Ника

22

Мохноногая лошадь резво бежала по накатанной до блеска санной дороге. В санках с обитым клеенкой задком сидели Венков и Перепелкин. Ехали они в райцентр на пленум райкома партии, а по пути решили заехать в Лапшовку, на птицеферму.

Ветер дул навстречу, из-под копыт лошади иногда летели в санки комья снега. Закрыв лица воротниками пальто и капюшонами брезентовых плащей, седоки молчали.

— Тулупов, — вдруг выкрикнул агроном, — тулупов не заведем!

Венков повернулся к нему, отогнул угол воротника ото рта, чтобы удобнее было говорить.

— Раньше у каждого крестьянина тулуп водился, а теперь — редкость. Надобность, видно, миновала.

— Не в том дело. Конечно, на лошадях по целым дням не ездят, но в кузове грузовика сейчас так просифонит!.. Похлеще, чем в санях. Дороги тулупы. На полушубки и то овчин не хватает. Вот какие на нас с вами пальто-то? На вате. Поднадевали под пиджаки кофты шерстяные, белье теплое, а ведь не спасает. То ли дело полушубочек, а на него тулуп с большим воротником.

— Вот разбогатеем, заведем тулупы для разъездов. Как спецодежду.

— Хорошо бы.

Опять помолчали, пряча лица от знобящего ветра. Когда дорога повернула и дуть стало сбоку, Венков спросил агронома:

— Вы, Сергей Васильевич, в Лапшовке знаете людей?

— Как же! Я там больше года проработал. В самое трудное время. Успел два выговора заработать. — Агроном от души рассмеялся.

— За что же? — Николай Семенович повернулся к агроному, и тот увидел на потемневшем от холода лице его то знакомое со студенческой поры ожидание ответа, как это бывало на экзаменах.

— Один выговор за хозяйственные дела… Тут я не спорю, по неопытности кое-что недоглядел. А другой — просто смешно вспомнить.

— Ну, ну, — поощряюще произнес Венков, — расскажите.

— В позапрошлом году это было. Урожай помните, какой был? Много хлеба сдали государству. Область наградили. Получили награды не только те, кто выращивал хлеб. Перепало и тем, кто и поля в глаза не видал. В Лапшовке тоже были награжденные. Торжественное собрание и все, что положено в этом случае. Награды вручал работник облисполкома. Все шло, как по нотам. Дошла очередь до Татьяны Лещевой. Женщина она одинокая, тихая. Получила медаль, держит за ленточку и все кланяется, кланяется. Пора бы другому получать, а она не уходит. Потом вдруг заговорила. Все удивились: уж такая она молчаливая. «За медаль, — говорит, — спасибо! Я ее честным трудом добыла. В колхозе почти тридцать лет. И в поле работала, и в животноводстве. Вот уже десятый год птичником заведую, курями. Каждый день, зимой ли, летом ли, в половине пятого я уж в птичнике. И раньше десяти не ухожу…»

Тут кто-то из президиума крикнул: «Молодец!» Лещева обернулась к президиуму. «Как не молодец! Еще бы! За десять-то годиков я ни денечка отдыха не имела. Люди Седьмое ноября празднуют, Первое мая, другие праздники… А я все там, в птичнике, с курями. Подменить меня некому».

Председатель по графину пробкой звякает: «Ты в правлении скажи, а сейчас торжественное собрание». А Лещева знай говорит и говорит: «Пока до правления ждать, все позабуду. Ты вот на курортах бываешь, а мне хоть бы одно воскресенье дал, просто дома побыть, на крылечке посидеть, на небо поглядеть…»

Агроном умолк. Теперь они сидели с Венковым лицом к лицу. На бронзовеющих щеках Венкова, открытых холоду, обозначились глубокие улыбчивые складки.

— Как она его отбрила! — с восхищением произнес он.

— Да-а, отбрила, — согласился агроном. — В зале был веселый шум, а в президиуме растерянность: в программе-то ее речи не было. Но наш председатель быстро вошел в роль, а в конце собрания произнес от имени награжденных речь, как потом было написано в районной газете, «зажигательную». На другой день областной работник уехал, а председатель вызвал в правление Лещеву и накричал на нее. «Ты отсталый человек. Тебя удостоили правительственной награды, а ты говоришь о каких-то личных мелочах». А потом и пошло! При любом случае он называл Лещеву несознательной.. Мне показалось это несправедливым, я вступился за женщину на собрании. Тут уж председатель ощерился. Кончилось тем, что меня обвинили в попытке подорвать авторитет председателя и в политической незрелости. Ну, и выговорок…

— При чем же тут политическая незрелость? — спросил Венков.

— Дело повернули так. Лещева, мол, испортила торжество неуместной грубой выходкой, подлила в бочку меду ложку дегтя. А я поддержал ее. В другое, говорят, время пусть бы вылезала с критикой…

Венков расхохотался.

— Ну и казуисты!

— Я, Николай Семенович, на это смотрю просто, без обиды. Люди устроены разно. Одним дорого общее дело, другим — личный престиж. А когда не хватает ума и умения работать, личный престиж побочными путями добывается.

Сергей Васильевич долго говорил о людях, о своих жизненных правилах Венков слушал его и рассеянно думал о разном, приходившем на ум по прихоти памяти. Сосредоточиться на чем-нибудь мешало плавное, усыпляющее движение саней.

На пригорке показались избы Лапшовки. За околицей, сливаясь белизной со снегом, стоял птичник.

Поставив лошадь с санями за подветренной стеной птичника и накрыв ее дерюгой, Венков пошел следом за агрономом, который успел уже скрыться в притворе строения.

В птичнике на Венкова пахнуло знакомым теплом, запахом мокрой извести, куриного помета. От движения двери с земляного пола поднялись и повисли в воздухе легкие белые пушинки. Все тут было белое: белые с легкой подсинькой стены, белые куры, с квохтаньем тукавшие клювами в кормушках, белые халаты на женщинах.

На пороге каморки, отгороженной неплотно подогнанными листами фанеры, стояла с агрономом Татьяна Лещева, маленькая, остроносая, большеглазая.

Венков поздоровался с ней за руку, спросил о делах на птичнике. Но не успела Лещева рта открыть, как он сказал:

— О сборе яиц и прочем я и так знаю. Давайте-ка лучше пройдемся да посмотрим.

В птичнике Венков бывал и раньше, видал и несушек, и как только что снесенные яйца катятся по деревянному желобу. Порядок был далек от той механизации, какую заводили в птицесовхозах, но приятно было отмечать во всем хозяйственную рачительность. Куры были шустры, пол чисто подметен, помет собран в ящики для вывозки на овощную плантацию. Похвалил Венков зеленую рожь, росшую в ящиках на полках, и с удовольствием посмотрел, как охотно склевывают куры травяную сечку.

— Хорошо у вас, все в порядке.

— Для того приставлены, Николай Семеныч. Как же иначе? Плохо-то нельзя: народ осудит, — отвечала Лещева с достоинством человека, знающего себе цену, и на худых щеках ее проступил от смущения румянец.

Две женщины стояли перед ведром, полным яиц, укладывали их в ящик с мякиной.

— Лишнего не положите, — пошутил Венков, взял яйцо, прикрывая верхушку ладонью, щурясь, посмотрел на свет, потом поболтал. — Полное яйцо, свежее некуда. К весне-то готовитесь? Привезем с инкубатора цыплят на тысячу больше против прежнего.

— Мы готовы, — ответила одна из птичниц. — Пусть плотники наделают кормушки, гнезда. Хватило бы только места.

— Вон Татьяна Ивановна с зоотехником считали. Говорят, места хватит.

— Рулеткой все измеряли, до каждого сантиметрика. — Для убедительности Лещева развела руки, изображая, как мерили рулеткой.

Это почему-то развеселило Венкова. Может быть, потому, что ему понравился порядок на птичнике, по душе пришлись люди, с которыми мимолетно заговорил о весенних планах; все это слилось сейчас с хозяйственными заботами, занимавшими Венкова, заглядывавшего в предстоящую весну, и в лето, и в осень.

Уходя от птичниц в хорошем настроении, он спросил Лещеву, есть ли у нее теперь подсмена и берет ли она дни отдыха.

— Не получается, Николай Семенович.

— Я же разрешил брать выходные.

— Разрешили.

— В чем же дело?

— Людей вы обещали дать.

— Дам, не все сразу. Вы только старайтесь. — И стал прощаться, подавая руку каждой женщине.

Бывшая каменная церковь, с которой еще до войны срезали купол, давно обжита под вывеской районного Дома культуры. В широкие двери притвора идут съехавшиеся со всего района члены райкома партии и гости, приглашенные послушать, но не решать. По одежде не различить людей, кто и чем занимается, все одеты чисто, без тех примет, по которым прежде узнавались деревенские жители. Но по лицам, по манере держаться люди различимы. Вот директора совхозов и председатели колхозов. Во всем облике их то же, что и у районных работников: люди бывалые, много повидавшие, их ничем не удивишь. Спокойно, с достоинством и с ненасытимым еще любопытством смотрят на все люди в новой, необмятой, слежавшейся в сундуках одежде; большие кисти рук их тяжело висят по бокам, взгляды открыты и цепки. Это знающие себе цену трактористы, доярки, рабочие мастерских. Тихи, несуетливы люди с задумчивыми, озабоченными лицами, с печатью смирения и покорности судьбе, самими избранной на всю жизнь. Это учителя, врачи, агрономы.

Бывшее церковное помещение разгорожено: в большей части в обычные дни показывают кино, со сцены поют, разыгрывают пьесы, в праздники заседают, проводят совещания, собрания; в меньшей половине, очень узкой, — фойе.

Сейчас в зале пусто, лишь два-три человека похаживают, поправляя на сцене стулья у длинного стола под красным сукном, устанавливают графины с водой и стаканы, пододвигают к рампе трибуну.

Весь народ в фойе. Оставив на вешалке пропитанную степным морозом одежду и сами пахнущие снегом, люди толпятся у столов с редкими, по случаю пленума привезенными конфетами, печеньями, винами, консервами, книгами бельем, лекарствами. Тут же встречаются знакомые, узнают новости, передают приветы. Вскоре все с покупками идут в зал, рассаживаются, а кто успел проголодаться, торопливо закусывает в буфете дарами райпищекомбината — колбасой, кефиром, коржиками.

Венков тоже потолкался в фойе, накупил гостинцев и сел в середине зала, заняв рядом с собой место для Перепелкина, огляделся, раскланялся со знакомыми и почувствовал усталость.

Приехав в райцентр вчера, он успел обделать некоторые дела. Справился в торготделе насчет пианино. Инструменты прибыли, и один «Россия» может забирать. Дороговато, но взял счет. Давно обещанный зубной врач не был в Усовке. Договорился с заведующим поликлиникой врача повезет с собой на три-четыре дня. Потом приедет зубной техник. Удалось выпросить у районного начальника электросетей полкилометра провода. Теперь во всех домах в Усовке будет свет. Правда, пришлось пойти навстречу «Электросетям»: обещал весной машину картошки для посадки на огородах электриков. Не совсем по закону, но что же поделаешь? Не так уж велик грех.

На сцену вышел первый секретарь райкома Снегирев, за ним остальные секретари и члены бюро, сели за столом. Снегирев открыл заседание, напомнил, что надо обсудить вопрос о подготовке к весеннему севу, спросил, нет ли иных предложений, а так как таких не было, объявил докладчика, заведующего районным сельскохозяйственным отделом.

С трибуны полился в зал ровный бесстрастный голос, называлось количество гектаров озими, зяби, весновспашки, число тракторов, сеялок, центнеры семян. Назывались колхозы, где хорошо идет ремонт машин и где плохо.

Слушая докладчика, который ни разу не помянул колхоз «Россия» — ни по хорошему, ни по плохому, — Венков изучающе разглядывал первого секретаря райкома Петра Павловича Снегирева, с которым не пришлось еще по-настоящему «увязнуть в делах».

Было Снегиреву лет под сорок, лицом неказист, но росту хорошего и строен. Известно было, что по образованию он агроном-полевод, работал по специальности в совхозах Заволжья, потом несколько лет на партийной работе.

Понравилось Венкову, как вел Снегирев заседание. Не допускал реплик, сбивающих ораторов, строго следил, чтобы выступающие укладывались в отпущенные минуты, каждого, кому давал слово, называл не только по фамилии, но и по имени-отчеству.

Невольно приходил на память прежний, недавний еще первый секретарь Хлопов. Тот любил показать себя, единственно правильным способом руководства считал беспрекословное выполнение его указаний и распоряжений. После институтской обстановки, где было довольно вольготно насчет субординации, Венкову не по душе пришелся бывший армейский политработник Хлопов. Но все бы ничего, да один случай вконец испортил их отношения.

Приняв председательский пост в Андреевке, Венков обнаружил, что есть в штате колхоза шофер, женщина. Захотел познакомиться с ней, оказалось, что зарплату по этой должности получает машинистка райсельхозотдела. Возмущенный и страшно сердитый, Венков написал приказ об увольнении несуществующего шофера. Заврайсельхозотделом, тот самый, что сейчас докладывал пленуму, побежал с жалобой к Хлопову.

Срочно вызванный Венков явился в райком…

В кабинете секретаря сумеречно, тяжелые занавеси наполовину закрыли окна. От жарко натопленной печи слегка тянет антрацитной гарью. Стулья рядами вдоль стен, как солдаты в строю. Два стола, один длинный под красным покрывалом и другой пузатый с массивными тумбами, образуют букву «Т». За пузатым столом сидит в кресле Яков Евдокимович Хлопов. По фамилии его зовут на собраниях, по имени и отчеству в узком кругу, а за глаза — «сам». Приедет он в колхоз, а по селу летит: «Сам приехал». Приходит кто к нему, перед кабинетом спрашивает у секретарши. «Сам-то у себя?»

Когда Венков спросил секретаршу, на месте ли Яков Евдокимович, молодая женщина некоторое время смотрела на него непонимающим взглядом, потом спохватилась: «Кто? А?.. Сам-то? У себя, один».

Как обычно, первые минуты встречи прошли в расспросах о здоровье, беглом разговоре о пустячных новостях, о погоде. Хлопов, невысокий, располневший, с круглыми, как у тучной женщины, плечами, сидел, откинувшись на спинку кресла, покоя свое тело с видимым удовольствием, глядел на Венкова приветливо.

«Какие красивые глаза! — думал Венков. — Как я прежде не замечал».

— Та-ак! — Хлопов мягко пристукнул ладонью по подлокотнику кресла, и опять все тело его приняло положение покоя. — Так, значит.

Не зная, зачем он вызван и какой предстоит разговор. Венков ждал с неприятным напряжением.

Хлопов сидел, чуть склонив набок круглую голову, постриженную ежиком, разглядывал Венкова, потом резко спросил:

— Не отменили приказ насчет машинистки, зачисленной у вас шофером?

— Нет. Я вам покажу, во что обошлось колхозу это незаконное содержание машинистки. — Венков полез в портфель за бумагой.

Властным движением Хлопов пресек его намерение.

— Не надо!

Налег грудью на стол, пиджак на плечах натянулся, того гляди, треснет по швам. Сухой отчужденный взгляд куда-то в сторону, потом сразу в глаза Венкову, и вдруг зашелся в мелком смехе, лицо налилось свекольным соком, глаза сузились и стали насмешливыми.

— Шустрый ты больно, Николай Семенович, — сказал Хлопов сквозь смех и всей интонацией и подчеркнутым «ты» старался придать разговору товарищескую простоту, душевность. Вдоволь насмеявшись, он помолчал, закурил и произнес уже с оттенком вынужденной официальности:

— Ох, какой шустрый!.. Сколько времени на практической работе в колхозе?

— Это вы ведь знаете, — с чувством неловкости отвечал Венков, не понимая, к чему идет разговор.

— То-то оно и видно. Привыкли в институтах, в кабинетах. А тут жизнь! Ну что делать райсельхозотделу, если по штату у него одна машинистка, а надо две? И в других учреждениях есть работники на содержании у колхозов. Надо же как-то выходить из положения.

Хлопов собрал губы в трубку, выдул толстую струю дыма, улыбнулся глазами опять с затаенной усмешечкой.

— Я институтов не кончал. А вот девять лет руковожу районами и скажу тебе прямо: знаю сельскую жизнь лучше любого ученого. Не обижайся.

— Чего мне обижаться. Только растаскивания колхоза не допущу. Можете снимать меня с должности председателя.

Вскочив, Хлопов вышел из-за стола, нервно зашагал по кабинету, потом, не глядя на Венкова, сказал:

— Вы свободны.

После этого больше года Венков имел дело с Хлоповым. Обострение не углублялось, но и не смягчалось. Трудно было Николаю Семеновичу…

И вот Хлопова сняли, поставили где-то на небольшую хозяйственную должность.

«Пошел новый тип партийного работника, — размышлял Венков, разглядывая Снегирева. — Даже секретари сельских райкомов пошли все с высшим образованием».

Позаседали полтора часа, устроили перерыв на пятнадцать минут. Венков ловил нужных людей. Районному архитектору напомнил о невыполнении обещания прислать проект кирпичного завода. Архитектор оправдывался, что типовых проектов маленьких заводов у него нет. «Пришлите какой есть, а мы посмотрим с вашей личной помощью, как его приспособить нам. Завод нам нужен на двадцать тысяч штук кирпичей. Это первая очередь». Архитектор высказал убежденное мнение, что карликовое предприятие невыгодно, что лучше строить завод межколхозный, тысяч на пятьдесят кирпичей в год. «Сырья у вас много». Венков ударил себя кулаком в лоб. «Идея! Как я раньше об этом не подумал! А на такой завод готовый проект найдется, чтобы не расходоваться на проектирование? Найдется? Пришлите, пожалуйста, а я поведу разговор с соседями».

Успел Венков в перерыв поговорить с заврайздравотделом о постройке первой очереди больницы в Усовке. Узнал приятную новость: вопрос почти решен, больница в Усовке будет строиться. Вот утвердят областной бюджет на год, и дело начнет двигаться.

В приподнятом настроении уселся Николай Семенович в зале и высматривал, где сидят председатели соседних колхозов, чтобы в следующий перерыв хотя бы «на скорую руку» переговорить с ними о кирпичном заводе. По его соображениям, дольщиками могли бы быть пять колхозов. Договориться бы, а специалисты все рассчитали бы, сколько потребуется капиталовложений и прочее.

Председательствующий назвал фамилию Перепелкина, и Венков очнулся, смотрел, как агроном неторопливо шел по залу, как в один шаг перемахнул через лесенку на сцену и стал у трибуны, развернул папку. Кинув взгляд на бумажку, он стал смотреть в зал и глухим голосом монотонно сообщил, сколько тракторов и сеялок надо отремонтировать в колхозе «Россия», сколько уже отремонтировано и обкатано. Пожаловался он, как и выступавшие перед ним, на нехватку запасных частей, на то, что мало новых машин дают колхозам. Потом сделал долгую паузу, шумно втянул воздух в открытый рот, и голос его стал звонче.

— Мы решили вести весенний сев круглосуточно. Если осуществим это, то посеем за четверо суток. Такой нерастянутый сев повысит урожайность. На тракторы посадим и бывших трактористов, занимающих сейчас административные посты. Организация дела в наших руках, зависит от нас. Но есть вопросы, которые мы не можем решить. — Перепелкин повернулся к президиуму. — Например, ядохимикаты. За военные годы поля сильно засорены. Быстро покончить с сорняками можно химическими средствами. Когда мы их получим? Когда? Поля засеваются не самыми лучшими сортами зерна. Пока селекционеры выведут особые, выдающиеся по всем качествам сорта, времени пройдет много. В наших местах нужна пшеница засухоустойчивая, неполегающая, со стекловидным зерном, с большим содержанием белка. Лет двадцать назад здешняя пшеница шла на экспорт, на итальянские макароны. Из теперешней нашей пшеницы макароны не изготовишь и калач не испечешь. Федот, да не тот. Мы сеем перемешанными сортами. Просьба, товарищ Снегирев, поставить в вышестоящих организациях вопрос о снабжении колхозов высококачественным зерном хотя бы для семенных участков. А такие сорта есть в нашей стране, — и он стал сыпать названиями.

Примерно в таком же духе говорили и другие сначала отчет, потом жалобы и просьбы.

— Товарищи! — Снегирев стоял с бумажкой в руке. — Поступило предложение не устраивать двухчасового перерыва на обед, а закончить пленум пораньше и разъехаться. Закусить можно в буфете.

По залу прокатился гул, заскрипели, задвигались стулья.

Пленум подошел к концу в сумерках. Перед закрытием произнес речь Снегирев. Он не пошел к трибуне, а стал у края стола и говорил без всякой бумажки, чем всех удивил.

— Не буду, товарищи, занимать ваше внимание слишком долго. Все понимаете не хуже меня, знаете не меньше меня. Всем нам, на любом посту, трудно. Последствия войны и разрушений изжить не так просто. Возрождается промышленность, увеличивается выпуск машин для мирной жизни, улучшается снабжение населения одеждой и продовольствием. Любой человек, даже очень озлобленный, должен признать, если он не лишен трезвого ума, должен признать, что жизнь в колхозах постепенно улучшается в сравнении с военным временем. Не так быстро, как хотелось бы, но улучшается. Сейчас государство не имеет возможности вложить в сельское хозяйство такие большие средства, чтобы сразу все перевернуть Придет время, и это будет сделано, и тогда труд сельского жителя станет легче и производительнее. Пока капиталовложения в сельское хозяйство меньше, чем в промышленность. Но это жизненная необходимость. Надо научиться считать. Считайте, товарищи, что приносит с собой вложенный в производство рубль? Одну копейку, пятак, гривенник? Или вместо вложенного рубля возвращается девяносто копеек? Считайте по-хозяйски. Подсчитайте, например, каждый в своем колхозе, что дает повышение производительности труда каждым колхозником на один процент? Всего лишь на одну сотую. Покажите им на примере… А мы ставим где надо вопросы о машинах, запчастях, семенах, породистом племенном скоте. Но увеличение выпуска машин зависит и от работы колхозов, совхозов. Все взаимно, все связано. Давайте все лучше работать, и вся жизнь станет налаживаться быстрее!..

— Ну как речь Снегирева? — спросил Венков Перепелкина, когда они шли к знакомым, у которых стояла во дворе накрытая попоной выпряженная лошадь.

— Непривычно коротка речь.

— И никаких, «вы должны, вы обязаны, мы с вас спросим»…

— Это Хлопов так говорил.

— Конечно, все обязаны работать хорошо, это само собой понятно… А как спокойно, как вразумительно говорил Снегирев. Не как учитель школьникам, а как равный равным… А что должны делать, видно из решения пленума, за которое все голосовали.