Ника

11

В середине декабря, когда стали видны доходы и расходы колхоза, пришло время рассчитаться с колхозниками за работу. Бухгалтерия все подытожила, и осталось решить главный вопрос: сколько выдать на трудодень деньгами и зерном, и тогда уже составить план хозяйствования и смету на следующий год.

В кабинете председателя собрались не только члены правления, пришел и кое-кто из рядовых колхозников по приглашению Венкова, а иные сами пожаловали ради любопытства. Поскидав полушубки и ватники на лавку в углу, все расселись вокруг председательского стола, вдоль стен и даже в проеме распахнутой двери.

Венков, чисто выбритый, причесанный, в синей, в белую полоску рубашке, не застегнутой на верхнюю пуговку и выпущенной воротом поверх пиджака, выглядел молодо и свежо. Положив руки на стол, он обвел спокойным взглядом комнату, сказал:

— Надо нам поговорить. Год пришел к концу, пора посмотреть, что сделано. Я не буду зачитывать отчет, мы его размножили на машинке и раздали членам правления. Жаль, негде нам собрать всех колхозников: нет помещения.

— Клуб никак не достроим, — подал хрипловатый голос Прошка и посмотрел на Венкова с осуждением, будто тот виноват в истории с клубом.

— Да, клуб недостроен, — Николай Семенович повернул голову к окну, — стоит вон, как после бомбежки. Укор всем нам… Но дойдем и до клуба. Год нынче особенный: три колхоза объединились в один. В лапшовском доход от птицы побольше, в Андреевке хлеб лучше уродился, в Усовке, кажется, по всем статьям хозяйство покрепче было.

— На свою шею мы их приняли, они маломочнее нас были! — выкрикнул Прошка. Его осадил Лавруха:

— Какой ты нестерпимой, Прохор. Не перебивай рапорт.

Венков сделал успокаивающий жест в сторону Лаврухи.

— Ничего, ничего, пусть перебивает. Будем беседовать вольно. У вас все, Прохор Степанович?

— Пока все. — Печник привалился спиной к стене, угомонился.

Венков продолжал непривычно для колхозников свободным тоном, как-будто беседовал за чаем с друзьями:

— Об этом говорить уже поздно, Прохор Степанович. Видите ли, какая штука. Например, существует закон. Можно говорить о его несовершенстве, не его надо выполнять, нарушать нельзя. Так и с объединением колхозов. Раз объединились, значит, надо работать и жить сообща, не корить, кто был беднее. Теперь все три села — это один колхоз и что сработали усачевцы, лапшовцы, андреевцы — все идет в общий котел.

— Так, конечно, — вслух согласился Прошка.

— Так вот, товарищи, с чем закончили мы год? Урожайность зерновых культур на два центнера ниже запланированной. Сухое лето было, дожди вовремя не выпали, удобрений мало внесено. Недобор зерна — недобор и денег. План по сдаче зерна государству все же выполнили. Семенной фонд засыпали и страховой создали. Остался хлеб на трудодни. По килограмму можно бы выдать. На партийном собрании мы обсуждали этот вопрос. Сочли возможным выдать по шестьсот граммов. В прошлом году было выдано по двести граммов. Увеличение заметное. Остаток зерна сдать государству сверх плана, а на выручку купить комбикорма. Силоса до весны не хватит, сена тоже маловато. Опять падеж скота допустить? Нельзя.

Последнее слово Венков произнес твердо и даже пристукнул кулаком по столу. И тут же посыпались, как картошка из опрокинутого ведра, возгласы наперебой:

— Лишний скот прирезать.

— А мясо раздать на трудодни.

— Все равно дохлых актировать придется, так лучше съесть.

Поднялся веселый шум, гвалт.

— Погодите! — Плотное тело Венкова по-молодецки выпрямилось, как у солдата в строю. — Погодите! Прошу!

Нескоро улеглись беспорядочные выкрики, разговоры, но даже после того, как Венков снова смог говорить, среди тесно сидевших людей продолжалось возбужденное оживление.

— Прирезать скот нетрудно. Для этого не надо много ума. Но на этот легкий путь становиться нельзя. Это означало бы обеднять себя заранее, подрубать корни роста в будущем. Да и власть не позволит. Увеличивать надо поголовье, а не уменьшать.

— А деньгами сколько плантуете на трудодень? — спросили из соседней комнаты, из-за спин сидящих в дверном проеме.

— В прошлом году сколько было? Помните? Двадцать копеек. А нынче можно выдать по семь гривен. На сколько процентов рост? — Венков выжидательно посмотрел за дверной проем и, не получив ответа, сел, опять положил руки на стол. — Предстоят нам большие расходы. Надо строить, поднимать хозяйство на новых началах. Каменные скотники, водопровод, ясли и детский сад… многое надо создавать. Производственный план и смету будем обсуждать особо. Это зависит от того, утвердят ли колхозники оплату на трудодни. Сумеем ли мы разъяснить им, что можно все проесть, все прожить… а можно временно в чем-то укоротить себя, чтобы потом стало лучше. Прошу высказываться.

— Дайте скажу. — Со стула поднялась заведующая свинофермой Анна Семеновна, поправила раскинутый по плечам и спине пуховый платок — зависть сельских модниц, вздернула скобочкой верхнюю губу, глубоко вздохнула. При электрическом свете, когда на улице еще серели сумерки, она стояла спиной к окну, нечетко очерченная, и глаза ее были подернуты потаенной бархатной чернотой, голос зазвучал не по-женски твердо:

— Мы, коммунисты, понимаем… для развития хозяйства нужны капиталовложения. Мы будем агитировать за это не только на собраниях, но и на своих участках работы. Но есть у нас семьи… Вдовы с детьми… мужья на фронте погибли. И работают, а трудно им. Не заработать много без специальности-то. Как с ними быть? Жалость ведь берет.

По лицу Анны Семеновны пробежала тень, она села.

Слова попросил Тимофей Варнаков, председатель сельского совета. Узкое удлиненное лицо его, как всегда, было румяное, а лоб с глубокими залысинами — снежной белизны. Говорил он сидя, опершись локтями на колени:

— Права Анна Семеновна. Есть у нас семьи в нужде. Работник — одна бабья сила, а ртов четыре, а то и пять. Им ведь, как галчатам желторотым, только знай подавай. Надо как-то о них подумать, что-то сделать.

Когда он умолк, Венков, не дожидаясь других выступлений, сказал:

— Семьям погибших фронтовиков надо помогать. Одиноким старикам тоже. Я не всех усовских и лапшовских знаю. Не каждая ведь семья погибшего в нужде.

— Правда, — кивнул Варнаков.

— Поручим трем-четырем членам правления взять список семей погибших фронтовиков и дать по каждой семье обоснованное заключение: доход на душу и прочее. На правлении рассмотрим и окажем единовременную помощь тем, кто в самом деле нуждается. И еще инвалидов войны и труда не забыть. — Венков взглянул на Прошку. Тот по-своему понял этот взгляд и хмуро бросил:

— Меня не включайте в этот список: в помощи не нуждаюсь, сам зарабатываю.

— Просьбу удовлетворим, — с улыбкой пообещал Венков, и все рассмеялись. — Так кому же поручим заняться семьями погибших фронтовиков?

— Бригадирам всех трех бригад, — предложил Варнаков, — а в помощь им по комсомольцу.

Венков повернулся к секретарю комсомольской организации Славке.

— Как?

За него ответил секретарь парторганизации, старший агроном Перепелкин:

— Пусть займутся. Все равно ничего не делает комсомольская организация.

— Как это ничего? — огрызнулся Славка, и девичьи глаза его вспыхнули обидой.

— Ну, почти ничего, — немного смягчился партийный секретарь.

— Значит, договорились: поручаем бригадирам и секретарю комсомола. Возражений нет? Нет. Принято. Срок — неделя.

— А семьи военнослужащих запросят помощи? — спросил Славка.

— А есть нуждающиеся? Не слышно что-то. — Венков ждал, что скажут об этом другие.

— Солдатские семьи все обеспеченные, трудоспособные, — начал Варнаков, но в другой комнате засмеялись. — Вы чего там? Я чего-нибудь сморозил?

— Да нет, — послышалось из-за двери. — Говорим, одна в нужде ходит, Дарья. Но она не в хлебе нуждается, а в мужике.

Теперь смех прокатился по всему собранию.

— Это какая Дарья? — поинтересовался Венков. — На свиноферме, такая…

Ему не дали договорить, засыпали смехом, шутливыми выкриками:

— Такая… яловая, красивая.

— Заприметил, Николай Семенович.

— Видать, глаз наметанный.

— А что, она завлекательная.

Вместе со всеми смеялся и Николай Семенович, смущенно качал головой.

— Веселый вы народ, с вами не закиснешь.

Посмеялись, перешли к делу.

— Прошу слова!

— Пожалуйста, Прохор Степанович.

Инвалид встал и с непривычной для всех серьезностью сказал:

— Тем, кто станет горлопанить, что, мол, больше выдать, надо напомнить… Совсем недавно зерно-то с токов на элеватор везли… подчистую… На трудодни, на семена не оставляли.

Со всех сторон послышались выкрики:

— Было!

— Помним.

— Подчистую.

— А теперь, — продолжал Прохор, — с каждым годом все больше доход у колхозников. И опять намечают против прошлогоднего повысить. Чего же тут горлопанить!

Перепелкин зачитал план бригадных собраний, которые намечались в разные дни, чтобы на каждом собрании смогли быть все члены правления и настаивать на своем решении.

— Я рад, товарищи, что мы сошлись во мнениях. Но на собраниях, наверное, не будет так гладко.

— Не будет, — подал голос Лавруха. — Шуму будет. В капитал много закладывать хотите, не все на это согласныя.

— С чего начинал хозяйствовать крестьянин?

— С лошади, — Лавруха загнул обрубок пальца, — покупал лошадь, корову, соху, борону… потом дом строил, из землянки перебирался.

— Сущая правда. А согласились бы вы опять за соху взяться?

— Не-ет! На сохе меня не женишь: машиной набалован.

— Так вот это надо и говорить тем, кто шуметь будет. Все должны понять простую вещь: если мы хотим жить в достатке и в радостях, то для этого надо работать и откладывать на завтра. Одним днем живет человек безрассудный… В отчете есть примеры того, что наш колхоз понемногу движется вперед. Трудодень дорожает. А это, между прочим, потому, что снизились трудовые затраты на производство продукции. Год назад в Усовке-то электричество какое было? От движка. Мощностей не хватало. Теперь мы подключены к государственной электролинии, механизированные тока завели, электронасосы воду на овощные плантации погнали. Вложенные в это деньги принесли прибыль… Вот такими примерами надо убеждать… Прошу извинить: все говорю и говорю. Кто желает выступить? Нет? Тогда заседание окончено, всех благодарю за участие. — Венков вышел из-за стола, потянулся к вешалке за шапкой.

Все стали расходиться.

Последними вышли из правления Венков и Перепелкин. Старший агроном Сергей Перепелкин три года назад учился в том институте, где был доцентом Венков. После института был направлен в усовский колхоз агрономом, а после укрупнения колхозов стал старшим агрономом, получив в подчинение двух собратьев в Лапшовке и Андреевке.

Венкову запомнился он сухопаростью и необыкновенно спокойным характером. Работая в Андреевке, Венков уже встречался с Перепелкиным, и обоим это было приятно. «Мой учитель», — говорил про Венкова Перепелкин. «Мой студент, — рекомендовал агронома Венков и тотчас же поправлялся: — Мой бывший студент». Полгода назад Перепелкина выбрали секретарем партийной организации.

Теперь каждый понимал, что совместная работа их обязывает к особым отношениям, и они были друг к другу предупредительно вежливы и внутренне требовательны к себе.

— Так ехать мне, Николай Семенович, на совещание или пропустить ради наших собраний? — спросил Перепелкин глуховатым голосом, когда они вышли на улицу.

— Такой вопрос даже нельзя задавать, Сергей Васильевич. Ехать! Послушайте, какие новые веяния. Это если и не полезно, то любопытно. И поговорите там насчет обмена пшеницы. Надо районированным зерном засеять побольше, а то малы семенные участки. Этак мы еще двадцать лет будем сеять не тот сорт и снижать урожайность.

— Хорошо. Я и в облисполкоме и в обкоме партии поговорю с кем надо, — заверил Перепелкин.

— И еще просьба не по специальности.

— Слушаю, Николай Семенович.

— В городе открылись магазины по продаже населению строительных материалов. Люди узнали об этом из газеты, и отбою нет, каждый день кто-нибудь просится дня на два, на три за гвоздями, за оконным стеклом, за шифером, за разной мелочью. Побывайте в магазине, посмотрите, что есть в продаже, и поговорите с директором: можно ли купить по списку колхозников за наличный расчет.

— Конечно, можно.

— Не уверен. Стройматериалы продаются населению в порядке живой очереди, а мы половину магазина враз увезем.

— Разузнаю.

— А мы бы тогда записали, кому что надо купить, собрали бы деньги и послали бы одного человека на грузовике. За день обернулся бы.

— Это верно.

— А о собраниях не беспокойтесь, подготовим, проведем без вас. Завтра ехать-то надо?

— Да.

— Еще побывайте у меня дома, попейте чайку у Тамары Николаевны, расскажите про наше житье. В Андреевке она бывала, а в Усовке нет. Копит отгульные дни за сверхурочную работу и как-нибудь прикатит. Вы знаете, где моя квартира?

— Знаю, как же! Я как-то консультировался у вас на квартире. Вы болели и пригласили студентов домой.

Давно прошли они дом Венкова, вернулись, опять пошли, снова вернулись.

— Что мы все провожаем друг друга, — сказал Перепелкин. — Идемте ко мне, поужинаем, посидим. Жена чего-нибудь сообразит такого… — агроном поднял руку и помельтешил пальцами.

— Спасибо! Сегодня я очень устал и сейчас же завалюсь спать. Прошу не обижаться. Мы еще погостюем друг у друга. Привет Валентине Михайловне. Как она?

— Да канители в школе очень уж много, устает.

— А где нет ее, канители-то?

Они оба рассмеялись и расстались.