить простому человеку.

74 Из порфирного камня и змеиного

Был над входом огромный свод;

Створы бронзовы, а на них ваянья,

Как живые, вращают лики.

За порогом, как вскинешь голову —

Взор пленится мусийною игрою;

А оттоле вход во двор, вкруг которого

Колоннады длиною во сто локтей —

75 Все четыре ровные, но по-разному

Испещрились нескупою рукою;

Посредине каждой — врата,

За вратами — свод,

Из-под свода — вход,

Такой плавный, что хоть взвози поклажу;

А над каждым из всходов — новый свод,

И оттоле путь в большие покои.

76 Верхние вознеслись

Своды, давши простор широким створам,

Что ни вход, то меж двух столпов,

Один бронзовый, другой твердокаменный.

Но ни сил, ни времени

Не достанет исчислить все красы, —

А ведь кроме тех, что в виду,

Неисчетные скрыты в подземельях.

77 Гордые столпы, золотыми главами

Подпиравшие самоцветный кров,

Привозные мраморы,

Иссеченные стообразною резьбою,

И литье, и роспись, и прочий труд,

Многой долей терявшийся во мраке,

Изъясняли, что на столько красот

Двум царям бы недостало сокровищ.

78 Но превыше иных великолепий,

Столь отрадно ласкавших взор,

Был среди двора водомет,

Разливавшийся тысячью свежих струек.

Вкруг него были ставлены столы,

А стоял он вровень

Ото всех четырех колонных врат,

Отовсюду видим и всюду видящий.

79 Твердою и умелою рукою

Изукрашен водомет наподобие

Колоннады или светлой беседки,

Осеняющей на восемь сторон,

А над ним выгибался золотой

Свод, расписанный понизу финифтями,

И держимый, как небеса,

В восемь рук беломраморными статуями:

80 В восемь левых рук,

А из правых роги изобилия

Изливали в срединный алавастровый

Водоем звонкозвучные потоки.

И те восемь опор с восьми сторон

Были в образе прекраснейших дам,

Одеяньем и лицами несхожих,

Но единых во красоте и прелести.

81 Каждое из тех изваяний

Опирало стопы на плечи двух

Нижних статуй, раскрытыми устами

Означавших гармонию и песнь,

И сие знаменовало,

Что представленные в лицах мужи

Посвятили свое рвенье и труд

Славе жен, которым были опорою.

82 А у каждого из нижних мужей

Был в руках пространный и длинный

Свиток, в коем с премногою хвалою

Изъяснялись прозванья прославлаемых,

А пониже были внятно начертаны

Собственные певчие имена.

В свете факелов

Ринальд смотрит на тех мужей и дам.

83 В первой надписи многая хвала[327]

Имени Лукреции Борджии,

Чью красу и честь превознес

Отчий Рим выше древней соименницы.

А те двое, которым дано

Несть плечами драгоценное бремя,

Суть Антоний Тебальд и Геркул Строцца,

Новый Лин и новый Орфей.

84 И не меньше прекрасна и прелестна[328]

Рядом та, о коей надпись гласит:

«Изабелла, дочь Геркулеса,

О которой Феррарская земля,

Став ее грядущим, отечеством,

Будет больше ликовать, чем. о прочих

Благах, коими ее одарит

Щедрая судьбина

В легкокрылом полете дальних лет».

85 А те двое, от которых прольется[329]

Многозвонная ей слава в веках, —

Оба Иоанны и оба Иаковы,

Одного зовут Каландра, а другого Барделон.

Третья же и четвертая красавицы,

Из-под свода струительницы влаг,

Суть две равных отчиной, родом, честью,

Ликом и душою —

86 Та — Елисавета,[330]

Эта — Элеонора,

И по слову мрамора, ими

Мантуанский гордиться будет край

Громче, нежели оным древним

Вергилием Мароном, величателем своим.

Стопам первой опорою плечо

Петра Бембо и Якова Садолета,

87 А стопам второй — ученый Муций Арелий[331]

И изысканный Кастильон:

Таковы на мраморе имена,

Тогда темные, ныне знаменитые.

А за ними видится та,

В коей такова добродетель,

Что подобная ни в ком не царила

И не будет в превратностях судьбы.

88 Золотые говорят письмена,[332]

Что ей имя — Лукреция Бентиволия

И знатнейшая ей хвала,

Что ей счастлив быть отцом князь Феррары;

А поют ей песнь

Сладкозвучный Камилл, чей голос Рейну

И Фельзине столько же чародеен,

Сколь Анфрису голос пастыря Феба;

89 И второй певец, чьей хвалою[333]

От испанских столпов до самой Индии

И от полдня до засеверных стран

Возвеличится земля, где Исавр

Катит сладкие в соленые воды

И где помнят весы о римском золоте, —

Гвидон Постум

В двух венцах — от Паллады и от Феба.

90 Имя следующей в ряде — Диана:[334]

«Не взирайте на гордый вид

(Гласит мрамор), ибо великодушием

Она столь же прекрасна, как лицом».

А ученейший Целий Кальканьин

Трубным звоном возвестит ее имя

От Инда и до Ибера,

И в Монезовом и в Юбином крае, —

91 Вместе с Марком по прозванию Конь,[335]

От которого выбьется в Анконе

Родник слаще того, который выбит

Геликонским, Парнасским ли конем.

Близ Дианы вскидывает чело

Беатриса, о которой поведано:

«Беатриса, благая, была благом

Мужу вживе и горем по кончине:

92 Вся Италия при ней побеждала,[336]

Вся Италия без нее в полону».

Коррегийский рыцарь

И краса Бендедеев — Тимофей

О ней пишут, словно поют,

Оглашая сладкозвучными плектрами

Тот поток меж брегом и брегом,

Где старинные плескались янтари.

93 А меж этим местом и тем столпом,

Где сияла изваянная Борджия,

Алавастровый означался лик

Дамы столь возвышенно светлой красоты,

Что без золота, без каменьер, в черном

Платье под белым покрывалом

Меж пышнейшими была она краше,

Чем звезда Киприды меж прочих звезд.

94 Сколько ни смотрись, не досмотришься,

Чем она светилась светлей:

Прелестью ли, красою ли,

Величавостью ли, честью ли, умом ли.

А во мраморе сказано:

Кто восхочет молвить о ней достойно,

Тот предпримет славнейшее деяние,

Но едва ли с ним когда совладеет.

95 Полный сладости, полный прелести[337]

Сей прекрасный, сей стройный истукан

Словно бы гнушался

Низкой песней столь грубого певца,

Каков тот, кто единый, без товарища

Был опорой ее стопам.

Все другие образы именованы,

Эти — нет, неведомо почему.

96 Полным кругом

Обстояли эти статуи сень,

Овеваемую сладкой прохладой

Водоема из точеных кораллов,

Из которого чистейший кристалл

Растекался живыми ручейками

В радость жаждущим кустам и цветам,

Желтым, белым и лазоревым в зелени.

97 С вежественным своим гостеприимцем

Долго сидя паладин за столом,

Не преминул и напоминовения

Обещавши, исполнить свой обет:

А поглядывая на него вновь и вновь,

Примечает в нем Ринальд томность сердца,

Потому что не проходило мгновения,

Чтобы с губ его не срывался вздох.

98 Частым вздымалось желанием

Слово спроса к Ринальдовым устам

И смолкало,

Сдерживаемо учтивою скромностию.

Трапезе конец,

И присущий отрок выносит к вечере

Чашу,

Золотую, в самоцветах, а в ней вино.

99 И тогда хозяин с улыбкою

Глянувши на Ринальда взор во взор,

Хоть и видимо было в его очах

Больше слез, чем смеха,

Говорит: «Вот теперь-то и пора

Мне ответствовать напоминовениям

И явить тебе некоторый показ,

Милый всем, кто в добром живет супружестве.

100 Всякий ведь из мужей

Зорок думать, любим ли он женою,

И в чести он или во сраме,

Человек он иль некое животное.

Рога на лбу —

Бремя легкое, но куда как стыдное,

Потому что у всех оно на виду,

А носящий и не чувствует.

101 Кому ведомо, что жена верна,

Тот люби ее и держи в почете,

А кто думает или знает, что нет, —

Мучься.

А меж тем не терзаются ли ревностью

И такие мужья, чьи жены чисты,

И не безмятежны ли многие,

У которых давно рога на лбу?

102 Если хочешь ты испытать жену

(А наверное ведь хочешь,

Потому что, не испытав,

Очень трудно уладиться душою),

То без дальних слов

Испытаешь, испивши из этой чаши:

Для того-то она здесь и стоит,

Чтоб исполнилось мое обещание.

103 Выпей и увидишь:

Если роговой на тебе убор, ч

То вино твое выплеснется на грудь

И ни каплею не порадует губы;

Если же супруга твоя верна —

Все, что налито, будет выпито:

Убедись!» И промолвивши, глядит,

А расплещется вино или не расплещется.

104 Убежденный было Ринальд

Испытать не весьма ему желанное

Простирает руку, берет сосуд

И готов пригубить,

Но, как будто страшит его питье,

Вдруг задумывается большою думою.

А теперь дозвольте мне отдохнуть:

Что надумалось, со временем скажется.