Николай Вавилов

«ТРОЯНСКИЕ КОНИ»

В институт приходило все больше писем, в которых люди просили прислать семена, статьи, книги, выражали желание повидаться с самим Вавиловым или с кем-либо из сотрудников. Николай Иванович любил отвечать на письма и, в свою очередь, тоже просил присылать в институт местные семена, книги по истории земледелия и географические карты тех районов, куда предполагалось послать экспедиции.

Увлеченный исследовательской деятельностью, поглощенный работой, Вавилов не замечал сгущавшихся над ним туч. В декабре 1926 года, когда Николай Иванович был в Италии, группа работников института выдвинула против него обвинения в академизме, отрыве от коллектива, в том, что путешествия и сбор «мировых коллекций» преследуют сугубо корыстные интересы и нужны лишь для подкрепления собственных весьма сомнительных гипотез. Обвиняли завистники Вавилова и в том, что он ушел в «чистую» теорию и уклоняется от решения практических задач, игнорирует отдел интродукции, глушит его инициативу, мало внимания уделяет техническим культурам…

Н. И. Вавилов не сразу узнал об этом и Н. П. Горбунову, который председательствовал на совете института, где были выдвинуты обвинения против директора, ответил какое-то время спустя. Не оправдывался — разъяснял: «Об институтских делах знаю из сотен писем, которые получаю. По большей части отделов они идут неплохо. Мне надоело блуждать по Вселенной и жду не дождусь возвращения к пенатам. Но мир нам нужен. И та географическая дисперсия, которую проводит в настоящее время институт, есть дело, которое история не осудит. Необходимость поспешности в этом деле целесообразна, как показывают события.

Владение мировым материалом поставит институтскую работу на исключительную высоту. И я глубоко убежден, что взятый курс верен. Тороплюсь вернуться к непосредственной работе.

В общей нашей структуре наметился ряд частичных дисгармоний, как понимаю из того, что до меня доходит. Д. Д. Арцыбашева своим заместителем считать не могу ни по научной, ни по другим частям. Пишу Вам прямо, ибо считаю это своим долгом. Мы очень разные люди с Д. Д. В большом конгломерате терпятся разные противоречия, но устойчивость сохранима только в том случае, если эти дисгармонии не затрагивают управления и руководства в его основах».

Кандидатуру Дмитрия Дмитриевича Арцыбашева предложил Горбунов. Из каких соображений? Арцыбашев был специалистом по сельхозмашинам, заведовал в институте отделом натурализации.

Став «патроном» в отсутствие директора, добился зачисления в институт Александра Карловича Коля и Ивана Давидовича Шимановича, которые разжигали недовольство якобы негодным положением дел, склонили на свою сторону нескольких периферийных работников, приехавших на зимнюю сессию ученого совета.

Коль, как очевидно из его жалоб, завидовал мировой славе Вавилова и без конца бомбардировал Наркомзем своими предложениями о «безотлагательном внедрении уникальных культур, например люффы, для быстрого получения мочалок или особых роз — для срочного облегчения положения нашей парфюмерии, или лебеды инков — для ускоренного пополнения хлебных ресурсов. Хотя никаких опытов или испытаний этих культур он, конечно, не проводил да по существу и не знал их, так как занимался другой работой.

Иван Давидович Шиманович своего мнения о деятельности директора не скрывал, а открыто на всех собраниях говорил, что тот пренебрегает овощными и плодовыми культурами. Так ли было на самом деле? Будучи заместителем заведующего отделом именно этих культур, он не мог, конечно, не знать, что в «Отраде Кубанской» выведены новые сорта арбузов, создана коллекция винограда и выделены перспективные формы его в Среднеазиатском отделении, что широко развернулась в разных местах селекция корнеплодов, крестоцветных овощных культур. Об этом знали все в институте, знали и те, кто выдвигал обвинения.

Николай Иванович счел нужным пояснить Горбунову свои принципы подхода к управлению большим научным коллективом. 24 ноября 1927 года написал ему так:

«…По внутреннему глубокому убеждению я не могу считать обвинение в отсутствии руководства правильным. Я принадлежу к числу работников, которые знают наши оба учреждения с самого начала их основания (Отдел прикладной ботаники — с 1908 года).

…Самый большой плюс нашего объединенного учреждения, по моему убеждению, — его исключительная научная спаянность большей части работников. Это единственный, с моей точки зрения, огромный плюс, ради которого и я лично, и ряд моих коллег готовы уделять много времени организации. Эта спаянность позволила быстро и широко развить работу в области прикладной ботаники.

Я никогда не стремился к административным достижениям и считаю себя больше на месте в лаборатории, в поле… в качестве научного руководителя… За мной имеется огромное число недоимок, чуть не 10 книг, которые мне нужно закончить в ближайшие годы: сводка географических опытов и экспедиций; обработка ряда важнейших культур. Это обстоятельство заставляет меня, по внутреннему убеждению, перенести внимание в первую очередь в эту сторону. Я готов остаться в скромной роли ученого специалиста, самое большее — заведующим отделом полевых культур, но вообще без всякой претензии на какое-либо заведование… В настоящее время в научной коллегии мы проводим внутреннее согласование планов, которому я придаю гораздо большее значение, чем экзекуциям в сессии, в Наркомземе и в других инстанциях. Эту работу мы закончим к 1 января, с которого я и прошу освободить меня от обязанностей директора института».

Думая о том, какую еще убедительную фразу поставить в заключение письма, Николай Иванович приостановился, потер залысины на висках, посмотрел на секретаршу-стенографистку, которой постоянно диктовал свои письма, и заметил, что она сидит неестественно и левой рукой вытирает слезы.

— Екатерина Максимилиановна, голубушка, что с вами?! — воскликнул он.

— Просто в голове не укладывается… — не сразу, с трудом произнесла она. — Как же мы без вас? И никуда мы вас не отпустим. — Она попыталась улыбнуться. — Николай Иванович, вы не думайте, что все так глухи и слепы. — Она помолчала со значением и продолжала уже более уверенным тоном, стремясь успокоить Вавилова и, может быть, даже побудить его отказаться от задуманного шага: — Я не выдам большой тайны, если скажу, что группа руководящих товарищей института написала товарищу Горбунову письмо в Вашу защиту, точнее, против наветов на Вас… И не принимайте, пожалуйста, так близко к сердцу все это. — Она как-то осуждающе потрясла исписанные листочки.

Вавилов даже не догадывался об этом, поэтому спросил удивленно:

— Вот как? Мне, конечно, приятна такая поддержка коллег, но поймите правильно, Екатерина Максимилиановна… Впрочем, я все сказал… Я ведь в самом деле не в силах тянуть дальше такую административную лямку — сразу два института, где тысяча двести сотрудников. — И решительно продиктовал последнюю фразу: — «Доведя заранее до Вашего сведения о моем решении, прошу принять соответствующие меры. В заключение также считаю своим долгом выразить Вам совершенно искренне благодарность за то внимание, которое Вы уделяете институту. Ваш Н. Вавилов».

Оделся почти машинально, вышел на площадь. Валил снег, голова кружилась, ощущалось внутри странное, непривычное чувство опустошенности и в то же время — облегчения. Тратить драгоценное время на распри, — нет, не стоит: впереди столько работы! Однако домой надо было явиться с улыбкой, с шуткой, чтобы Ленушка ничего не заметила, не расстроилась. Ей сейчас этого никак нельзя…

Елена Ивановна действительно ничего тогда не заподозрила. Пока не пришел экстренный вызов в Москву.

Горбунов получил послание Вавилова, но ни о какой отставке слышать не хотел. В Наркомземе — тоже. Даже заперли его в кабинете, чтобы остыл немного и подумал… Так что сам написал потом на собственном заявлении: «Прошу считать вопрос в настоящее время исчерпанным».

Вавилов в те часы, проведенные в кабинетах, не мог и предполагать, что не только не удастся отойти от руководства хотя бы одним институтом, а придется возглавить два объединенных: свой, Всесоюзный институт прикладной ботаники под новой вывеской Всесоюзного института растениеводства, и новый — Институт генетики Академии наук СССР. Что вскоре его изберут президентом Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина, президентом Всесоюзного географического общества, членом ВЦИК, членом коллегии Наркомзема, членом-корреспондентом Академии наук в Галле… Мог ли он тогда для себя предвидеть такое будущее?

К концу двадцатых годов назрела острая необходимость подвести итоги проделанной работы в целом по стране. Решено было собрать Всесоюзный съезд по генетике, селекции, семеноводству и племенному животноводству. Вавилов был не только одним из инициаторов, но и активно занимался его организацией.

Открывая съезд 10 января 1929 года в Ленинграде, Николай Иванович сердечно приветствовал участников — более 1400 ученых и специалистов. Приехали гости из-за рубежа: генетики-профессора Э. Баур и Р. Гольдшмидт из Германии, профессор X. Федерлей, доктор О. Валле из Финляндии. Приехал и Дионисий Леопольдович Рудзинский из Литвы. Почетным председателем съезда был избран известный цитолог и эмбриолог растений академик Сергей Гаврилович Навашин.

В своем вступительном слове Вавилов сказал так: сегодня, может быть, ни одна наука не переживает такого бурного роста, не открывает человечеству таких практических перспектив и таких дерзновений по овладению законами развития органического мира, как генетика — наука о наследственности и изменчивости животных и растительных организмов. Генетика ныне стала обширной ветвью биологии и трудно даже предвидеть пределы ее роста.

С ключевым докладом «Проблема гена» на съезде выступил профессор Ленинградского университета Ю. А. Филипченко, основатель кафедры генетики и первый профессор генетики в СССР. Как учитель самого высокого класса по только еще складывающемуся курсу генетики, он не имел себе равных: во время лекций аудитории всегда были переполнены, а из лаборатории генетики, которую он создал при кафедре, выходили одна за другой оригинальные по содержанию и блестящие по форме исследовательские работы. И на участников съезда его доклад произвел огромное впечатление.

Неожиданно на съезд приехал Сергей Миронович Киров, секретарь Ленинградского обкома ВКП(б). Немного позже Вавилов писал: «Считалось аксиомой, что северное хозяйство обречено всегда иметь потребительский характер. Надо было сломить предрассудки, резко повернуть руль всего хозяйственного склада области. Со свойственной тов. Кирову быстротой и энергией он ясно осознал необходимость одновременного развития промышленности и сельского хозяйства Севера.

Под его энергичным руководством создается новая промышленность минеральных туков на Кольском полуострове. Хибинская база минеральных удобрений открывает новые небывалые возможности для северного земледелия.

…Перестраивается северная льняная база, реорганизуется гигантский льняной «Псковский заповедник»… Кирову удалось спасти от исчезновения льняные кряжи мировой известности. Постоянным заботам тов. Кирова Ленинград обязан созданием овощной и картофельной базы».

Север давно привлекал внимание Николая Ивановича. В душу ему запали результаты тех опытов, которые проводились в разных зонах страны, в 115 географических пунктах: 185 сортов различных культур высевались несколько лет подряд. И выяснилось, что ячмень, например, и озимую рожь можно выращивать на зерно даже в районах, расположенных на 65—67-й параллелях, то есть за полярным кругом! На островах Шпицбергена могли при соответствующей агротехнике расти и приносить неплохие урожаи и картофель, и лук, и капуста, и репа, и брюква. «Огромные просторы нетронутых северных земель с беспредельными возможностями, — писал Вавилов, — ждут государственного социалистического вмешательства. Встает задача завоевания целого материка».

Чтобы полнее ознакомиться с опытом земледелия в Скандинавских странах, Вавилов побывал в ботанико-агрономических научно-исследовательских центрах Швеции и Дании, а вернувшись оттуда, выступил на чрезвычайной сессии Академии наук СССР, состоявшейся в Ленинграде, и увлеченно нарисовал перед собравшимися перспективы северного земледелия, рассказывал о теплицах, обогреваемых с помощью электричества и раскинувшихся на целые километры, о развертывании исследований на Хибинском опытном пункте ВИРа, где уже началось «северное зеленое наступление».

В августе 1930 года Вавилова пригласили выступить на V Международном ботаническом конгрессе в Кембридже с докладом «Линнеевский вид как система». В своем выступлении он сделал такой вывод: «Исследования нескольких сот культурных видов, проведенные большим количеством научных работников по строго определенному плану, привели нас прежде всего к понятию линнеевского вида как определенной сложной системы, т. е. целого, состоящего из связанных друг с другом частей, в которой целое и части взаимно проникают друг в друга. Фактическое изучение нескольких сот видов обнаружило отсутствие монотипных видов, т. е. видов, представленных одной определенной формой. Все виды оказались сложенными большим или меньшим числом форм (генотипов)».

Таким образом, благодаря исследованиям НИ. Вавилова и его научным выводам, вид стал рассматриваться как сложная и подвижная система наследственных форм, органично связанных с окружающей средой и своим ареалом. «Концепция линнеевского вида как закономерной системы, — подчеркивал ученый, — нам представляется весьма существенной как для практических целей изучения культурных растений, так и для изучения основных вопросов эволюционного процесса… Вид как понятие нужен не только ради удобства, а ради действительного познания сущности эволюционного процесса».

Эти выводы ученого открывали принципиально новый подход к самой селекции, послужили важным шагом вперед в самой теории эволюции растений. Именно на ее основе, считал Вавилов, теперь только и может быть «осознано и систематизировано то поразительное разнообразие сортов и разновидностей, которое вдруг предстало перед нами».