Ника

8

Маленькие лампочки, свисая на черных проводах с перекладин, струили жидкий ненадежный свет, придавая внутренности свинарника желтоватую окраску. Смутно проступали деревянные решетчатые загородки, стропила и балки, а все остальное пространство, куда бессилен был проникнуть свет, было густо-черным. Прошло несколько минут, прежде чем Ника, войдя с улицы, смогла различить то, что было освещено скудными лампочками. Постепенно глаза ее привыкли к темноте, приметили серые саманные стены и мохнатую изморозь на неплотно закрытых окошечках.

В загонах, отделенные друг от дружки, содержались супоросые свиньи: они похрюкивали, чавкали, шуршали соломой, чесали бока о доски, а некоторые отяжелевшие матки лежали, развалив отвислое брюхо и уткнув в подстилку вздернутый мокрый пятак.

Из стоявших в углу лопат Ника выбрала одну, какая поудобней, стала накладывать в тачку навоз. Острый запах перехватил дыхание, до слез щипал глаза. Она подумала, что надо проветривать помещение, а не держать окошки всегда закрытыми, и что об этом скажет заведующей. Потом снова сосредоточилась на работе. Наполнив тачку доверху, ухватилась за толстые ручки, покатила. С визгом завихлялось колесо, тачка стала мотать Нику из стороны в сторону. Догадалась шире, устойчивее ставить ноги. Навоз сваливали у наружной стены свинарника. Тут Ника немного постояла, отдыхая и жадно дыша холодным воздухом. Небо уже светлело, на востоке пробивалась сквозь мглу розовая полоска восхода.

Уже третий раз подряд встречает Ника утро на этом месте. И третье утро начинает она с уборки навоза. Когда пришла на ферму доказать, как умеет работать, заведующая ответила: «Становись на подсобную работу, а там видно будет, может, и свиней доверим».

Ника недоумевала: «Зачем она так говорит, знает ведь, что я только на одну неделю».

Скрипит, вырывается из рук тачка. С полной — из свинарника, с пустой — в свинарник. Взад-вперед, взад-вперед. Отяжелели руки, ломит поясницу.

Наконец навоз вывезен, согнана метлами по желобу жижа. Только села отдохнуть — зовут на кормокухню нагружать подвесную вагонетку кормом. Упираясь руками и налегая всем телом, гонит Ника вагонетку вдоль решетчатых загородок. Свинарки накладывают корм в корыта. Они почему-то недоверчиво поглядывают на Нику, а при случае начальственно покрикивают на нее.

Особенно усердствовала в насмешливом высокомерии Даша, круглолицая, румяная, голубоглазая женщина, известная на все село веселостью нрава и острым языком. Она была лишь на пять лет старше Ники, но считала себя вправе относиться к ней, как к ребенку. С первого же дня работы Ники на ферме Даша на каждом шагу колола девушку едкими, а то и двусмысленными шутками. Ника решила избегать ссоры, делала вид, что не замечает злых шуток, держалась с достоинством и тем думала отвадить Дашу от себя. А Даша от этого становилась назойливее. То и дело слышен густой голос ее: «Эй, ревизорша, откати вагонетку!», «Филатова, чище навоз выгребай! Тут тебе не институт, тут соображать требуется», — и Даша после подобных шуток громко и весело смеялась.

На смех кто-нибудь отзывался из полусумрака:

— Ты ее не трожь, Дарья.

— Я и не трогаю, я критикую, а критика и самокритика — двигатель нашей жизни.

— Вот язва-баба! С тобой серьезно, а ты все на смех поворачиваешь.

— Без смеху-то скучно жить.

Ника все слышит, но не показывает своей обиды, только быстрей скребет по цементу лопатой. Временами она вскидывает глаза на женщин, которые, задав свиньям корму, отдыхают.

Даша стоит, навалясь локтями на дощатую загородку, и, прищурив глаза в пушистых ресницах, слушает чавканье животных. На полных маковых губах ее застыла сдержанная улыбка.

— Я, бабы, смешное страсть как люблю, — говорит она задумчиво. — Ну, не смешно ли — обследовать нас поручили Филатовой!

— Она уже не обследует, а работает.

— Так ведь это на одну неделю, в охотку, вроде от скуки. — Даша отвалилась от загородки, потянулась, позевывая и хищно изгибая сытое тело. — К тому же эту неделю у нас тут председателев сын починкой занят.

Последние слова Даши, как спичка в соломе, зажгли в женщинах желание отозваться.

— За это осуждать нельзя.

— Над любовью не смеются.

— Что ж, Алексей — парень ничего.

— Молод больно, ей бы поопытнее надо.

Вскоре добрая половина свинарок втянулась в веселый разговор, в котором все было рассчитано на то, чтобы высмеять и унизить Нику.

Из дежурки вышла заведующая, послушала, о чем шумят женщины, и строго прикрикнула:

— Да перестаньте вы!

Стало тихо. Только чавканье животных да шарканье метлы по полу.

А утро тем временем незаметно переходит в день. Гаснут в свинарнике желтые лампочки, и серый рассеянный свет придает всему естественную видимость.

Подсобницы выходят к омету, вилами накладывают солому на прицеп, катят воз в распахнутые во всю ширину двери помещения. Колеса с трудом переваливаются через неровности замерзшей земли, того и гляди, воз свалится набок.

— Постой! — кричит Ника. — Надо выправить колесо.

Женщины остановились, а одна из них перевела дыхание, поправила на голове платок и, вскинув голову, посмотрела на Нику сверху вниз.

— Погоди командовать-то. Принеси лопату да подкопай бугорки!

Подчиняясь не требованию женщины, а какому-то внутреннему неосознанному желанию, Ника сходила за лопатой, срыла твердые скипевшиеся от холода комья земли. Пока она была занята этим, другие отдыхали. Никто не сказал ей слова одобрения, как будто это была ее обязанность, а у остальных было право на отдых. Ника подавила вспыхнувшее было раздражение против женщин и продолжала работать как ни в чем не бывало.

Как-то Ника катила тачку с навозом. Скрипучее колесо заело, и она никак не могла сдвинуть груз с места. Пробовала сдать назад, повернуть вбок — не помогало. Тогда она выпустила тачку из рук, выругалась и устало спустилась на землю. Сидела, досадуя на свое бессилье.

А кругом нее собрались женщины, со смешком давали советы, один нелепее другого.

— Бери тачку в обнимку и неси.

— В подоле перетаскай навоз.

Ника огрызнулась.

— А пошли вы все к черту на рога!

Из-за омета соломы, размахивая крепкими руками, вышел Алексей Венков. Треух надет до бровей, ватник туго стянут ремнем, подшитые валенки в самый раз по ногам, все на нем опрятное, сидит удобно, и сам он быстрый.

— Не простудись, — сказал он Нике, останавливаясь около нее. — Земля мерзлая.

— Ах! — Ника махнула рукой, вскочила на ноги и попробовала сдвинуть с места тачку. — Вот чертовка! Измаялась вся.

— Ну-ка. — Алексей рукой отстранил Нику, осмотрел тачку. — Погоди! — Сходил за молотком, постучал по колесу, повертел. — По-ехали!.. — С веселым мальчишеским гиком бегом откатил тачку к куче навоза, опрокинул.

— Принесу солидолу смазать тачки, — сказал он Нике, уходя в свинарник. — А смеяться над бедой, девушки, нехорошо.

Женщины молча стали расходиться.

От этой минутной встречи, от слов Алексея, от его простодушного взгляда Нике вдруг стало хорошо, легко, свободно. Хотелось сказать какие-нибудь особенные, прочувствованные слова, но она успела только крикнуть ему вдогонку:

— Спасибо, Алеша!

В полдень свинарки собирались в дежурке, разворачивали свои узелки, ели. На плите шумел чайник, по комнате плыло тепло. От еды и тепла женщины добрели, рассказывали, щеголяя друг перед дружкой, забавные истории и анекдоты, а то и сплетничали.

Иногда затевался разговор о мудрых житейских вопросах. Начинала его обычно, как это ни казалось Нике странным, Даша. Чувствуя за собой славу заводилы и считая себя первой красавицей в Усовке, она любила всегда и во всем быть напоказе.

— А слышали, бабы, Фенька-то полоротая на Дальний Восток завербовалась.

— Зачем это? — спрашивает Анна Семеновна, поправляя посыпанные редкой сединой черные волосы. В отношениях с работницами она держится на равной ноге, не как заведующая и старшая по годам. — Эх, куда понесло!

— А чего ей тут делать? — с искренним удивлением отвечает Даша. — Муж ее бросил, жила одна. Подвернулся случайный дружок, привалилась к нему, да ненадолго, побил ее, вся в синяках ходила. И правду сказать — кому нужна она.

— Это ты зря, — подает голос маленькая пухленькая Зина, прозванная Бомбой. — Фенька неплохая, добрая.

Даша смотрит на рыхлое, осыпанное капельками пота лицо Бомбы и с легкой усмешкой говорит поучающе:

— Знаешь, какая баба нужна мужику? А? Не на час, а как жена?.. Чтобы его тянуло к ней и чтобы во всем ему от нее тепло и уютно было.

— Мужику надобна строгая жена, — задумчиво заметила Анна Семеновна. — И хозяйственная.

— Не-ет, — Даша замотала головой. — Не-ет! Главнее всего, чтобы бабьей ласки мужу вдоволь было. Потом, чтобы забота о муже материнская… Ну, и другом верным жена должна быть. От таких баб мужья на сторону не клонятся…

— Пожалуй, так, — медлительно и степенно согласилась Анна Семеновна. — Только редко, наверно, такие бабы встречаются.

Женщины замолчали, как по уговору, каждая думала о своем, и лица их были грустны. Даша первая взорвала тишину:

— А Фенька — что? Ни виду, ни завлекания.

— Она хорошая рыбачка! — возражает Бомба. — Наравне с мужиками в любую непогодь на лову, зимой подледным ловом занимается.

— Это верно. — Даша облизывает сочные масленые губы и, словно боясь, что у нее перехватят разговор, торопливо продолжает. — Она и завербовалась-то рыбачкой на Дальний Восток.

— Да-а-альный Восток! — задумчиво тянет кто-то как бы про себя.

— Страшно подумать, какая даль, — подтверждает Бомба.

— Велика наша страна! — вздыхает Анна Семеновна. — Ох, велика!

— И везде люди нужны.

— Городов-то сколько понастроено, заводов! Страсть! — Даша закидывает за голову руки и мечтательно смотрит куда-то в видимое ей одной. — И везде люди живут лучше нас.

— Люди везде разно живут, — спокойно произносит Анна Семеновна. Она разрумянилась, разомлела от чая, темный пушок над верхней губой повлажнел, обозначился четче. — И у нас в селе разно живут: одни лучше, другие хуже.

— Это ты о достатке говоришь. — Даша прогнула спину, зевнула, положила руки на стол и сразу вся обмякла. — А я говорю про всю жизнь, а не про один достаток.

— Да и достаток в городе больше, — враз сказали две-три женщины. — Там заработок надежный, а у нас как получится.

— Правда, бабы! — Даша опять завладела общим вниманием. — На заводе рабочему дают помещение, станок, инструмент, матерьял. Все условия. Знай только работай. Нет матерьяла, с рабочего не спросишь. А в деревне? Есть у нас земля, машины, семена. Это верно. Вспахали землю, обсеменили. А дождя вовремя не было, или градобитье случилось. И все пропало. Потому что у нас всех условий для работы нет. А дай воду, поливальные машины, все другое, тогда с нас, как с рабочих, спросить можно.

— Это, Даша, политика! — замечает Бомба. — С кого, значит, что требовать.

— Какая политика! Это — жизнь. Политикой вон Анна занимается, она партийная. А я говорю про наши дела. Интересу к делу у нас потому и мало. Лиши нас своей скотины да земельного участка. А?.. — Даша обвела всех колючим взглядом. — Пропадем тогда, кормимся-то не с колхоза, живем-то со своего хозяйства.

Даша умолкает, и все молчат, думают, потягиваются, позевывают.

На топчане, у края стола сидит Ника. Давно выпив чай, она нервно вертит пустую кружку и мысленно соглашается с рассуждениями Даши. «Фенька смелая: вон куда махнула!.. Доработаю неделю, а там стану готовиться в институт. Потом еще поработаю, на справку минимум трудодней наскребу… Фенька-то!.. Молодец!.. Завербованным паспорт выдают… сперва, говорят, на три месяца, потом на полгода, а там на год и на пять…» И ей представилось, как она нанялась на три года куда-то в сибирскую тайгу, в глушь…» Трудно там жить, тяжело работать… но три года — не век. Зато потом у тебя паспорт в кармане и выбирай по своему вкусу, где тебе жить. Э-эх!..»

Мечтания Ники перебил голос Анны Семеновны, неуверенно спорившей с Дашей:

— Не хуже тебя люди в деревне живут, умные, образованные, живут и не ноют.

Даша встрепенулась, заерзала на скамейке, замахала руками.

— Образованные!.. Так они на это учились, агрономы, ветеринары, врачи… Образование — их богатство. Вот ты курсы зоотехников прошла, ну и тебе сам бог велел работать на ферме.

— Не только специалисты в деревне живут, — возразила Анна Семеновна.

— А кто еще? Кому податься некуда. Скажешь, механизаторы? Так они специалисты, хорошо зарабатывают. А вот мы, бабы, девки. Кто три класса прошел, кто семь, а то и десять. А цена нам всем одна: трудодень — тень на плетень.

— Тебе-то нечего жаловаться, — заметила Анна Семеновна.

— Я не о себе, я обо всех болею, — Даша кинула взгляд на завфермой. — Разговор вообще… о жизни.

— Какая болельщица! — Анна Семеновна усмехнулась, покачала головой.

— Про меня разговору быть не может, — распаляясь, продолжала Даша. — Могу куда хошь уехать.

— Кто тебя пустит! — воскликнула Бомба. — Хотела я на завод в городе поступить, паспорт требуют. Кинулась в милицию за паспортом, а там говорят, давай справку из колхоза, что отпускают. Колхоз справку не дал. А без паспорту — ни шагу.

— Мне дадут, — уверенно сказала Даша.

— Держи карман шире! — Бомба сверкнула на Дашу злыми глазами. — Будет хвалиться-то!..

— А что? И похвалюсь. Василий военную службу через полгода кончает, а их уже уговаривают на стройки поехать, на заводы, в большие города. Нехватка рабочего класса. Поняла? Решим уехать — и все, никто не удержит.

— Конечно, человек не может не думать о себе, — отвечает Анна Семеновна. — Но представь себе… В один день все вздумали бросить работу на заводах, в колхозах, в учреждениях. Ведь Вавилон получится.

— Все не бросят, — уверенно возражает Даша. — Человеку пить-есть надо, вот он и работает.

— Не только из-за этого. Люди свою ответственность за судьбу страны понимают.

— Анна! Ты все на это самое… на лекцию поворачиваешь, а в душе-то ведь признаешь, что время наше трудное и приходится выкручиваться.

— Время трудное, правду говоришь, — с прежним спокойствием соглашается Анна Семеновна. — А почему?

— Черт его знает почему.

— Задачи трудные страна решает, потому и жизнь трудная.

— Ну-у, понесло в политику, — лениво потянула Бомба, повертываясь спиной к заведующей.

— А у нее должность такая, — ввернула Даша. — Начальник!..

Обо всем, что касалось начальства, Даша говорила язвительно, и заведующая, зная это, посмотрела на стенные ходики.

— Пора!

Женщины не торопясь поднимались, надевали ватники, халаты, повязывали головы платками, расходились по рабочим местам.

— Ну, болят рученьки? — Даша расхохоталась в лицо Нике.

— Отстань! — сквозь зубы произнесла Ника и так посмотрела на Дашу, что та отпрянула и поспешила выйти из дежурки…

Разговоры на темы, связанные со своей жизнью, бывали часто. Но любили свинарки поговорить об отвлеченном, например о Луне, куда запущена с Земли ракета, или о далеких теплых странах, где люди ходят голые, ничего не делают, а природа дает им все готовое. А больше всего вспоминали кинокартины, в которых показывалась жизнь, непохожая на усовскую.

Очень любили петь. Выдастся немного свободного времени, так все к Даше.

— Запевай нашу.

Утерев ладонью яркие губы, Даша глубоко вздыхала, раздувая грудь, и приятным голосом запевала с лихостью и грустью:

Женщины подхватывали горячо, страстно:

Раз в неделю на ферму приходил старший зоотехник, молодой, недавно присланный из города, проводил занятия по толстой книге, такой же, какую Венков дал Нике. Женщины делали вид, что слушают, а сами погружались в свои думы, а некоторые откровенно подремывали.

В субботу кончалась неделя, как Ника работала на ферме. Утром Анна Семеновна сказала:

— Поедешь в поле. Туда — навоз, оттуда — солому. Вскоре пришел трактор, приволок огромную телегу с широким дощатым ящиком.

Ника, Бомба и еще две женщины наполнили ящик навозом, сели сверху, кинув под себя соломы.

Трактор гремел и дымил, телега медленно плыла, колыхаясь на мерзлых ухабах, звенела железками и, казалось, вот-вот развалится.

Воздух над полями стоял холодный, сизый, на озими и на зяби легким пухом лежала изморозь. Стая рябых куропаток вылетела из-под трактора, рассыпаясь, повалилась в озимь.

— Зима будет теплая, — заметила Бомба. — Куропатки не улетели.

— Они всегда зимуют, — сказала Ника.

— Ну, не скажи.

Спорить Нике не хочется. Свежесть полей и движение настраивают ее на что-то беззаботное, веселое. Это настроение усилилось, когда быстро раскидали по пашне навоз, наложили воз соломы и поехали обратно. Лежа на возу и вдыхая хлебный запах соломы, она смешно и наивно воображала, что плывет куда-то далеко-далеко, где ждет ее счастье.