Ника

20

Сразу же после Нового года Владимир Жбанов уехал в областной город. Вернувшись, пришел к Филатовым, когда Ника была дома одна, рассказал, как ездил за телевизором для попа.

— Ты, кажется, подружился с отцом Борисом, — заметила Ника.

— Какая дружба! Просто он хорошо платит за работу. А мне нужны деньги. Много денег.

— Зачем?

— Надо.

— Я догадалась.

— Ну?

— Автомашину хочешь купить?

— Неплохо угадываешь. — Владимир рассмеялся. — Отремонтировать мотоцикл, поездить на нем немного и продать за хорошую цену. Так? Потом купить автомашину, выбракованную где-нибудь в колхозе… Мне бы только паспорт на машину: был бы документ, пусть ни одной железки не будет, а машину сделаю. А на машине можно к Черному морю отправиться. Или на Рижское взморье. Да вдвоем!.. М-м!..

Сладко промычав, он весело пропел:

Глянул на Нику победно черными, с синеватыми белками глазами, и она почувствовала в нем что-то ухарское, почти разбойное.

— Как здорово это у Ремарка описано! Влюбленные бешено мчатся на автомобиле, и все остальное в мире для них не существует.

— Но ведь мы с тобой не влюбленные, — полувопросительно, полуутвердительно сказал он и, выждав немного, добавил: — А могли бы поехать вдвоем.

На мгновение вообразила она себя рядом со Жбановым. Вцепившись руками в рулевое колесо, он гонит машину по черной ленте асфальта, бесстрашно делает повороты на краю ущелий, проскакивает под нависшими скалами, проносится по мостам над пропастями… У нее больно замирает сердце от восторга и страха…

— Все это возможно, — говорил Владимир, продолжая упорно смотреть на нее. — У меня скромное желание — автомашина. Люди дома, дачи строят. Иной продавцом в керосинной лавке служит, а, смотришь, такую дачу отгрохал, что диву даешься. Сейчас почти каждый житель города дачу строит. Всякому хочется свое гнездышко иметь… И для души хорошо. Некоторые владельцы дач сады развели, фрукты продают. Один мой знакомый, отставной полковник, прошлым летом шесть тысяч выручил.

— Ой! — вырвалось у Ники. — Шесть тысяч!..

— Но он дурак. Я бы на его месте разводил только цветы и никаких там фруктов и овощей. Отвез машину цветов — выручил мешок денег. И ни весов не надо, ни фартука надевать. Чистая и поэтическая работа. И цветы растут с весны до поздней осени.

Владимир мог говорить о серьезном шутливым тоном, и наоборот. В этот раз был именно тот случай, когда Ника не знала, как понимать его, и поэтому ничего не ответила. А он продолжал говорить уже без прежней веселости.

— Ничего-то ты про меня не знаешь. О машине я не мечтаю, хотя автомобиль — штука неплохая; нажить деньги не стремлюсь — не скопидом по натуре… Как сказал один поэт: «Мне бы только любви немножко да десятка два папирос». — Помолчал, произнес мечтательно: — Мне бы поучиться!..

Последняя фраза была произнесена с таким внутренним напряжением, с такой трудно скрываемой тоской, что Нике стало жаль его, как несчастного, незаслуженно и безжалостно обойденного судьбой.

Владимир Жбанов в двадцать семь лет чувствовал усталость от жизни. То, чем он занимался последние годы, не удовлетворяло его. Работал радистом на пароходе — работа была сезонная. Поступил в мастерскую по ремонту радиоприемников и телевизоров; там был изрядный заработок, но стал он замечать неблаговидные действия некоторых мастеров и уволился — от греха подальше. Окончил курсы шоферов, ездил на грузовике, главным образом в сельские районы — вперед с грузом, обратно с «росой» (так шоферы называли пассажиров, собираемых по дороге). И работал бы Жбанов тут неизвестно до какой поры, потому что не претила ему кочевая жизнь, да перевели его на легковую машину возить начальника. Совсем скучно стало: на одном окладе, да еще вози жену начальника то по магазинам и ателье мод, то на дачу, а по воскресеньям всю семью на пляж или в лес по грибы. Уволился по собственному желанию.

Многое не нравилось ему в жизни, многое он находил несправедливым или неумным и выработал свой кодекс, по которому и жил. Не в силах до конца погасить в себе обиду на всех, он многое стал подвергать сомнению, на многое смотрел критически. «Буду жить сам по себе», — решил он после долгих раздумий. От окружавшей его жизни загораживался книгами, которые пожирал с невероятной быстротой, увлекался музыкой, автомобильным спортом и техникой.

Он видел, как некоторые легко и нечестно живут, но сам не хотел такой жизни и старался не делать ничего такого, что расходилось бы с законом, что противоречило бы духу государства. Еще внушал себе: не интересоваться политикой. «Человеку она не нужна, — рассуждал он. — Народ хочет удобно и спокойно жить. А политика рождена желанием управлять людьми, желанием властвовать над подобными себе». Владимир считал себя патриотом, желал процветания Родине, гордился величием советского народа, восторгался достижениями науки, искусства и не мыслил своей жизни ни в какой стране, кроме Советского Союза.

Когда отец решил вернуться в деревню, он не отговаривал и не одобрял его, заявив, что сам останется в городе. Одну комнату в отцовской квартире он оставил за собой и поехал в Усовку, чтобы помочь родителям устроиться на новом месте. В колхозе обнаружился негодный, вычеркнутый из списков имущества мотоцикл. Он купил его как металлолом, потом подвернулись грузин, поп… Застряв на зиму в Усовке, он съездил в город, уплатил за комнату до весны, повидал друзей.

В Усовке он старался сблизиться с людьми, с общественными организациями. Не любя поповщину и попов, свел знакомство с отцом Борисом.

Жители Усовки, узнав, что он починил попу магнитофон, пошли к нему с просьбами исправить радиоприемники. Никому не отказывал, беря деньги, по его уверениям, только за детали. Все были довольны, и к нему повезли молчавшие приемники из ближайших сел.

— Некогда мне, — отказывался Владимир. — Своим, усовским, не мог отказать, а на всю округу — извините, не стану. Да и скажут, мастерскую открыл… незаконно это, и мне одни неприятности.

— Ничего, — сказал ему сам председатель сельсовета. — Делайте! Приемники у многих испортились, а в райцентре мастерской нет, в областной город везти — накладно и сложно. А радио — средство пропаганды, надо, чтобы работало.

И стал Жбанов чинить все, что ему приносили.

Из всех жителей Усовки привлекательней других казалась ему Ника.

Были девушки броские свежей деревенской красотой. Но к ним не тянуло Владимира. А Ника не была красивой, больше того, каждому бросались в глаза ее крупноватый для девушки нос, пухлый рот и широкий подбородок. Зато виделось Владимиру в натуре Ники что-то притягательное, чего не замечал он в других, красивых девушках.

На крыше поповского дома пахло дымом из печной трубы. Это напоминало Владимиру Жбанову лето, костер у реки, привольное житье. И вдруг накатывало на него необыкновенно сильное желание пожить в одиночестве в лесной глуши. Быстро справившись с собой, принимался за работу, а когда пальцы застывали до боли в суставах, спускался с крыши, вбегал в поповские покои, наполненные запахом тепла, сдобного теста и ладана, жадно выкуривал сигарету, тер красные руки.

— Рюмочку не желаете? — спрашивал поп.

— Нет, спасибо.

— Удивительно! — непритворно восклицал отец Борис. — Молодой мужчина не берет в рот спиртного — в наше время редкость. И никогда не потребляли?

— Почему же? Бывает изредка и немного.

— Удивительно! Сейчас так много пьют, что даже печать призывает бороться с пьянством. И представьте, немало хороших талантливых людей подвержены этому пороку.

— Талантливые люди пьянствуют сознательно, из-за неудовлетворенности в жизни, а все прочие — по слабости воли или ради баловства, — высказал Владимир давно отстоявшееся мнение и опять полез на крышу устанавливать антенну.

Через несколько дней над крышей поповского дома стоял высокий шест с хитроумными металлическими перекладинами и проводами, а на калитке появилось объявление: жители Усовки приглашались смотреть телевизор.

Это был первый телевизор в селе, и зрителей набралось много. Поп произнес речь, одна часть которой была обращена к верующим, другая к безбожникам.

— Бог вразумил людей сделать такое, что не каждому доступно понять. Люди разговаривают на расстоянии по проводам и без проводов, летают по воздуху, послали ракету на Луну. А теперь вы увидите передачу изображений на расстоянии. — Сделав долгую паузу, он продолжал: — Мы живем в век химии, физики, электроники. То, что вчера казалось загадкой, сегодня стало обыденным, то, что сегодня еще не познано, будет познано завтра.

Владимир Жбанов объяснил, как он наладил прием передач с ретранслятора, расположенного за полтораста километров от Усовки. Его никто не понял.

— Сейчас вы увидите передачу из Москвы…

На другой день по селу не умолкали разговоры о телевизионном вечере в поповском доме.

— Будто перенеслись в Москву!

— И в театр заглянули, и в Кремль.

— Там какого-то посла принимали, все начальство вот рядышком, рукой дотянуться можно.

— Еще море показали.

— Диво!

Одна бабка Матрена не выказывала удивления ни у попа, ни в разговорах на другой день. Она говорила равнодушно и немного хвастливо:

— Когда я гощу у сына в Москве, кажинный вечер телевизер гляжу. Хошь днем глядеть — гляди, можно и днем, надоест даже.

Удивлялась она попадье:

— Полы-те ей натоптали, мыть надо, а она ничего, привечает людей.

Трофим Жбанов выговаривал сыну:

— Эх, Володя, Володя! Срамишь ты меня. Прямо мне не говорят, но стыдно мне с Николаем Семенычем и Сергей Васильевичем встретиться. Вырастил, скажут, сынка, с попом связался.

— А народ что говорит?

— Народ что ж… Кто был у попа, те захлебываются, а кто не был, не хвалят тебя. Говорят, поп — ухарь, всех норовит к себе расположить. Бросил бы ты его… попа-то…

Владимиру стало жаль отца. Стоит он перед ним тихий, будто сам виноватый, усы обмякли, плечи согнулись.

— Кто станет болтать, скажи, что мне интересен не поп, а работа. Сделал особую антенну, для дальнего приема, и, видишь, — получилось.

— Люди этого не поймут, скажут, ради денег.

— Всякий труд должен быть оплачен, — изрек Владимир.

В тот же день его пригласили в правление колхоза. «Венков и Перепелкин просят», — сказал посыльный.

— Ну вот, — с глухим стоном вырвалось у матери из груди. — Начинается.

— Чего начинается, мама? — Владимир обнял ее за плечи, ласково погладил по голове. — Ничего, мать, ничего, — спокойно говорил он, а сам все думал: зачем же приглашают его руководители колхоза?

Об этом он думал и по дороге в правление.

Венков и Перепелкин уже поджидали его.

Поздоровались. Помолчали. Закурили.

— Что же вы, Владимир Трофимович? — обратился к Жбанову Перепелкин. — Что же получается? У попа в доме телевизор, а в колхозном клубе нет.

— Это значит, что поп расторопнее вас, — с усмешкой ответил Владимир.

— Мы не думали, что в Усовке можно это наладить, — продолжал Перепелкин по-прежнему серьезным тоном, не приняв шутливого ответа Жбанова. — Нам говорили, что радиус действия ретрансляционной станции около ста километров, а до нас полтораста.

— Верно, — подтвердил Владимир. — Но специальные устройства, особая антенна… Можно наладить прием и за двести километров.

— Так сделайте для клуба! А? — Венков, подавшись всем корпусом, приблизил лицо к Жбанову, заговорил мягко, словно о чем-то очень заманчивом. — Дадим вам командировку в город, купите телевизор и все необходимое.

— Сделать можно. Какой вы хотели бы телевизор, Николай Семенович?

— Самый хороший.

— Что ж, можно сделать.

— Работу оплатим.

— За эту работу деньги не возьму. Для интереса, для души сделаю. Чтобы прием был лучше, чем у попа.

— Как-то неловко, — начал Перепелкин, но Владимир не дал ему договорить:

— Колхоз моему отцу дом в кредит построил. За это спасибо. Ну и я считаю долгом отблагодарить колхоз.

— Хорошо! — Венков откинулся на спинку стула, положил широкую ладонь на папку с бумагами, прихлопнул раз-другой. — Прикиньте, что надо купить, сколько примерно будет стоить, а завтра получите деньги, удостоверение. Я позвоню начальнику станции, попрошу оставить билет в купированный вагон.

— Есть! — по-военному ответил Владимир.