Николай Вавилов

ЗА ПРЕКРАСНОЙ «ПЕРСИЯНКОЙ»

После нескольких тяжелых дорожных суток он снова в Москве. Старый дом на Средней Пресне, такой уютный, такой спокойный, такой родной! В нем теплый сухой воздух, пахнет березовыми дровами, смолистым дымом и дышится легче, чем в холодных каменных чертогах за рубежом.

Отец рад, но смотрит на сына внимательно: не передумал, не разочаровался ли в выбранном деле? Заметно возмужавший, Николай держится с достоинством, охотно рассказывает и отцу, и домочадцам, и друзьям о своих впечатлениях, наблюдениях, о лабораториях, где привелось работать, о Бэтсоне и ученых, с которыми познакомился, о богатых научных коллекциях и библиотеках. Строит планы, неустанно повторяет слово «генетика» — нет, от своего он не отступит. «Что ж, — вздыхает отец, — значит, иное у сына в жизни предназначение, чем я думал. Значит, в науке талант свой откроет. Главное, чтобы себя понимал!»

Вавилову сразу же предложили читать дипломантам Московского сельскохозяйственного института лекции по генетике — предмету, совершенно новому в России. Пришлось срочно составлять самому курс. Вот тут-то и пригодились знания, полученные во время зарубежной стажировки. А на селекционной станции неугомонный ученый снова с профессором Сергеем Ивановичем Жегаловым развернул опыты по изучению иммунитета у разных форм овса и пшеницы.

В 1915 году они заложили в поле питомники гибридов овса. Расшифровать генетический механизм формирования иммунитета и его передачи по наследству представлялось чрезвычайно важной научной задачей прежде всего потому, что от этого зависел урожай на каждом поле: недобор зерна из-за поражения ржавчиной, головней, мучнистой росой и другими болезнями был очень велик. Предстояло привести в четкую систему все, что было известно о заболеваниях, которых насчитывалось великое множество. Взять ту же ржавчину: линейная, корончатая, бурая, стеблевая… А ведь только у последней полтораста возбудителей! И каждый действует по-своему: поражая один сорт, не трогает почему-то другой. И сами сорта надо, очевидно, привести в систему. На станции у Рудзинского коллекция разных видов и разновидностей пшеницы — это около тысячи номеров. Даже из собственных наблюдений Вавилову стало ясно, что сортовое разнообразие необходимо привести в свой естественный, природный порядок. Но как этого достичь, если не собрать воедино все разнообразие сортов, гибридов, популяций, не изучить их, не сопоставить, не привести в систему, обоснованную научно? Причем это надо делать по каждой культуре! Придется охватить тогда исследованиями всю территорию России, все ее зоны — и почвенные, и климатические, затем соседние страны, а потом, может быть, отдаленные, да всю планету! По силам ли это ему, Николаю Вавилову?

А почему бы и нет? Ведь еще Климент Аркадьевич Тимирязев как-то заметил, что настоящего успеха в жизни достигает лишь тот, кто поставил перед собою большие задачи и упорно, шаг за шагом, идет к их решению, останавливаясь время от времени, проверяя себя, оглядываясь и оценивая, что уже сделано, а что еще предстоит сделать, и снова энергично устремляясь вперед. Настало время последовать этому мудрому совету.

И вдруг Вавилова телефонограммой вызвали в канцелярию МСХИ — к воинскому начальнику. Призыв в действующую армию? Вызов произвел дома настоящий переполох. Дело в том, что призывная комиссия от службы Николая Ивановича временно освободила: еще подростком он повредил себе глаз. Александра Михайловна не знала что и думать: сердце ее давно болело за младшего Сергея, который был на фронте, а теперь вот и старшего, Николая, похоже, хотят забрать. Но, возвратившись из канцелярии, сын сообщил, что как солдат он, увы, никого не интересует, а нужна его научная консультация, поэтому предстоит командировка. Да, в действующую армию.

Оказывается, в дивизиях, воюющих против турецких войск в Персии, неожиданно распространилось заболевание с помутнением сознания, галлюцинациями, судорогами. Люди ходили, как пьяные, жаловались на головные боли, особенно после еды. Были и смертельные случаи. Подозрение пало на хлеб, поставляемый в войска. Для подтверждения или опровержения подозрения решили вызвать специалиста. Выбор пал на Вавилова, поскольку он в силу своих научных интересов был способен быстро разобраться в ситуации. Министерство земледелия, ведавшее снабжением армии продуктами питания, командировало молодого ученого в районы, занятые русскими войсками в Персии.

Командировка, хотя и сопряженная с риском для жизни, казалась Николаю Вавилову как нельзя кстати. Среди пшениц, высеянных им на селекционной станции МСХИ в 1911 году, был сорт, полученный из Эрфурта от немецкой семеноводческой фирмы, который в каталоге станции именовался персидской пшеницей. Латинское название отсутствовало. Это могло означать, что сорт никем не изучался, а фирма указывала лишь место его нахождения в естественных условиях. В коллекционном питомнике на станции эта пшеница (номер 173) сразу обнаружила свою устойчивость к мучнистой росе и другим заболеваниям. Ни усиленное искусственное заражение, ни повышенные дозы азотных удобрений, обычно способствующие развитию болезней, на нее не действовали. Взяв немного семян персидской пшеницы с собой в Англию, Николай Иванович высевал ее и там, заражал мучнистой росой и дивился, что она не поддавалась болезни. В отличие от всех других… «Значит, иммунитет прямо связан с условиями среды, в которых изначально формировался данный вид», — думал Вавилов. И, готовясь к поездке в Персию, он надеялся найти там столь заинтересовавшую его пшеницу и ее ближайших родственников: ведь и они должны обладать сходными свойствами.

В прикаспийских провинциях Персии, куда приехал ученый — Астрабадской, Мазендеранской и Гилянской, — субтропический жаркий, но сравнительно мягкий и влажный приморский климат, много лесов и садов, апельсиновых рощ, природных зарослей плодовых культур. Большие пространства отданы полям, особенно много засеянных рожью. Зерно, проверил Вавилов, высокого качества, не повреждено никакими грибными заболеваниями. Другое дело — пшеница…

Армейские медики подтвердили мысли Николая Ивановича: заболевание солдат и офицеров, скорее всего, вызывает хлеб, выпеченный из местной персидской муки. Посевы пшеницы, как показали исследования, сильно засорены так называемым плевелом — растениями из того же обширного семейства злаков, к которому относится и пшеница. В ботанический род плевелов входят многие травы, используемые в качестве кормовых, например райграс английский, красующийся почти на всех газонах в Англии. Но есть и такой вид, как плевел опьяняющий, или головолом. Его семена ядовиты для человека и некоторых видов домашнего скота: в эндосперме семян развивается мицелий гриба, который вырабатывает алкалоид, вызывающий головокружение, сонливость, вплоть до потери сознания, а также судороги с возможным летальным исходом. В посевах пшеницы было много именно опьяняющего плевела! Местное население за века выработало иммунитет к действию яда, а вот русские солдаты против него устоять не смогли.

Что было делать? Николай Иванович рекомендовал издать приказ, запрещающий употреблять местную муку, тем более что ему удалось обнаружить еще одну причину возможных заболеваний: зерно местных пшениц было поражено грибом фузариумом, несущим опасность для здоровья и людей, и животных, в частности лошадей. Решили муку привозить свою — с Волги, Дона, Кубани. И овес для лошадей — тоже. Заболевания, так напугавшие командование, прекратились. Столь быстрого и простого решения этой проблемы никто не ожидал.

Воспользовавшись благосклонным к себе отношением, Вавилов попросил позволить ему провести в прифронтовой зоне еще некоторые ботанические исследования, то есть совершить небольшую научную экспедицию.

Экспедицию? Научную? В такой обстановке? И за чей, интересно, счет? Вавилов подтвердил: не на казенный счет, а на свои средства.

Удивительный, странный молодой человек! Идет война, а он — в научную экспедицию! Но возражать не стали.

Позже, в книге «Пять континентов» Николай Иванович вспоминал: «Закончив исследование в Северном Иране, мы решили организовать небольшую экспедицию в центральную часть Ирана, по направлению к Хамадану и Керманшаху. Время было самое удобное. Это был конец июня и начало июля, пора созревания и уборки хлебов».

По рекомендации консула Николай Иванович пригласил с собой переводчика — армянина, персидского подданного, сносно владевшего русским языком. Караван состоял из трех лошадей: на двух ехали Вавилов и переводчик, третья шла под вьюками.

Проезжали мимо селений, больше похожих на старинные крепости, защищенных стенами пятиметровой высоты, обособленных от мира. Уклад жизни — средневековый. Поля засеяны как будто знакомыми культурами, как и в России: пшеницей, ячменем, овсом, однако они не совсем такие. Чтобы уловить отличия, надо разглядеть, потрогать, отобрать пробные растения, и не только основного вида или разновидности той или иной полевой культуры, но и всех других, произрастающих с ней вместе. Сделать необходимые записи — и сопровождающие каждый образец, и в дневнике путешествия. Например такие: «В июне — июле воздух внутреннего Ирана наполнен приятным запахом персидского клевера шабдара, одного из наиболее распространенных кормовых растений Ирана. Огромные поля опийного мака чередуются с посевами пшеницы и шабдара».

Расчет на то, что внутри страны удастся встретить гораздо больше новых форм полевых культур, вполне себя оправдал: даже пшеницы становились все разнообразней. Пшеничные поля, засеянные какой-то невообразимой смесью разных хлебов с сорняками, перемежались ослепительно белыми и на редкость чистыми посевами опийного мака. В одном месте наткнулись на заросли дикого льна. У него уже поспели семена. Это была редкостная находка! Николай Иванович настолько увлекся, — а он все делал основательно, увлеченно и записи вел детально и подробно, несмотря на изнуряющий полуденный зной, сухой ветер, обдававший жаром, как из пылающей печи, и одуряющий пряный запах клевера шабдара, — что ничего вокруг не замечал.

Вдруг к ним подъехал казачий разъезд. Есаул взял под козырек, попросил предъявить документы, показать бумаги. Полистал дневник, записные книжки… Брови его взлетели вверх: многие заметки Вавилов делал по-английски, а справочники в планшетке вообще были английские и немецкие.

— Прошу за мной!

Вавилов предъявил открытый лист российского Министерства иностранных дел, которым его предусмотрительно снабдили в Москве, — никакого впечатления. За поимку немецкого шпиона командование сулило огромную награду — до тысячи рублей золотом! А тут какой-то странный тип сам идет в руки — не стреляет, не убегает. И вместе с ним еще один чудной…

Учинили настоящий досмотр — и сумок, и вьюков. Безукоризненный московский говор тоже ни в чем не убедил.

— Кто вы такой? — Есаул смотрел подозрительно и сурово. — Почему тут ползаете? Кто разрешил? Что высматриваете в расположении сторожевых постов?

Многочисленные образцы, пакеты с колосьями и метелками растений, мешочки с семенами внушали казакам еще большее подозрение.

— Что это у вас? — спросил есаул, указав на гербарные образцы.

— Гербарий…

— Гербарий? Все шпионы любят собирать гербарий, а еще любят ловить бабочек…

«Нас отвели в специальный клоповник, объявив немецкими шпионами, — вспоминал Вавилов. — Трое суток пришлось пробыть в заключении до выяснения телеграфным путем действительности наших документов».

После ответа из Петербурга их наконец отпустили. Вернули и все собранные образцы растений, перемешанные, перепутанные. Потребовалось немало времени, чтобы заново разобрать их, привести в порядок, правильно уложить и — двинуться дальше в путь.