Ника

26

В те дни, когда Ника работала на свиноферме, отец подобрел к ней.

— Так и надо, дочка, — говорил он ласково, покручивая пушистые рыжие усы. — Я вот самоучка, а все же не в последних хожу: трактор любой раскидай, а я его соберу безо всякого руководства, по памяти. А! — И он многозначительно вскинул брови. — Тебе девятнадцать, а ты десятилетнее образование имеешь. Это надо ценить.

— Я ценю.

— Мне вот по теперешнему времени образования не хватает. А с твоей десятилеткой я бы… ох как зашагал!..

— А мне моей десятилетки мало. Да и не в ней дело. Мне чего-то не хватает, а чего — и сама не знаю.

Отец не понял ее и отмолчался.

Чего ей не хватает, она почуяла через несколько дней, когда зашла к Жбановым. Зашла без всякой цели, просто так, от скуки.

В комнате Владимира все напоминало о постоянной работе: осыпанные металлическими опилками слесарные тиски, стол, заменивший верстак, заваленный инструментами, радиодеталями, частями от мотоцикла. (Ника удивлялась, как он находит нужную вещь.) Все, казалось, дышало трудом, даже воздух был пропитан запахом масла и железа. Когда бы Ника ни пришла к Жбановым, почти всегда Владимир что-то делал за своим столом.

Всякий раз, когда она заходила, Владимир оставлял работу и начинал весело болтать о пустяках, забавлял девушку. Сейчас он кивнул ей на стул и продолжал ширкать по железке, зажатой в тисках. Он что-то нервничал.

— Ты не в духе? — спросила она.

— Да вот мучаюсь с одной штуковиной для телевизионной антенны. Третий раз заново делаю.

— Скоро будем смотреть телевизор?

— Может быть, через неделю. Стойку в мастерской из труб сварят, потом я соберу антенну, поставим на крыше клуба, потом настрою ее. Дел хватит.

— А мотоцикл скоро будет?

— К весне.

Обтерев металлическую деталь тряпкой, Владимир померил ее штангенциркулем, положил на полку.

— Ты все время занят. Тебе, наверно, не бывает скучно. А?

— Работать я люблю. Но скука мне знакома.

— А я-то думала, что ты счастливый.

— У меня есть счастье в одном: я знаю свои склонности и по возможности их удовлетворяю. Это уже кое-что значит.

— У меня склонность к медицине.

Владимир с недоверчивой улыбкой пристально посмотрел на нее.

— А ты проверила это?

— Два раза. Однажды видела, как врач женщину с распоротым животом спасала, другой — с Агашей. Мне так жалко, так жалко!

— Это не то. Ты способна на сострадание. А склонность?.. Это не только желание делать что-то, но проявить способность делать лучше всего именно это, а не другое.

— Мне кажется, я люблю медицину.

— Опять не то. Я, например, очень люблю поэзию, но склонности к писанию стихов у меня нет.

— Как же мне узнать, к чему я склонна?

— Не знаю. Бывает, проживет человек жизнь, не обнаружив склонности ни к чему. А бывает, склонность в детстве проявится. Пробуй, берись за всякое дело — поймешь.

Долго после этого Ника думала над тем, что сказал Жбанов, и с грустью поняла: «У меня, наверное, нет склонности ни к чему… Как у Славки. А может, все мы, деревенские, такие?»

Как-то она спросила Алексея Венкова:

— У тебя есть к чему-нибудь склонность?

— Люблю создавать что-нибудь осязаемое. Попадет мне в руки болт с гайкой, и я любуюсь им, как он сделан. Меня интересует любая вещь, сделанная человеком. И хочется самому сделать так же. И чего я только не делал из дерева, из металла!

— А ты рисовать любишь. Это ведь не материальное.

— Живопись — искусство, но картину можно держать в руках. Или скульптура? Архитектура? Тут духовное и материальное слилось. Люблю я театр, но нисколько не хочется мне быть артистом или режиссером. Люблю музыку, а научиться играть меня не тянет. Поняла? Ну, совсем не тянет.

— Приблизительно. Чудные вы с Володькой. Или очень умные.

Венкова она понимала больше, чем Жбанова, и казался он ей проще. Плотничает — и все тут. А Жбанов был и старше, и опытнее, и загадочнее.

Заметила Ника, что по мере того, как углублялось их знакомство, менялось отношение к ней Владимира. Шутливость, легкость в обращении сменялись спокойной вежливостью, бережным обращением. Это ее немного задевало.

Подумав, что у Владимира есть девушка в городе, Ника однажды спросила:

— Володя, ты любил?

Он подумал.

— Пожалуй, нет.

— Почему же так неопределенно?

— Было увлечение. Сильное. Зашло далеко. Но оказалось, что это не любовь.

— А как узнать, любовь это или увлечение?

— Настоящая любовь бывает один раз и на всю жизнь. Если даже она безответная… Ты как-то восторгалась героями Ремарка, их любовью. Это — не любовь, это любвишка. Настоящая любовь жертвенна.

Не раз они касались этой темы. По совету Владимира она читала русских классиков и постепенно, по зернам, в душе ее начинали прорастать новые чувства, они звучали, как тугая струна, — свежо и сочно, рождая неведомые прежде ощущения жизни, а это подстегивало ее ум, заставляло думать обо всем трезво.

Некоторые книги давались ей с трудом. Случалось, она бросала, не одолев и тридцати страниц, но, боясь вопросов Владимира о книге, снова принималась читать. И чем труднее читалось, тем сильнее увлекала книга, а после прочтения оставалось сожаление, что она окончилась.