Ника

39

В начале июня в Усовку приехали армяне и начали строить двухэтажный дом на две семьи. На строительстве больницы бульдозер рыл первый котлован. Правление решило построить общественную баню.

Венков горячо ратовал за баню:

— Сейчас кое у кого есть баньки саманные, деревянные, по-черному. «Баня — вторая мать», — говорят в народе. Что стоит нам своими силами, без оплаты труда, построить баню. — Он пустил по рукам правленцев чертежик. — На два отделения баня: мужское и женское, с парилками. Поставить ее у подошвы косогора. Туда водопровод тянуть недалеко, труб для этого наскребем. Баня лучше бревенчатая: она дышит. Есть предложение объявить строительство на добровольных началах.

— А баня платная будет? — спросили председателя.

— Поскольку придется держать заведующего, он же истопник, ему надо платить. Значит, придется установить плату.

Споров не было: баня нужна даже тем, у кого есть своя. Уплати гривенник и парься, мойся без всяких хлопот.

Молодежь взялась вырыть траншею под ленточный фундамент, а строители обещали сделать все остальное до страды. Ника вставала чуть свет, вздрагивая голыми плечами, спешила к колодцу за водой. Звенит бадья, ударяясь о воду в глубине колодца, сочно шлепаются капли, падая с десятиметровой высоты. Из сруба, поросшего хрупкими грибами, тянет холодом. Румяная после умывания Ника бежала в дом готовить завтрак, пока мать доила корову, а отец сидел на приступках крылечка, не спеша курил, поглаживая волосатую грудь. Несложное дело — нарезать хлеба, поджарить яичницу да принести из погреба крынку холодного молока — раньше казалось ей пустяком, а теперь стало важным, потому что надо было спешить с завтраком, чтобы не опоздать на работу.

С гордо поднятой головой шла она по улице, вскинув на плечо лопату. Шла скоро, поблескивая голыми икрами. Из-за Волги поднималось расплавленное солнце, бросая на стеклянную реку нестерпимо блестящие лучи. Лицу и шее становилось тепло, веки дрожали от золотых нитей, протянувшихся от солнца до самых глаз. Далекий лес, облитый тонким румянцем, был четок, как рисунок.

Сходились люди, и бойкий говор их разносился далеко по низинам. Охапки тумана плыли над луговыми озерами, цеплялись за кусты тальников, разрывались и таяли.

Хрустя камешками, вонзались в землю лопаты, стучали кирки и ломы. Стихал говор. Только дыхание вразнобой вылетало из полураскрытых ртов. Взлетали и с легким стуком падали на зеленую траву красноватые куски глины.

Тяжело было копать тугую, неподатливую глину, до боли напрягать поясницу и руки, но Ника превозмогала усталость. И не потому, чтобы не заметили слабость люди (этого не любят в артельной работе), а для себя. На этой тяжелой работе она поняла, что воля может быть сильнее физических ощущений. Бывало, доработается до того, что поясницу режет боль, ладони в лопнувших мозолях жжет черенок лопаты, в висках шумно стучит кровь и в глазах кружатся разноцветные искры. Самое сильное желание в такие минуты — выпустить из рук лопату, мешком упасть на землю и лежать неподвижно, чувствуя каждую клетку ноющего тела. Она и делала так, но после отдыха тело становилось непослушным, движения рук путаными, и требовалось время, чтобы «разломаться».

Однажды, вычитав в журнале о «втором дыхании» у спортсменов, Ника решила испытать это на себе. Когда усталость дошла до того, что, казалось, больше нет сил сделать малейшее движение, она заставила себя «копнуть разок». Хотя с большим трудом и с напряжением воли, но это ей удалось. «Еще разок… Еще!..» Ум и нервы упрямо требовали движений тела, а оно бунтовало, но подчинялось, медленно и неохотно. «Пять… шесть…» — считала Ника в уме броски земли лопатой. После двадцати перестала считать и работала автоматически, как механизм, запущенный внешней силой.

В этот день она едва дотащилась домой и повалилась спать, не в силах даже поужинать. Спала непробудно и встала чуть свет, радостно осознавая себя иной, незнакомо новой.

На третий день, когда рытье траншеи заканчивалось, пришел Венков, похвалил людей, поблагодарил.

— Дело, конечно, хорошее, — сказал Славка. — Но неразумно. В городе уже давно в ходу землеройные машины, а мы лопатами копаем. Отсталость!

— Правильно! — послышалось с разных сторон.

— Сколько человеко-дней мы затратили? — продолжал Славка. — А маленьким экскаватором во много раз быстрее было бы.

— Это верно, — согласился Венков.

Славке хотелось поговорить с председателем на народе, и он дал себе волю.

— Зачем было нам десять лет учиться, аттестат зрелости получать, если мы наравне с малограмотными лопатой да вилами орудуем?

— Если бы машины… — зашумели парни. — А машин мало, только в полеводстве…

— Поймите нас, молодежь, Николай Семеныч, — важно, как с трибуны, говорил Славка, наступая на Венкова. — Скажем, нельзя инженера ставить к станку простым рабочим. Это бесхозяйственно. А давать лопату в руки людям со средним образованием тоже бесхозяйственно. Так я говорю, ребята?

— Так!

— То-то и оно! — Славка швырнул окурок, посмотрел на Венкова, как победитель на побежденного. — Помню, писали в газетах, чтобы, значит, ликвидировать разницу между умственным и физическим трудом. А я все руками, все руками. Дайте работу по душе, по знаниям. Дай мне водопровод в избу, ванну, чтобы я после грязной работы мог выполоскаться…

Поднялся смех, шум, выкрики.

Славка осердился:

— Я серьезно, а вы меня на смех.

— Не все сразу, — ответил Венков. — Придет время, будут и ванны в домах сельских жителей. Но для этого надо поработать теперь.

Ушел председатель.

— Давай, ребята, кончать, — сказал старший.

Люди принялись за работу, продолжая начатый Славкой разговор.

— Главное — молодежи хочется получить специальность, — подала звонкий голос Лиза. — Специальность — твердость в жизни. Вот что я? Повариха. Назначили на сев, работала. На уборке опять же буду… А специальности повара у меня нет. Меня ни в какую столовую не примут. Без диплома. Умею щи да кашу варить, кашу да щи. А пошли меня в кулинарную школу, обучи, тогда мне цена другая и сама на себя я по-иному взгляну.

— Фестиваль молодежи в Москве был. Всемирный, — сказал Славка, облокотясь на лопату так картинно, словно позировал перед фотографом. — Туда лучших поваров со всей страны свозили.

— Ну вот, а я что говорю, — отозвалась Лиза.

— Вот и тебя бы вызвали в Москву, — продолжал Славка, насмешливо кося глаза на Лизу, — и сказали бы: «Сготовь, Лизавета Евдокимовна, жареные бананы, для индонезийцев».

Все прекратили работу и слушали, посмеиваясь.

— Свари, Лизавета Евдокимовна, для китайцев суп из ласточкиных гнезд.

Девушки прыснули, давясь смехом.

— Поджарьте лягушек для итальянцев и французов.

Сдерживать смех девушки не могли и расхохотались. Лиза, серьезная и заинтересованная разговором, развела руками:

— Не умею, уважаемые, не обучена. Щи да кашу, пожалуйста.

— Зато вкуснее твоих щей не найдешь, — ласково пробасил Алексей Венков и, встретив благодарный взгляд девушки, внушительно добавил: — На правительственных обедах не стыдно подать.

— А ты бывал на таких обедах? — серьезно спросил Славка и, услышав отрицательный ответ, сам ответил: — Станут там щи хлебать! Там едят суп из черепахи либо из акулы.

— Фу! Гадость!

— Ко всякой еде привычка.

Тут девушки загалдели:

— К лягушкам привыкни-ка!

— Плетешь не знай что!

— Выдумщик!

Когда девушки остыли и угомонились, Славка сплюнул.

— Темнота! Деревня! Алексей, хоть ты скажи им.

Девушки метнули взгляды на Алексея.

— Все дело в привычке, — сказал Алексей. — Мы едим свинину, мусульмане не едят. Пленные японцы плевались от наших щей-борщей, а потом привыкли. Я читал об этом.

— Лиза, Лиза! — закричал Славка, часто мигая и размахивая длинными руками. — Свари Алексею лягушатины. Пусть полакомится.

— Не умею. Вот кабы учиться послали. А какая повариха без специального образования!

— Раньше жили в деревне безо всяких специальностей, — задумчиво произнес Славка, вонзая лопату в землю. — А теперь нельзя. Не пойдет дело.

Никто ему не ответил, и он не знал почему. То ли надоело говорить, то ли потому, что все были согласны с ним.

Звякали лопаты о камни, с шелестом осыпалась с вала набрасываемая земля, шумно дышали работающие землекопы.

В середине июня уборочные машины были отремонтированы, проверены и поставлены на площади перед мастерской. Управились и с подготовкой автомобилей.

Каждый день заведующий гаражом проводил практические занятия с молодыми водителями, готовя их к экзамену. До приезда автоинспектора оставалось несколько дней, и, чтобы наездить положенные часы, курсанты с утра до вечера колесили по проселочным дорогам и по тракту на Сенную. Заодно исправляли размытые ручьями участки полевых дорог.

Сидевший за рулем Славка нажал на педаль газа, и машина вылетела на пригорок.

— Слышишь, жареным пахнет! Сцепление горит.

Догадавшись, в чем дело, Славка переключился на пониженную передачу. Запах гари пропал.

— Машину надо чувствовать, — уже спокойно объяснял опытный Жбанов. — Когда мотору тяжело, когда легко. Сейчас под уклон дорога. Накатом веди, экономь горючее.

Веснушчатое лицо Славки от напряжения покрылось мелкими капельками пота и казалось рябым, немигающие глаза смотрели на дорогу.

— Не надо волноваться, спокойнее. И смотри за всем. Угадывай намерения пешеходов, характер водителей… Ухарь, пьяный или неопытный ведет… Все надо охватывать взглядом… Тормоз!.. Вторую!..

Едва успел Славка затормозить и переключить передачу, как перед самой машиной появился ухаб.

— Стоп!.. Как надо останавливаться? А? На обочине… То-то!

Из кузова вылезли практиканты, среди них Алексей Венков и Прошка.

— За лопаты!

Без лишних слов принялись закидывать землей ухаб.

Ночью прошел дождь, и теперь все было влажно, все блестело, небо сияло чистотой, солнце пригревало, и над колосившимися хлебами дрожал розовато-синий воздух. За лиловыми далями, за синим лесом угадывалась Волга.

Алексей одним взглядом охватил поля, дубравы на холмах, серое пятно Усовки в низине у Волги. Его умиляла тишина над зеленым разливом хлебов, покой над всем этим обширным миром, простиравшимся во все стороны, насколько видели глаза. И он понял, что полюбит эти поля, эти кривые тропки, протоптанные неведомыми ногами, холмы с низкорослыми дубками, дикие овраги с ручьями и волчьими ямами — всю эту неброскую природу, милую своей необжитостью.

— Красива российская земля! — сказал он.

— Наши места такие, что к ним сердцем прилипаешь. — Карие глаза Прошки просияли.

— Руки бы по-настоящему к ней приложить. Зацвела бы.

— Ох, как зацвела бы! — мечтательно согласился Прошка.

— Через десять, двадцать, пятьдесят лет люди будут жить не так, как живем мы. Наверное, они будут жить лучше, не думать об атомной войне, ценить человека не по национальности, не по дедушкам и бабушкам, не по родителям… Человек будет цениться сам по себе. Как ценится жемчужина, а не раковина, породившая ее.

— Готово, — прервал речь Алексея Прошка, бросая лопату в кузов.

— Чья очередь рулить? — спросил Жбанов.

— Дай я, — ответил Прошка.

— Не пойму, зачем на водителя учишься? Ты же на трактор сядешь, — сказал Алексей.

— Для интересу, — куражась, ответил инвалид. — Вот сколочу нужную кучку денег и куплю автомашину. А права мои водительские довоенные устарели, надо новые получить.

— Зачем тебе автомашина?

Прошка вскинулся на Алексея.

— Ты рассуждаешь, как моя баба. Зачем, говорит, расходоваться на машину? И для чего она тебе? Для прогулок. А много ли у нас этих прогулок-то?.. И пойдет чесать меня безо всякой пощады.

— Она права, Прохор. Машина нужна для того, чтобы на ней ездить. А много ли тебе приходится ездить? Многие у нас в селе имеют мотоциклы. У иного детишки голопузые, а он мотоцикл купил. Зачем, для чего? Вечером иной раз съездит на Сенную пива попить, вот и все.

— Это разве плохо? Понимаешь ты, для души нужно. Хоть раз в год проехаться — и то удовольствие. Посмотришь, как десять мотоциклов один за другим на Сенную шпарят… Красота!..

— Неразумно ради этого держать машину. Она изоржавеет, а не отработает того, что ей положено.

— Ты, Алексей, на русского непохож, рассуждаешь как-то не по-нашему.

— Всякая вещь создается на потребность человеку. Если мотоцикл большую часть времени будет стоять, так незачем его покупать.

— Душевного интереса ты не понимаешь.

— В этом случае не понимаю. Вон в колхозе «Восход» бани нет, люди в корытах дома моются, а для правления двухэтажный особняк возвели, хотя старое здание вполне хорошее. Вот это неумно.

— Значит, лестно председателю в хорошем кабинете сидеть. Вроде как бы в большом учреждении… кнопки, звонки, диваны… Это не от ума, а от души идет. Значит, душа с размахом. Ты этого не понимаешь. Весь в отца. Он чудак: «Волгу» продал.

— А на что она, «Волга»-то? Других машин хватает.

— Как подходить к этому делу… — Инвалид не договорил, полез в кабину. — Э-эх ты, каурка!..