Никак иначе (СИ)

27

— Может, всё-таки расскажешь, куда мы едем? — задаю этот вопрос, в который раз, но Кирилл опять хмыкает, и ворчит, что скоро я всё увижу сама, и чтобы я прекращала жрать ему мозг.

Само обаяние!

Он заехал за мной в офис, попросив, ну как, попросив, проинформировал, скажем, так, чтобы я освободилась в обед, и теперь вёз в неизвестном направлении. На вопросы не отвечал, вообще был молчаливый и сосредоточенный на своих мыслях и дороге. Уже хорошо изучив его характер, я не лезла, потому что не хотела нарваться на грубость, в конце концов, куда-нибудь да доедим.

Окраина города, но район, приличный, тихо и даже снег почищен, хоть и чувствуется контраст с центром. Меньше ярких вывесок, больше простоты, частный сектор, почти везде, и люди постоянно оборачиваются на наш черный внедорожник.

На языке снова завертелись вопросы, но толку, всё равно только нарычит, поэтому терпеливо жду конечную цель нашего путешествия, искоса поглядывая на Кирилла.

На нем короткая куртка с капюшоном, и меховой опушкой, надета на тонкий светлый джемпер, и синие джинсы, с высокими кожаными ботинками. Снова его этот брутально-бунтарский стиль, который очень ему идёт. Тёмные вихры отросли и теперь тоже торчали в беспорядке. На лице тёмная щетина, отросла уже с утра, обрамляя ровной каймой пухлые губы, и впалые щёки. Светлые глаза сосредоточены на дороге. Лицо спокойное, невозмутимое, и всё больше убеждаюсь, что он сейчас не со мной, потому что уж сильно он отстранён.

— Хватит пялиться, зеленоглазая, — Кирилл бросает на меня быстрый взгляд, развенчивая мои размышления, о том, что он сейчас безучастен к происходящему.

— Тебе, жалко, что ли? — фыркаю я, не собираясь скрывать своего интереса. Вдобавок ещё и склоняюсь, и нежно касаюсь его скулы, провожу по щеке. Подумать только, ещё три дня назад я была готова порвать с ним, и тогда же осознала насколько увязла в этом мужчине.

— Нет не жалко, — хмыкает Кир, — просто нам предстоит важное дело. Не думаю, что там, куда мы направляемся, оценят мой стояк.

— Кирилл! — закатываю я глаза, и сажусь ровнее. — Я же просто смотрю, и совсем невинно касаюсь!

— Вот давай сперва всё сделаем, а потом можешь смотреть сколько угодно, желательно снизу вверх, — скалиться в улыбке этот похабник.

— Что всё то? — опять не выдерживаю я.

— Сейчас всё увидишь, уже подъезжаем, — ответил он, и я обратила внимание, что мы едем по расчищенной широкой дороге, которая упирается в прутья ворот. Но при нашем приближении ворота открываются, и мы беспрепятственно въезжаем во внутренний двор какого-то здорового особняка.

Большой трёхэтажный дом, покрашенный в светло-зелёный цвет. Просторное крыльцо, с двустворчатыми деревянными дверями. Большие овальные, хоть и пластиковые окна, с белыми карнизами, не портят, а наоборот вписываются в старинную архитектуру дома. И красная крыша с окошками мансарды.

— Где мы, Кирилл? — я озадачено осматривала местность, когда он помог мне выйти, и повёл к махине дома. По пути увидела большую детскую площадку, сейчас пустующую, и какие-то хозяйственные постройки.

— Всё сейчас узнаешь, — всё в той же манере повторял Кир, ведя меня к ступеням крыльца.

А потом я увидела табличку на фасаде дома, красную и официальную, и встала как вкопанная. «Детский дом № 2» гласила она.

— Зачем мы здесь? — совсем растерялась я, хотя в глубине души уже поднималось понимание, но ещё не оформлялось и требовало подтверждения.

Но ответить Кир не успевает. К нам навстречу выходит круглый низкий пожилой мужчина. У него на плечах висит телогрейка. Сам он одет в брюки на подтяжках, и клетчатую рубашку. Он радушно смотрит на Кира, своими тёмными глазами из под кустистых бровей, и растягивает губы в улыбке, а руки в приглашающем жесте.

— Кирилл Дмитриевич! — неожиданно низким голосом восклицает он, и Кир отделившись от меня, стремительно подходит к нему, и мужчины обнимаются.

— Привет, Михалыч! — говорит Кирилл, и поворачивается ко мне.

— Знакомься, зеленоглазая, Пётр Михайлович, — представляет он мне кругляша.

— Добрый день, — несмело говорю я, всё ещё не до конца понимая, что происходит.

Пётр Михайлович протягивает мне руку, и несильно сжимает в своей, горячей и сухой, и при этом не перестаёт улыбаться.

— Это Светлана, моя женщина, — представляет меня Кирилл.

— Очень приятно, — опять пропел низко Пётр Михайлович.

— И мне, — вклинилась я, вытаскивая свою ладошку, из горячих пальцев.

— Ну, пойдёмте, — приглашающее открыл дверь Петр Михайлович, и Кирилл подхватил меня под талию, забравшись рукой под расстегнутую шубку, потянул вперёд.

— У нас сейчас тихий час, — продолжал между тем Пётр Михайлович, когда мы следовали за ним, через просторный вестибюль, — Ирина Григорьевна уже заждалась, — дополнил он, и неразберихи в моей голове стало больше.

— Кирилл! — зашипела я, когда мы вошли в тёмный коридор.

Внутри особняка было довольно аскетично. Голые светлые стены, минимум мебели, много света, благодаря большим окнам, со светлыми занавесками, и запах чистоты. Прям вот смесь из свежих средств для уборки, и тонкий аромат цветов.

— Спокойно, зеленоглазая, — ответил на это Кирилл, видя, что я начинаю нервничать.

Тем временем Пётр Михайлович, довёл нас до высокой деревянной двери, и, стукнув пару раз, открыл её, пропуская нас вперёд.

Это был большой кабинет. Такой, какой бывает в школе у директора. Со стеллажами заставленными папками, с длинным столом, посередине, и рабочим у самого окна. С портретом президента на стене, и широкой вычурной люстрой. С висячими цветами на подставках ёлочках, и восседающей за тем самым столом женщиной строгого учительственного вида.

Дама была уже в возрасте. Темные волосы были собраны в высокую причёску. На носу были очки, тонкие губы были сжаты в линию. Узкое лицо хранило выражение серьёзности, и даже строгости. Над столом виднелись острые плечи, в сером пиджаке, и грудь в наглухо застёгнутой на все пуговицы, белой блузке.

Дама что-то читала, постукивая шариковой ручкой о столешницу, и хмурилась.

— Представляешь, Кирилл Дмитриевич, — без приветствия начала она, поднимая на нас взгляд голубых глаз, — снова прикопались, что мы порочим памятник культуры, словно у нас здесь вертеп, а не детский дом!

Кир молча, прошагал до её стола, оставив меня у самых дверей, и впился взглядом в подставленную бумажку.

Я же оставшись одна, снова лихорадочно начала соображать, а чего мы здесь забыли, и какого хрена вообще происходит.

Я старалась особо не глазеть, но оставленная у входа в одиночестве, всё же осматривала обстановку.

Пётр Михайлович, приземлился на ближайший стул, и тоже вслушивался в тишину, словно мог читать мысли окружающих. Дама, и Кир тоже молчали. Он читал, она ждала. А я чувствовала себя не в своей тарелке, потому что вот вообще ничего не понимала.

— Я разберусь, Ирина Григорьевна, — сказал Кирилл, и протянул ей прочитанный лист, — найди, во что положить, я с собой это заберу.

Ирина Григорьевн кивнула и ловко достала из стола папку, вложила в неё лист. И все, также, не обращая на меня внимания, повернулась к Кириллу.

— Кирилл Дмитриевич, давай ещё раз…

— Не стоит, Ирина Григорьевна, — перебил её Кир, и глянул на меня, медленно двинулся, сокращая расстояние между нами.

— Дак ведь, не игрушку берёте… — продолжила сетовать Ирина Григорьевна, — поиграетесь, надоест, вернёте, а ребёнок потом…

— Хватит, — снова оборвал её Кирилл, но глядел только на меня. А я затопленная пониманием, не могла и слова вымолвить.

— Ты что… Ты… Кирмлл… Это же… — вот всё что выходило из моего рта.

— Вон и девочка твоя понимает, — вклинилась Ирина Григорьевна.

Она встала, и я невольно перевела на неё взгляд. А она впервые посмотрела на меня. Открыто, и очень сурово.

Она был совсем невысокой, маленькой, но чувствовался в ней стержень. Такой который не надломишь, не согнёшь.

И в её взгляде, направленном на меня было столько упрёка, что я невольно сглотнула и отступила.

— Нет… Нет… Кирилл… — начала я.

— Иди, пацана проведай, — отдал приказание Кирилл, — мы переговорим.

Ирина Григорьевна только глубоко вздохнула, и, смирившись, пошла на выход вместе с Петром Михайловичем, но у самого порога она обернулась.

— Я лишь прошу вас подумать хорошо. Это человеческая жизнь. Нельзя играть в родителей. Эти дети и так обделены лаской и заботой. Нужно быть уверенным полностью…

— Мы уверенны, — отчеканил Кирилл, отвечая за нас двоих, но совершенно точно было видно, что я вообще не в курсе.

Они, наконец, вышли, и мы остались одни. Кирилл сбросил свою куртку, бесцеремонно оставив её на столе, я же наоборот закуталась в шубу, стянув полы вместе, меня знобило.

— Ты сумасшедший, — вырвался хрип из моего горла.

— Ты же хотела ребёнка, — хмыкнул он в ответ, замерев рядом.

Я подняла на него взгляд.

Кирилл смотрел с вызовом и даже с возмущением, видимо досадуя, что я не оценила его порыв. Его светлые глаза затягивало такой коркой льда, что мне становилось страшно, смотреть на него, а уж объяснять простые истины, что ребёнок это действительно не игрушка, не товар, не питомец, которого пожелал из прихоти. Вообще не ожидала, что разговор трёх дневной давности, повернётся таким образом.

— Кирилл, так нельзя, — я сжала переносицу пальцами и прикрыла глаза.

— Нельзя говоришь, — он, наконец, отошёл от меня, правда, недалеко. Остановился оперевшись кулаками о полированный стол, и снова посмотрел на меня своим безжалостным взглядом.

— Этот особняк я купил около трёх лет назад. Ну как купил, мне его отдали за долги, почти за бесценок. Развалина, на окраине города, которая впрочем, оказалась имением какого-то знатного рода. Это я потом узнал, когда привёл его в порядок, и налетели сразу, все ценители и эксперты, — он поморщился, видимо вспоминая неприятные события. — Мне так долго колупали мозг, с этим объектом культурного наследия, вынуждая, отдать его городу, чтобы из него сделали музей, или что они там хотели… В общем даже сейчас, как слышала, грозят всеми карами небесными, хотя здесь уже как полтора года детский дом, который переехал отсюда из такого барака. Там не было даже нормального водопровода! И никто, сука, не возмущался, не писал в прессе, не строчил посты. А за этот дом, рвут жопу! А на людей по херу! Вот где, нельзя!

Я немного офигела от его рассказа.

Конечно, я давно поняла, что Кирилл не бандит с большой дороги, как мне сперва показалось. Но вот благотворительность, да ещё в таких масштабах. Я смотрела на его высокую фигуру, на суровое лицо, и словно видела впервые, даже его холодные глаза, мне казались сейчас не такими морозными, убивающими своей стужей. Вот этот ореол благотворителя, мецената, очаровывал меня заново. Нет, вся его бескомпромиссность, грубость, жёсткость, осталась при нём. Она просто вплеталась в новый образ каменного снаружи мужчину, у которого есть большое и доброе сердце, сердце которое способно любить.

— Тем более, Кирилл, — всё же не отступала я, — раз ты всё прекрасно понимаешь…Это же очень серьёзный шаг, взять на воспитание ребёнка… А мы с тобой… Что между нами?

— То есть пацану будет лучше в казённом доме, чем в доме, где его будут любить? — он задрал бровь.

— Пацану? — переспросила я.

— Да, — кивнул Кирилл, и я заметила, как его взгляд смягчился, — мальчишка лет трёх. Родители погибли, совсем недавно здесь, ещё толком ничего не понимает…

— Перестань, — вспыхнула я, чувствуя влагу выступившую на глазах, — ничего это не отменяет, что это важный шаг, что нужно всё продумать, столько нужно продумать… Кирилл… — я утерла с щеки сорвавшуюся слезинку.

Сердце заныло. Воображение нарисовала, темную макушку, и большие детские глаза.

— Света, — Кир подошёл вплотную, обдав своим теплом и ароматом, — ты же знаешь, что я ни фига не романтик. Я конкретный.

Он зарылся пальцами в мои волосы, и заставил поднять на него лицо.

— Меня никогда не трогали не чьи слёзы. Я вообще терпеть не могу всю эту блажь. Но ты, зеленоглазая, видимо знаешь какой-то нерв на моём теле, какую-то кнопку. Мне нужно чтобы ты была довольна, и если для этого тебе нужен ребёнок, так тому и быть.

— Нет, Кирилл, я не согласна… Мы с тобой не в тех отношениях, чтобы сюда ещё вплетать ребёнка, — я попыталась высвободиться.

— Можно подумать, если бы ты залетела, то не родила бы от меня? — напрягся Кир.

— Боже, какой ты чурбан! — я бессильно стукнула кулаками о каменную грудь. Нервы были на пределе. А от последних слов и вовсе стало нестерпимо больно.

— Я бы так хотела родить от тебя, — призналась я, севшим голосом, — жаль, этого не будет…

— Пойдём, — он стянул с моих плеч шубу, и потянул меня на выход, — у них сейчас полдник, посмотришь на него. Я не предлагаю решать прямо сейчас, просто ты посмотришь, подумаешь.

И я пошла, потому что была настолько в ступоре, от свалившейся на голову информации. Настолько придавлена тем, что ощущала сейчас. Какое-то теснение в груди, от волнения, и досаду, от того что Кирилл обошёл все острые углы, чувствуя что он что-то не договаривает. И всю важность данного шага, всю эту тяжесть я тоже сейчас ощущала. Но уже не могла себе отказать посмотреть на сбывающуюся мечту. На ребёнка, который уже занимал место в моём сердце, потому что вопреки всему, я его уже считала своим.

Он был совсем другим. Не таким как я представляла.

Мальчик был светлым, с отросшими, но бережно зачесанными волосами. Такие же светлые глаза. Издалека было не видно, какого конкретно цвета, толи голубые, толи серые. Маленький, хрупкий, насупленный, неумело ковырялся ложкой в тарелке с кашей.

Мы стояли за стеклянными дверями большой столовой, в которой сейчас ели дети разных возрастов. Человек сорок, наверное. Самые маленькие в одной стороне, большие в другой. Мальчишки, девчонки. Разные, и в то же время обледененные одной чертой, обделённые и покинутые. Но я не особо концентрировалась на них, смотрела только на этого хрупкого мальчика, который может стать моим сыном.

— Как его зовут? — спросила не оборачиваясь.

— Роман Ковалев, три с половиной года, — мне ответила Ирина Григорьевна, которая как-то незаметно подошла к нам.

— Родители погибли в автокатастрофе, три месяца назад. Мальчик пока не адаптировался, ждет, что за ним придут. Особенно маму.

Я глубоко вздохнула, и резко развернувшись, пошла на выход.

Хватит! Хватит!

Кто я такая? Кем я себя возомнила? Подумала, что я смогу заменить этому ребёнку мать, которую он ждёт!

Я развратная дура, живущая с мужчиной, не понятно в каких отношениях. А до этого и вовсе, спала с двумя.

Что я могу дать этому ребёнку? Чему я смогу научить? Лучше ему без меня. Пусть лучше найдётся полная надёжная семья, которая примет его со всей любовью.

Я поняла, что стою на холоде, возле машины, только когда мне на плечи опустилась моя шуба, а следом тяжёлые ладони, скользнули по плечам, сильные руки обхватили и прижали к горячей груди.

Кирилл сжал меня так сильно, что я думала, что не вздохну. Но в то же время, эта его хватка, и ставшее уже привычным шумное втягивание запаха, с моей макушки, отогревали меня, приводили в чувства.

— Прости, — прохрипел он мне всё в ту же макушку, — возможно, я был не прав. Вижу, что для тебя это очень тяжело.

Отвечать не хотелось совершенно. Так мы и покинули детский дом, молча, и молчали всё дорогу. И даже дома, Кирилл не лез ко мне, а у меня не было совершенно никого настроения вести разговоры, на любые темы.

Он оповестил меня, что поработает, и ушёл в кабинет, а я поднялась наверх, и, раздевшись, забралась в кровать. Свернулась комочком, под одеялом, и совершенно внезапно для себя отметила, что эта кровать, и этот дом, и даже этот мужчина стали для меня родными. Такими, наличие которых уже греет, успокаивает, просто потому что они есть.

Уход из жизни моих родителей стал для меня тяжелым опытом. Это для всех тяжело, это меняет всех. То, что образуется рубец на сердце бесспорно. Но у меня была моя тётушка, мои подруги, и тогда ещё и муж. Меня поддерживали, мне помогали.

Кто может помочь трёхлетнему ребёнку?

Кто его поддержит?

Восполнит дефицит любви.

Государство?

Воспитатели в детском доме?

Да ведь у него ещё толком и друзей-то нет. Он один, по сути, против большого немилостивого мира.

Я вдруг откинула одеяла и уставилась в потолок. Словно озарение наступило.

Я вскочила на ноги и понеслась вниз. Влетела в кабинет Кирилла, где он сидел за столом, перед открытым ноутбуком. Также стремительно умостилась на его коленях, прижавшись к крепкому телу.

— Мы должны забрать его, Кирилл, — прошептала я, заглядывая в светлые глаза.

— Кого? — изумился Кир, и удобнее устроил меня на своих руках.

— Ромку.

— Ромку? И почему передумала?

— Понимаешь, я думала о себе. О том как мне больно, о том что я не полноценная… А надо было подумать о нём… И вот когда я подумала о нём, я поняла, что не он мне нужен, а я ему… Понимаешь?

— Понимаю, — кивнул Кирилл, — лучше, чем ты могла бы подумать.

Он крепко сжал меня, и впервые, наверное, я чувствовала в его прикосновениях не желание, и не похоть, а именно необходимость единения, и от этого по всему телу лилось горячее тепло, отогревая и затапливая меня.

— Кирилл, как ты вообще решил отдать этот особняк под детский дом? — спросила я, вдоволь намолчавшись и напитавшись нежностью.

— Михалыч, друг отца Сани, — пояснил Кир, с явной неохотой выпуская меня из рук, — через него и узнал, в каком положении, оказались дети.

— И отдал им этот особняк.

— Да.

— Но почему? Почему помог?

— Потому что, мог.

Я ещё долго лежала без сна, в ожидании Кирилла, обдумывая все его слова, и принятое мной решение, а потом когда он пришёл, уставший, и, раздевшись, повалился на кровать, сцапав и прижав меня к себе, прожужжала ему все уши, что нужно переоборудовать дом, сделать детскую, поставить везде защиту. Я бы продолжила, но поняла, что Кирилл равномерно дышит, и уже ничего не отвечает мне в ответ. Он уснул, под мой бубнёж. И тогда я склонилась, и нежно поцеловала его губы, тёплые и нежные сейчас, расслабленные, и снова призналась ему в любви. И пусть пока для него это новость, но судя по всему, он тоже меня любит, хоть и не спешит в этом признаться, а может ещё и сам не осознаёт. Потому что ради секса не делают того, что он делает для меня.

Через две недели, нам разрешили забрать Ромку, время как раз перевалило за середину декабря, и плюсом к новой детской комнате, мне ещё захотелось украсить дом к Новому году, поставить ёлку, разукрасить стёкла в снежные витражи, повесить гирлянды. Вообще это время для меня было словно предчувствие сказки.

Я порхала.

Я светилась.

Я была счастлива.

Меня вдохновляло всё подряд.

Я всё успевала, везде вникала, и мир вокруг мне тоже казался радужным, наполненным одной лишь радостью и счастьем.

За эти пару недель, к Ромке мы ездили, раз пять. Мы с ним гуляли, разговаривали, знакомились. Малыш в основном молчал, хотя Ирина Григорьевна заверила, что он здоров и развит, и это видимо стресс, да я и не настаивала. Мне нравились наши недолгие встречи. Говорила по большей части я. Сперва мне было неловко, я не знала о чём говорить. Первый раз меня и вовсе хватило только на то чтобы представить себя да Кирилла, который всегда сопровождал меня, в поездках в детский дом, и был рядом, и разговорчивостью, кстати, тоже не отличался.

Мы так и сидели, Ромка на стульчике, в той же столовой, которая сейчас была пуста, и я перед ним на коленках, и Кир позади. Мы смотрели друг на друга, я и ребёнок, и так меня тогда пробрало, от этого взгляда детского, но такого взрослого. Всё он понимал, просто не принимал ещё. Его психика огораживала его, не давала запуститься механизму разрушение, а вот понимание было.

Потом, через силу, я узнала у Кирилла подробности аварии, в которой погибли родители Ромки, и оказалось, что он нечаянно увидел репортаж по телевизору. Как раз шёл один из новостных каналов, и совсем не было цензуры, и там во всех жутких подробностях было показана спасательная операция, и Ромка узнал маму. Вот откуда в этих детских глазах, печать скорби, да только мозг ещё не может обработать столь жуткую информацию, и превращает её в дурной сон, чтобы его носитель выжил и не сошёл с ума.

Позже стало легче, я не ждала от него ответа, просто болтала, брала за ручку, и мы шли гулять, и я рассказывала про новый проект на работе, или про то, как ездила к своей тётушке, которой к слову, ничего пока не сказала, никому не сказала, пока не хотела, потом.

Рядом шёл Кирилл, и если я к нему обращалась, поддакивал, и дополнял.

За это время перелопатила столько литературы, столько детских психологов выслушала и поняла только одно, надо быть искренним, отрытым, слушать и слышать. Ребёнок сам решит, когда можно довериться.

Ирина Григорьевна попросила осторожно упоминать о совместной жизни, говорить об этом стоило издалека, и я порой рассказывала Ромке про пустующую детскую комнату, и про большую ёлку, что стояла в нашей гостиной.

Он молчал всё время, не считая коротких «да», «нет», когда требовался точный ответ, но на пятый раз, когда мы приехали, нетерпеливо схватил меня сам за руку, и потащил на прогулку, будучи совсем одетым. И это было маленькой победой в налаживании наших отношений.

В день, когда мы приехали его забирать, Кирилл сразу направился в кабинет к Ирине Григорьевне, а я пошла, искать своего мальчика.

Он был в игровой комнате, вместе с остальными детьми, но увидев меня, бросил всё и побежал навстречу. Сказать, что я была счастлива ничего не сказать. Я подхватила его на руки и обняла маленькое тельце, и втянула аромат его макушки, теперь ставший родным, примесь детского мыла, и чего-то сладкого, с горькой частицей казённого запаха, холодного и чуждого, который хотелось выдворить из этой композиции раз и навсегда.

— Привет, Ромочка, — пробормотала я, и осторожно поставила на ноги ребёнка, рассматривая, не напугал ли его мой порыв.

Нет, не напугал. Ромка, смотрел спокойно и открыто. Удивительно, как дети проникаются моментально лаской и заботой.

— Рома, хочешь поехать со мной и Кириллом, к нам? — спросила осторожно я, присев на уровень его глаз.

В них вспыхнул интерес, но он молчал, и я продолжила.

— А сюда не вернёмся, хочешь? — снова спросила, всматриваясь в голубые глаза.

Мы стояли в светлом коридоре. Детский дом тоже украсили к новому году, и теперь на стенах висели самодельные снежинки, и гирлянды.

— Дрей, — вдруг сказал Рома.

— Что? — я не поняла.

— Дрей, — уже совсем тихо и несмело, повторил он.

— Я не понимаю, прости, милый, — пожала я плечами и погладила худенькую ручку.

— Он говорит, Андрей. Это я, — вышел из игровой высокий подросток, и я уставилась на него снизу вверх, потому что так и сидела на корточках перед Ромкой.

Парень был высок, и тоже светлым, с короткой стрижкой, и голубыми глазами. И, несмотря на юность, он был, крепким, и выражение его лица было довольно таки сурово. На нем был простой спортивный костюм, и кроссовки.

— Здравствуйте, — поздоровался он, и я поднялась, озадаченно разглядывая его.

— Здравствуйте, — ответила, и совсем на инстинктах притянула Ромку к себе, но он оттолкнул меня, и наоборот спрятался за парнем, а тот по отечески потрепал его по голове, прижав к бедру.

— Вы хотите усыновить, Ромку? — спросил он.

Первым моим порывом было ответить утвердительно, но я сдержалась.

— Почему ты спрашиваешь?

— Ромка мой брат, — ответил Андрей, продолжая трепать макушку выгладывающего из-за него малыша.

— Брат? — изумилась я.

— Да, мой родной брат, мы вместе сюда попали, после смерти родителей, — ответил он ровно, и голос то у него тоже был такой не по-мальчишески низкий.

— Мне никто ничего не сказал, я не знала, — протянула я, пытаясь обуздать сумбур, творящийся в голове.

— Верю, — усмехнулся Андрей, — просто у Ромки возраст, подходящий для усыновления, а я уже не котируюсь, меня не возьмут, поэтому ничего и не сказали.

— А сколько тебе?

— Пятнадцать.

— У вас такая большая разница.

— Да, — вдруг улыбнулся Андрей и присел перед Ромкой на корточки, потрепал за щёчку, — нежданный подарочек, так мама его называла.

Я сглотнула моментально вставший в горле ком.

— Мне жаль, Андрей, прими мои соболезнования.

— Спасибо, — вздохнул он, и снова глянул строго, — прошу, заботьтесь о нём, он очень славный, даже когда истерит, всё равно славный.

— Я обещаю, — закивала я.

— И может, вы позволите его навещать, ну когда вам будет удобно, — снова голубые глаза смягчись.

И с Андреем произошло то же что и с Ромкой, только наоборот. Здесь было полное понимание и принятие трагедии, и щиты были выставлены прочные, потому что рассчитывать ему было не на кого, но они давали слабину, потому что, несмотря на то, что он был взрослым, он был ещё ребенком, по сути, у которого разом не стало родителей, и ему пришлось наращивать броню, не только для себя, но и для брата.

— Я обещаю тебе, что буду заботиться о твоём брате, и любить его, навещать ты его сможешь когда захочешь… — и по мере того как я это говорила, я понимала, что должна сделать, как поступить правильно.

Мальчишки ушли в игровую, прощаться, а я поспешила в кабинет директора.

— Какого хрена, вы скрыли, что у него есть старший брат, — рявкнула я без предисловий, влетев в кабинет.

Ирина Григорьевна вскинула на меня взгляд, Кирилл тоже повернулся, но промолчал.

— А что бы это поменяло? — спокойно спросила она, явно не впечатлённая моим гневным выпадом.

— Ничего бы не поменяло, просто нужно было быть честной, — злилась я, и на её спокойствие, и не на вмешательство Кирилла, который с интересом слушал наш диалог.

— Вот именно, ничего бы не поменяло, — продолжила Ирина Григорьевна, — Андрею пятнадцать лет, у него один путь, здесь до восемнадцатилетия, армия и большой мир, а Роман может ещё обрести семью.

Я прикрыла глаза.

Я понимала, что она права, по своему, права. Но всё это казалось скверным, искажённым каким-то. Ведь они, это всё что осталось у них в этом мире. Ведь это несправедливо разлучать их.

— Чего ты хочешь, зеленоглазая? — наконец подал голос Кирилл, и встал из-за стола.

Я прижала ладони к горящим щекам, и сделала пару вздохов. Мне нужно было собраться, потому что я уже знала, чего я хочу, мне осталось только это озвучить.

А решение зависело от Кирилла.

— Не хотите же вы сказать, что вы усыновите ещё и Андрея? — Ирина Григорьевна, смотрела пристально на меня, а я на Кирилла.

— Кирилл, мы должны их забрать, обоих.

На его лице не мелькнуло не единой эмоции, впрочем, это и не удивляло, он в этом спец. Но всё же, хотелось бы понять, о чём он думает, ведь наврядли, беря меня в любовницы, он думал, что станет отцом, да ещё и двух сыновей, и наврядли этого хотел.

— Я прошу тебя, пожалуйста! Их нельзя разлучать, Кирилл…

Но он продолжал молчать, видимо, взвешивая все за, и против, и я уже была готова пообещать ему всё что угодно, так мне хотелось сейчас, чтобы он согласился.

Кир, отмер, наконец, и подошёл ко мне, так и стоявшей у входа.

— Зеленоглазая, ты понимаешь, о чём просишь? — строго спросил он.

Я впилась в его лицо глазами, разглядывая на нём каждую чёрточку, каждую морщинку, каждую складочку. Он самый противоречивый, самый сумасбродный, самый порочный, самый красивый, и самый лучший мой мужчина.

Мужчина, который не обещает мне ничего, но делает для меня так много. Я так увязла в нём, захлебнулась, не вынырнуть. И именно с ним хочу этих детей, мальчишек, моментально запавших мне в сердце.

— Если ты меня сам не оставишь, я буду рядом всегда, не смотря не на что, обещаю, — это верно звучала как клятва, таковой она и была, и она подействовала.

Моё обещание удовлетворило его. Кирилл сморгнул, растопил лёд в глазах, и кивнул.

— Мы можем их забрать сегодня? — спросил он, не оборачиваясь к Ирине Григорьевне, смотря только на меня.

А у меня было такое чувство, что я контракт на свою душу с ним подписала. Подписала, и не жалею. Кому ещё вручать свою душу и сердце, если не тому, кого любишь.

— На Романа готовы все документы, не вижу препятствий, но на Андрея, ещё предстоит… И вы не женаты Кирилл Дмитриевич, я же уже говорила… — начал Ирина Григорьевна, но Кир перебил её.

— Иди, сообщи пацанам, пусть собираются, — и подтолкнул меня к двери.

Так в этот день мы стали родителями, пусть ещё только номинально, и нам многое предстоит узнать, многому научиться, но сжимая в объятиях улыбающегося Ромку, когда мы ехали домой, и, ловя искры надежды в голубых глазах Андрея, я знала, что сделаю всё, чтобы они были счастливы, и от них никогда не будет пахнуть этим холодным казённым, горьким ароматом.