Николай Вавилов

ЖИЗНЬ КОРОТКА, НАДО СПЕШИТЬ

Как Вавилов работал? Петр Михайлович Жуковский, один из ближайших сподвижников Николая Ивановича, рассказывал: «Будучи в гостях у Дюсселье в Алжире, Вавилов попросил машину и пригласил одного из ассистентов Дюсселье сопровождать его по Сахаре. Молодой человек был в восторге, предвкушая поездку в такой компании. Через несколько дней весьма потрепанная машина остановилась у дома Дюсселье, из нее, приветствуя хозяина, выскочил Вавилов, смеющийся, бодрый. Когда же Дюсселье заглянул на заднее сиденье машины, то обнаружил своего полумертвого ассистента с пепельно-серым лицом, не способного подняться. Пришлось внести его в квартиру на руках».

А Борис Сергеевич Мошков, проработавший в ВИРе с Вавиловым 16 лет, свидетельствует:

«О демократизме Вавилова, совершенно исключительном, говорили многие. Он был доступен в любые часы своего бесконечного длинного рабочего дня. Где бы ни был, он находил время поговорить с людьми, приходившими к нему, не ссылаясь на свою занятость или просто усталость. Его характерная поговорка «Жизнь коротка — надо спешить» не мешала ему быть либеральнейшим из директоров, а напротив,' как бы включала в себя необходимость максимального общения с людьми различных профессий и положений.

Как директор он, пожалуй, не любил единственной просьбы — просьбы об отпуске. В этом случае он часто говорил:

— Ну что вы, какой там отпуск! Мы же не на заводе работаем. Пойдите в поле, поезжайте в любое отделение ВИРа на месяц, вот вам и отпуск. — И добавлял: — Ваш покорный слуга никогда не был в отпуске и не знаю, как я мог бы вдруг остаться без работы».

Много лет проработавший с Николаем Ивановичем, заведовавший в ВИРе секцией кукурузы действительный член АН УССР Н. Н. Кулешов вспоминал: «…Незадолго до созревания озимых к нам на станцию приехал Николай Иванович. За общим ужином разговор затянулся до 11 часов. На мой вопрос, когда мы на следующий день и в каком порядке начнем смотреть посевы, Николай Иванович весело ответил:

— Солнышко встанет рано. Начнем с озимых в четыре часа утра.

Всем показалось, что это шутка, но он серьезно просил показать ему, в какое окно надо стучать к сотруднику, работающему с озимыми. У меня в это время болела нога, и я извинился, что с четырех часов в поле не буду. В начале восьмого на лошадях я поехал в поле и еще издали увидел на озимой пшенице большую группу людей — Н. И. Вавилова и всех сотрудников и практикантов станции. Л. И. Говоров навстречу мне шутливо закричал:

— Благодетель! Отец родной! Спасайте! С четырех часов ходим, маковой росинки во рту не было!

Николай Иванович засмеялся и попросил дать ему еще полчаса до завтрака. Я присоединился к группе. В руках у Вавилова была записная книжка. Он осматривал образец за образцом, то и дело задавая вопросы. На некоторых образцах останавливался и в немногих словах объяснял, что привлекло его внимание. После этого образец начинал представляться по-новому, в нем появлялись качества и особенности, которые раньше оставались незамеченными.

Когда мы перешли к образцам озимой пшеницы, что по своему виду и густоте выгодно отличались от чужеземных, Николай Иванович проговорил:

— Это прекрасная основа, опираясь на которую, надо создать лучшее. Перед нами весь потенциал пшеницы. Надо найти пути его использования. Дело трудное и долгое. Продолжать его будет молодежь!

В течение пяти дней с четырех часов утра и дотемна Николай Иванович был на посевах. Физически очень крепкий и выносливый, он был все время весел и полон энергии. Все сотрудники и практиканты, как только у них выдавалась свободная минутка, спешили к нему. В эти дни вся станция начинала жить с четырех часов утра.

Вечером перед отъездом Вавилова было созвано общее собрание сотрудников и рабочих станции. Николай Иванович в очень доходчивой форме рассказал о задачах института, похвалил работу станции, не забыв, однако, указать на некоторые промахи и недостатки. Потом на открытом воздухе состоялся чай. Когда экипаж уже тронулся, кто-то из практикантов, удачно имитируя голос Николая Ивановича и его манеру говорить, сказал:

— Жизнь коротка. Завтра в четыре часа…»

Н. В. Ковалев, работавший в 1931–1937 годах заместителем директора ВИРа, писал так: «Коллектив института насчитывал в 1936 году 1500 человек. В нем работали 5 академиков, 26 докторов, 125 кандидатов сельскохозяйственных и биологических наук. Руководство таким институтом — целая наука. На замечание одного из работников Наркомзема СССР о слабости дисциплины (нет приказов о взысканиях) Николай Иванович довольно резко ответил: «Я считаю, что приказной режим в науке не пригоден». Потом, когда мы остались одни, он вскользь добавил: «Там, где отдают жизнь, отношения надо строить на иной основе».

В то же время он был очень требовательным в науке. Сотруднику, которому была поручена та или иная культура, вменялось в обязанность знать в совершенстве ее систематику, географию, сорта, экологию в сортовом разрезе, иммунитет к болезням, значение в селекции, химический состав и методы возделывания. Приезжая на отделения, он уже в 6–7 часов утра с тетрадкой в руках ходил по посевам и в присутствии коллектива выслушивал характеристики растущих в поле разновидностей, сравнивая, споря, поправляя. Чтобы отвечать тут же на десятки вопросов, руководителю надо было не один месяц наблюдать, измерять, изучать данную культуру».

В самом институте и во всей его сети в значительной мере благодаря усилиям директора царила атмосфера напряженного творчества, и большинство сотрудников ощущали настоящую ответственность за свою работу. Неслучайно поэтому, когда были введены ученые степени, Вавилов рекомендовал сразу два десятка специалистов института для присвоения им степени докторов наук без защиты диссертации.

В ВИРе говорили, что их директор — это не человек, а явление природы. Американский ученый Герман Мёллер, приглашенный Николаем Ивановичем на работу в Институт генетики АН СССР, с восхищением вспоминал слова Вавилова: «Нужно взвалить на себя как можно больше — это лучший способ как можно больше сделать».

Вадим Борисович Енкен, ученик и сотрудник Вавилова, так описал один из типичных случаев, происшедших на Кубанской опытной станции ВИРа: «Однажды ранним утром я скрещивал ячмень на участке рядом с дорогой. Ночью прошел сильный дождь, сыро. На листьях еще капли дождя. Слышу за спиной шаги. Оборачиваюсь — вижу идет Вавилов, мокрые брюки подвернуты выше колен, ботинки сплошь в липкой грязи.

— Николай Иванович, как вы добрались? Вам же послали телеграмму о бронировании номера в гостинице, вас должен был встретить сотрудник на тачанке.

— Зачем мне ждать утра? Ночью проходил местный поезд. Мне сказали, что он везде останавливается. Вот я и приехал. Чемодан оставил у дежурного по станции. Когда рассвело — пошел. Получил большое удовольствие. Тихо. Солнце взошло. Хорошо кругом. Посмотрел озимую пшеницу, она вдоль дороги стоит стеной. Как видите, быстро дошел. Ну а грязь — это ничего, это же кубанский чернозем. Зато сколько времени сэкономил!

Пошли, разбудили директора:

— Одевайтесь, батенька, скорее, пойдем смотреть посевы.

— Николай Иванович, может, вы передохнете, чайку попьете и земля подсохнет?

— Нет-нет, чай потом. Нечего время терять. Пошли в поле. Работоспособность Вавилова казалась беспредельной. Работал быстро, сосредоточенно и напряженно. Приезжал к нам на станцию, находился в поле с восхода солнца дотемна, пока были видны растения. После целого дня ходьбы, часто по сильной кубанской жаре, всегда сидел до глубокой ночи и что-то писал или читал».

И еще: «У него работали две очень квалифицированные и образованные стенографистки. Одна записывала только русский текст, а другая — иностранные. Когда директор находился в Ленинграде, они работали полный день, не считаясь со временем».

Н. И. Вавилов обладал феноменальной памятью. Знал в лицо, помнил фамилии, имена и отчества всех сотрудников института, опытных станций и всех тех, с кем ему приходилось встречаться, ко всем обращался по имени-отчеству и на «вы». Мало того, не один год он помнил особенности ряда форм и сортов, которые осматривал в разных местах и в разное время. Все поражались его необъятным, разносторонним, глубоким знаниям, основанным как на личных наблюдениях непосредственно на опытных полях, так и знанию мировой литературы по всем дисциплинам, из которых слагается растениеводство.

Очень характерны слова академика Н. А. Максимова, работавшего ряд лет заведующим отделом физиологии института: «Я поражаюсь почти гениальной интуиции Николая Ивановича. Не будучи физиологом растений, он в беседах со мной неизменно проявляет осведомленность в самых последних новостях нашей науки и, обладая каким-то непостижимым чутьем, указывает мне, по моей же специальности, наиболее назревшие проблемы».

Сохранилось очень много писем Вавилова: по подсчетам В. Д. Есакова, примерно 40 тысяч. Из них особенно хорошо видно, над чем он больше всего размышлял, какие научные проблемы его волновали, почему так или иначе поступал.

Легкомысленного отношения к организации, проведению и результатам исследований, а тем более профанации их, умышленной «подгонки под ответ» Вавилов терпеть не мог, однако научные доказательства, предложения, обоснованные выводы воспринимал очень охотно и внимательно, предлагал экспериментальные варианты, методические решения. Мог и поспорить, навести на нужную мысль, точно сформулировать выводы. С ним тоже можно было спорить, доказывать свою точку зрения. Поэтому за руководителем, авторитетным в мире ученым, не просто смело шли, как за опытным и бесстрашным первопроходцем по зеленым земным дебрям, — им невольно восхищались, у него учились, а некоторые пытались и подражать. Так постепенно складывалась уникальная школа Вавилова, получавшая с годами все большую известность не только у нас в стране, но и за рубежом. Ее творческий поисковый генотип сложился естественно, определился сам собой родом деятельности, однако именно таким он был задуман и создан Вавиловым.

Библиотека института выписывала множество книг и журналов, в том числе из-за рубежа. И первым читателем был сам Николай Иванович. Встретив кого-нибудь из сотрудников, он мог спросить, читал ли тот по профилю своих исследований статью или книгу, и не имело никакого значения, на каком языке она была написана: сотрудник был обязан знать ее содержание и сделать соответствующие выводы. Сам Вавилов говорил, выступал с докладами и писал на английском, немецком и французском языках.

Летом институт заметно пустел: одни выезжали в экспедиции, другие — на опытные станции. Для изучения, размножения и поддержания в живом виде собранных образцов и коллекций Вавилов в разных природных зонах страны организовал более десятка опытных станций. Николай Иванович любил бывать на них. «Иногда эти приезды были неожиданными, — вспоминал бывший заведующий отделом клубнеплодов Майкопской опытной станции Н. А. Щибря, — но всегда без торжеств и прочих церемоний. Приезжал к ночи… К шести утра все сотрудники собирались на месте, чтобы встретить Вавилова. Обычно в сером костюме, неизменно в шляпе, он приветствовал нас дружелюбной улыбкой. Всем казалось, что он действительно особенный, необыкновенный человек. От всей его фигуры веяло здоровьем и свежестью, бодростью — никакой усталости. А ведь знали, что лег поздно, после полуночи.

— Кто будет первым показывать? — спрашивал Н. И. Вавилов. Научный сотрудник кратко знакомил его с растениями на своем питомнике. Вавилов всегда внимательно и терпеливо слушал собеседника. Бывал недоволен, если тот часто заглядывал в полевой журнал. Подчас долго осматривал растение, просил о нем рассказать подробнее. После окончания осмотра участка делал замечания. Нередко дольше самого специалиста говорил о той или иной культуре, советовал больше читать и тут же рекомендовал литературу. Так, не спеша, Николай Иванович и его сотрудники обходили питомники…»

Можно было только восхищаться неистощимой энергией этого удивительного человека, ученого с мировым именем. И — учиться у него.