Ника

35

Ни одна весна не была у Ники такой, как нынешняя. С детства знакомо ей все вокруг, а почему-то замирает сердце, когда она видит со своего крыльца улицу с деревянными домами, а там, дальше, синеет волжская вода и стая белокрылых чаек над ней, желтоватый берег, а от него покатость с кудрявым сосновым борком и березовой рощей, яркая зелень озимей и шагающие по ней мачты с электропроводами.

В другую сторону посмотрит, там в снежной белизне утонул цветущий сад. И меж домов то тут, то там цветут яблони и вишни. Ласточки свили гнездо под карнизом дома. Скворец поет, сидя на подставочке перед круглым входом в свой игрушечный домик, сделанный отцом Ники.

До чего же хорошо на душе от всего этого! Так хорошо, что сердце ноет.

Много нового для Ники принесла эта весна. Почувствовала она доброе внимание людей. Неожиданно для самой себя увлеклась она машинами.

— Я думала: ну, машина, мертвый металл, — признавалась она Владимиру Жбанову. — А теперь знаю: машина, как живое существо… чувствительна, послушна и капризна.

Готовясь стать в страдную пору штурвальной, Ника училась водить и мотоцикл и автомашину. Учил Владимир Жбанов. У него были права шофера-профессионала, и он вел кружок автолюбителей.

Владимир стал тем, кому Ника могла довериться, с кем чувствовала себя надежно. «Он сам не обидит и в обиду на даст».

Как-то в минуту внезапно нахлынувшей грусти у Ники вырвалось из груди:

— Эх, почему я не спортсменка-рекордсменка!

— А зачем тебе это? — поинтересовался Владимир.

— Читаешь в газетах и удивляешься… Футболист из областной команды перешел в столичную. Просто! А ты вот имеешь прописку в областном городе, а в Москве небось тебя не пропишут.

— Конечно, не пропишут: я не футболист.

— Не понимаю я этого. — Она взмахнула кулаком, будто разбивая что-то. — Футболист, наверное, где-то работает, служит? Значит, ему надо освободиться от работы, переехать в Москву, прописаться и поступить на работу. А не прописывают, пока не работаешь. Выпутайся-ка из этого круга?

— У спортсменов это получается.

— Или футболисты только в футбол играют, это в трудовой стаж засчитывается, и за игру им зарплата идет? Чудно все это устроено.

— Чудно… Это ты верно сказала. Но не завидуй. У тебя жизнь складывается неплохо. Если ты и останешься в Усовке, будет еще лучше, к тому дело идет.

— Ты не нанялся к Венкову агитировать за колхоз? — шутливо спросила Ника.

— Без шуток, серьезно говорю: уже сейчас в деревне сносная жизнь, а скоро будет хорошая. Стране надо много продовольствия и сырья, значит, надо поднимать деревню. Поняла?

И всегда вот так с ней Владимир. То скажет такое, что сорвалась бы с места, не медля ни минуты, и убежала куда глаза глядят, то подбросит такие слова, что тоска за сердце берет при одной мысли о расставании со всем, что сызмальства вошло в кровь.

Вот и теперь многие, еще недавно дорогие желания становились спокойными, туманными, не горячили чувство, не будоражили ум.

С Владимиром Нике было просто и хорошо. Весной они виделись каждый день. То он забежит к ней, то на кружке, то в клубе, где иногда удавалось устроить что-нибудь интересное. Однажды устроили выставку картин Шахова, другой раз Алексей Венков крутил свои кинопленки. И хотя экран был маленьким и все на пленках было без начала и без конца, смотрели с интересом, видели себя и односельчан, и было много смеха.

Когда пошла в трубку рожь и в ней уже скрывались с ушами зайцы, Владимир обучал практической езде. Каждый обучающийся ездил по часу — по два в день. Колесили по сельским улицам, по проселкам, по низинкам и горкам.

Ника сидела рядом с Владимиром и с волнением ожидала той минуты, когда поедет сама. Ей все еще как-то не особенно верилось, что это будет, потому что в Усовке да и в соседних селах женщин-шоферов еще не завелось. Ника будет первой. Пускай любительницей, не профессионалкой, но водителем.

Выехав в поле, Владимир остановил грузовик, заглушил мотор.

— Садись за руль!

Они поменялись местами. Взявшись за баранку, Ника поняла, что в ее руки дали силу. Поняла не умом, а ощущением, как это было давно, когда отец посадил ее на лошадь. Под телом девочки шевелилось большое, сильное животное. Ручонки со страхом держались за гриву. Сейчас был не страх, а почтение к машине.

Машина стояла неподвижно, а Ника забыла, что надо делать, чтобы заставить ее тронуться с места.

— Стартер! — чужим, незнакомым голосом сказал Владимир.

И она вспомнила, глянула на пол, увидела блестящую кнопку, нажала ногой. Мотор ровно зашумел. Подумав, она отпустила ручной тормоз, выжала педаль сцепления, включила скорость и сняла ногу с педали сцепления. Машина рывком подалась вперед, прокатилась немного толчками и остановилась. Заглох мотор.

— Сколько раз говорил. Сцепление выжимай плавно и не забывай помаленьку газовать. Давай сначала.

— Не сердись, пожалуйста.

Сейчас она была в полной власти Владимира. Она боялась его, стыдилась за малейшую оплошность и волновалась оттого, что он сидел так близко, касаясь ее.

С третьей или четвертой попытки машина наконец тронулась и покатилась, норовя вырвать из рук баранку. Рука Владимира твердо и ласково ложится на стиснутые пальцы Ники, помогает выправить руль.

— Вторую скорость!

Требовательный голос доносится откуда-то издалека.

Машина пошла легче, быстрее. Качается перед глазами наезженная, покрытая муравой дорога, и хочется нестись по ней быстрее.

— Третья!.. Четвертая!..

Ника переключила скорости и, когда машина покатилась быстро и легко, с удовольствием почувствовала, как держит в своих руках невидимые десятки лошадиных сил и больше тонны металла. Стоит чуть двинуть руками, и машина послушно направляет свой бег, куда ей приказано. Движение увлекает, она жмет на педаль газа, и ей хочется оторваться от земли, вспарить над зеленым полем.

— Сбрось газ! — кричит Владимир, и она нехотя подчиняется. — Тебе такая скорость не дозволена… Горяча больно. И не тискай так баранку, пальцы устанут, держи полегче, без напряжения.

Опять гудел мотор, и она училась плавно трогаться с места и плавно останавливаться. В первый же выезд Ника довела грузовик до гаража, со страхом глядя, как разлетаются с дороги курицы.

Потом было немало поездок. Владимир учил ее спускаться под уклон, останавливаться посреди горы и снова трогаться, выбирал дороги, где побольше ухабов, учил переезжать речку вброд и многому такому, о чем Ника и не подозревала.

Эти поездки стали потребностью Ники. С нетерпением ждала она своего дня практической езды и потом вспоминала каждую мелочь.

Однажды они уехали далеко от села. На полевой стежке Владимир велел остановиться.

— Отдохни.

Сидели на молодой пахучей травке. Кругом была рожь. Она уже зыбилась от ветра волнами. Земля растила ее щедро, надежно.

— Ух! — выдохнул Владимир, валясь на траву и раскидывая руки. — Сильна земля! — Уткнулся носом в ромашки, шумно потянул вздрагивающими ноздрями.

Широкая грудь его вздымалась медленно и круто. Глаза посветлели от обилия синеватого света.

Взял руку Ники, потерся о ладонь щекой с острой, пробивающейся бородой, поцеловал, зажмурив глаза.

Волна горячего чувства захлестнула Нике сердце. Удивленная, она отняла руку. Об этом она только читала, но никогда не видела своими глазами, как целуют руку. А это… у нее… руку!

Счастливый взгляд ее пугливо стрельнул в сторону Владимира. Он лежал с закрытыми глазами, не шевелился. Ника отвела глаза, стала срывать ромашки и теребить их, осыпая колени белыми лепестками.

Владимир встал.

— Поехали!

А дома Ника стояла перед зеркалом, поглаживая горевшие щеки.

— Чертовски хорошо Володька водит машину! — прошептала она, прикладывая к щекам прохладные ладони.

— Ты чтой-то это красная какая? — спросила мать.

— На машине ездила, ветром надуло, — весело ответила она.

— Много еще ездить-то?

— Да нет уж, немного.

Евдокия метнула на дочь быстрый колкий взгляд, а у самой кожа на скулах затряслась мелкой дрожью, сквозь зубы вылетали слова:

— Не доездись… гляди, кабы не щеки, а в другом месте ветром не надуло.

Чувство обиды от грубости матери охватило Нику, мгновенно обожгло ее всю. Она успела сделать несколько шагов за перегородку, в свой угол, упала на кровать, закрыла голову подушкой.