Обещание Серебряной Крови

Глава 2 БОЛЕЕ ДЕШЕВЫЙ СОРТ ОБЕЩАНИЙ

— Что ж, — сказала Шафия, стоя в дверях и оглядывая комнату. — Это...

— Вонючая дыра? — предложил Лукан, вставляя зажженную свечу в фонарь, висевший на поперечной балке. Фонарь качнулся, когда он отпустил его, отбрасывая тусклый свет на потрескавшуюся штукатурку стен.

— Я собиралась проявить милосердие...

— Это совсем на тебя не похоже.

— ...и сказать уютно.

— Кажется, с возрастом ты стала более великодушной. — Лукан зажег еще две свечи на столе в центре комнаты, и пламя затрепетало на сквозняке, проникавшем через разбитое окно. — Я бы предложил взять твой плащ, — добавил он, задувая свечу и ставя ее на стол, — но ты, вероятно, не захочешь его снимать. Однако я могу предложить тебе что-нибудь выпить.

— Как любезно с твоей стороны, — ответила Шафия, закрывая за собой дверь. — Мне бокал красного парвана, урожай 17-го года.

— Подойдет ли 19-й, если я не смогу найти 17-й? — Лукан взял бутылку, стоявшую на тумбочке у кровати, и два грязных стакана. — У меня есть только джин. Это не серебряный парван, но он тебя согреет.

— Подойдет.

Он налил джин в оба стакана и протянул один Шафии. Они посмотрели друг на друга в тусклом свете. Лукан поднял свой.

— За...

— За то, что я нашла тебя живым, — сказала Шафия с легкой улыбкой. — И, как всегда, склонным к неприятностям.

— Тогда за неприятности и за твой язык, — ответил Лукан, усмехнувшись в ответ. — Острый, как всегда.

Они чокнулись и выпили.

— Ты прав, — сказала Шафия, поморщившись, когда сглотнула. — Совсем не похоже на серебряный парван.

— После четвертого или пятого бокала становится терпимым. — Лукан поднял бутылку. — Еще?

— Милосердие Леди, да.

Он снова наполнил их стаканы, и они сели за стол.

— Итак, как ты меня нашла? — спросил Лукан.

— С некоторым трудом. Тебя нелегко найти.

— Я постоянно в движении, не задерживаюсь на одном месте слишком долго. Решил, что так я смогу убежать от прошлого. — Он выдавил улыбку и наклонил свой стакан в сторону Шафии. — Похоже, я ошибался.

— От прошлого не убежишь, Лукан. Оно — наш спутник на всю жизнь, всегда рядом с нами.

— Ты и твои талассианские изречения. Кое-что никогда не меняется.

— Да, — ответила Шафия, оценивающе глядя на него. — Они не меняются.

— Ты не ответила на мой вопрос.

— У меня все еще есть контакты в каждом городе Старой империи.

— А, ну да, конечно. Твоя старая разведывательная сеть. Значит, ты следила за мной?

— Насколько могла, с тех пор, как ты покинул Академию.

— Ты имеешь в виду, после того, как меня вышибли из Академии за убийство Джорджио Кастори.

— Я вижу, годы не уменьшили твоего гнева.

— Чертовски верно, — ответил Лукан, и его голос стал тверже. — Это был несчастный случай. Я выиграл дуэль. Он напал на меня, когда я стоял к нему спиной, и... — Он вздохнул, отмахиваясь от собственных слов. — Неважно. Ты знаешь, что произошло. И ты знаешь, что я был прав.

— Я знаю, — сказала Шафия, — но я надеялась, что...

— Я оправился от этого? Что я смирился с тем, что вся моя жизнь разрушена?

— Да, что-то в этом роде. — Женщина на мгновение замолчала. — Я подумала, что... Сколько лет прошло с тех пор, как мы виделись в последний раз — шесть?

— Больше семи.

— Я надеялась, что, возможно, ты смог оставить это позади. — Она снова замолчала, тщательно подбирая слова. — И что, возможно, тебе удалось простить своего отца…

— Простить его? После того, как он принял решение Академии, не оспаривая его?

— Лукан, давай не будем...

— После того, как он пресмыкался у ног Кастори и отдал все, что осталось от нашего семейного состояния, в качестве компенсации? Компенсации, ради всего святого. Джорджио Кастори напал на меня, и все же я тот, кого заклеймили как убийцу и от кого отрекся мой собственный отец...

— Лукан.

Он вздрогнул, когда голос Шафии прозвучал как удар хлыста, а ее свирепый взгляд заставил его замолчать, как это часто случалось в его молодые годы.

— Хватит, — твердо сказала она, и выражение ее лица смягчилось. — Я на твоей стороне. И всегда была.

— Я знаю. Я... мне жаль. — Он стиснул зубы, чувствуя себя глупцом — не мудрее того человека, которым он был, когда они виделись в последний раз. — Просто...

— Те события до сих пор глубоко ранят.

— Вот именно. И как бы я ни старался, я просто не могу... — Он покачал головой и махнул рукой, словно отгоняя эту мысль. Если бы только это было так просто. — Забудь об этом. Что ты хотела сказать?

— После того, как ты покинул Академию, я делала все возможное, чтобы следить за твоими передвижениями. Конечно, время от времени ты исчезал, но в целом у меня было четкое представление о том, где ты можешь быть.

— И ты делала все это по просьбе моего отца?

— Я действовала по собственному желанию.

— Ну, конечно, — кисло ответил Лукан, допивая джин. — Глупо было думать, что достопочтенного лорда Гардову будет волновать, дышит ли еще его единственный ребенок. — Он снова наполнил свой стакан. — Кстати, как поживает старик? Все еще занят своими свитками и реликвиями Фаэрона, без сомнения...

— Он мертв, Лукан.

От этих слов у Лукана перехватило дыхание, его охватило странное оцепенение, голова закружилась. Мертв.

— Я... — начал было он, затем замолчал, его губы пытались сформулировать слова, хотя он понятия не имел, что хочет сказать. Милосердие Леди. — Как... как это случилось?

Шафия отвела взгляд, и Лукан почувствовал неловкость. Он никогда не видел, чтобы она колебалась или проявляла нерешительность. В его сознании она по-прежнему оставалась строгой управляющей его отца, женщиной, которая первой научила его держать клинок, которая практически вырастила его после смерти матери, когда он был еще ребенком. Когда она снова посмотрела на него, на ее лице была боль.

— Твой отец был убит.

— Убит? — повторил он. — Но... — Лукан перевел дыхание, пытаясь взять себя в руки. Убит. Кровь леди... Он потянулся за стаканом, смутно осознавая, что его рука дрожит. Шафия схватила его за запястье и мягко опустила его руку вниз.

— Ты должен выслушать то, что я хочу сказать, — твердо сказала она. — С ясной головой.

— Тогда расскажи мне, что произошло, — ответил он, сжимая кулак так, что побелели костяшки пальцев. — Расскажи мне все.

— Меня там не было, когда это случилось. — По лицу Шафии пробежала тень гнева. — Это было чуть больше месяца назад...

— Месяца? Он был мертв все это время, а я даже не знал.

— Жаль, что я не смогла связаться с тобой раньше, но, как я уже говорила, тебя нелегко найти.

Лукан едва ее слышал.

— Продолжай, — пробормотал он.

— Я возвращалась после деловой поездки, — продолжила Шафия. — Я приехала в поместье вскоре после полуночи. Все казалось нормальным — охранники были на посту, не было ощущения, что что-то не на своем месте. Я оставила лошадь в конюшне, вошла в дом и... — Она замолчала, стиснув зубы. — Я поднялась наверх. Наверху лестницы я обнаружила Джозема, одного из охранников, лежащего на площадке. Он был мертв. Кто-то перерезал ему горло — сзади, насколько я могу судить. Джозем даже не вытащил свой меч. Я побежала в спальню твоего отца, но его там не было.

— Конечно не было, — сказал Лукан, выдавив горький смешок. — Он жил в своем проклятом кабинете.

— Именно там я и стала искать дальше. И нашла его, — Шафия замолчала, сглотнув, — на полу, покрытым кровью.

Желудок Лукана сжался:

— Мертвым?

Она кивнула:

— Его... несколько раз ударили ножом. Я ничего не могла поделать.

Лукан откинулся на спинку стула, едва веря в то, что услышал. Но он знал, что Шафия говорит правду — она служила его отцу двадцать лет; ее преданность была неоспорима. Кроме того, в каждой черточке ее лица читались гнев и чувство вины за то, что ее там не было.

— Кто это сделал, Шафия? — наконец спросил он. — Кровавый ад, неужели ты думаешь, что Кастори...

— Нет, — твердо сказала она, покачав головой. — Это не имеет к ним никакого отношения. Это не имеет никакого отношения к тебе или к тому, что ты сделал с Джорджио Кастори.

— Почему ты так уверена?

— Ну, я не могу... Это просто ощущение. Я думаю, они оставили бы какой-нибудь знак — что-то незначительное, чтобы мы знали, что это они. Но мы ничего не нашли. Кроме того, они никогда не проявляли особого интереса к твоему отцу — они всегда держали зуб на тебя.

— Спасибо, что напомнила мне. — Горечь в его голосе скрывала облегчение, которое он испытывал. Какой бы глубокой ни стала пропасть между ним и отцом, он никогда бы не простил себе, если бы его прошлые действия привели к смерти отца. — Если Кастори не убивали моего отца, — сказал он, — тогда кто?

— Понятия не имею, — призналась Шафия. — Но те, кто это сделал, что-то искали — они перевернули кабинет твоего отца вверх дном. Повсюду были разбросаны бумаги, хотя я не могу сказать, нашли ли они то, что искали.

— Но в его кабинете ничего не было, — ответил Лукан. — Во всяком случае, ничего, что стоило бы украсть. Там был просто беспорядок из старинных вещей, книг и свитков, посвященных тому, чем он в данный момент был одержим. Ты же знаешь, каким он был — мифы и легенды, Фаэрон и Безликие, вся эта чепуха. Неудивительно, что остальная аристократия смотрела на нас свысока. Сначала мой дед проиграл все наше состояние, потом его сын стал отшельником, одержимым мертвыми цивилизациями и демонами из детских сказок. — Он покачал головой. — Хорошо, что у меня все получилось, так?

— Лукан.

— Не лукань, — ответил он, но без особой уверенности. У него кружилась голова, хотя то ли от выпивки, то ли от откровений Шафии, он не мог сказать. Вероятно, и от того, и от другого. И все же, если когда-либо и было время для ясной головы, то это было именно сейчас. — Прости, — сказал он, поднимая руку. — Это было... неподобающе с моей стороны, как сказал бы отец.

— Да. — Шафия слегка улыбнулась.

— Скажи мне, что я ошибаюсь.

Ее улыбка погасла:

— Нет, не ошибаешься. Кабинет твоего отца был таким, каким ты его помнишь.

— Значит, это был мелкий бандит? Вор, охотящийся за чем-то ценным?

— Сначала я так и подумала, но ничего ценного не было украдено. Ты помнишь сапфировое ожерелье твоей матери, которое твой отец всегда хранил на мраморном бюсте на лестничной площадке? Оно осталось нетронутым, хотя убийца должен был пройти мимо него, чтобы попасть в кабинет твоего отца. — Шафия покачала головой. — Это был не обычный вор.

— Так что же они искали?

— Я спрашиваю себя, не наткнулся ли твой отец на что-нибудь в своих исследованиях. Его интерес к Фаэрону...

— Одержимость, ты имеешь в виду, — с горечью произнес Лукан. — Фаэрон то, Фаэрон сё... Честно говоря, он только об этом и говорил. Фаэрон интересовал его больше, чем собственная семья.

— Я не стану обелять твоего отца как родителя, — ответила Шафия, — но именно эта одержимость сделала его таким экспертом.

— Попробуй рассказать об этом Академии — они отклоняли его работы около дюжины раз...

— Лукан, пожалуйста.

— Извини. Ты говорила...

— Я спросила себя, не нашел ли твой отец информацию — возможно, секрет, — которую его убийца хотел сохранить в тайне.

— Насчет Фаэрона? — Лукан покачал головой. — Они исчезли тысячу лет назад. Что он мог узнать о них такого, что дало бы кому-то повод его убить? Нет, должен быть другой мотив.

— Возможно, ты прав, — сказала Шафия, барабаня пальцами по столу. — Как бы то ни было, у нас есть одна зацепка. — Она сунула руку в карман и достала сложенный лист бумаги. — Я нашла его рядом с телом. — Она протянула лист ему. — Должно быть, твой отец был еще жив, когда нападавший ушел.

Лукан взял лист, в горле у него внезапно пересохло. Тот был измят и потрепан, вероятно, за те недели, что пролежал в кармане Шафии. Лукан развернул лист, и его охватил трепет, когда он увидел пятна крови в нижней половине страницы. Его взгляд остановился на трех словах, нацарапанных в центре красными чернилами. Нет, не чернилами, понял он, и его глаза расширились. Написано кровью. Кровью моего отца. Он перевел дыхание и взглянул на Шафию, которая хранила молчание с мрачным выражением лица. Лукан снова взглянул на страницу, пытаясь сосредоточиться на словах.

Лукан Сафрона Зандруса

Он опустил бумагу, от отцовского почерка и тяжести откровений у него закружилась голова.

— Не торопись, — мягко сказала Шафия.

Лукан кивнул и сделал глоток джина, снова взглянув на бумагу, когда жидкость обожгла ему горло. Он уставился на слова, последний отчаянный поступок своего отца, написанный, когда жизнь покидала его. Он прочитал их раз, другой, третий, беззвучно произнося слова одними губами.

Значение первого слова, его собственного имени, было достаточно ясным — очевидно, отец предназначал это послание ему. Второе слово, Сафрона, могло означать только город с таким же названием, расположенный на южной окраине Старой империи, город, о котором он много слышал, но никогда не видел своими глазами. Последнее слово — Зандруса — было ему незнакомо. Он пробормотал это слово, пытаясь вспомнить хоть какое-нибудь упоминание о нем. Ничего, даже малейшего проблеска узнавания. Он поднял глаза и встретился взглядом с Шафией.

— Ты знаешь, что такое Зандруса?

Женщина слабо улыбнулась:

— Я надеялась, что ты сможешь мне сказать.

— Тебе оно ни о чем не говорит?

— Никогда не слышала его раньше. Сначала я подумала, что это может быть имя убийцы твоего отца или какая-то зацепка, но... — Она пожала плечами. — Если это имя, то оно мне незнакомо.

Лукан снова заглянул в листок:

— А что насчет Сафроны? Были ли у моего отца там какие-то интересы?

— Никаких, насколько я знаю.

— В этом нет никакого смысла. — Лукан положил листок на стол.

— Ясно одно, — сказала Шафия. — Твой отец использовал последние минуты своей жизни, чтобы написать это послание. Он хотел, чтобы оно попало к тебе. Значит, это должно быть важно.

— Но мы даже не знаем, что, черт возьми, оно значит.

— Тогда ты должен отправиться в Сафрону и это выяснить.

— Отправиться в... — Лукан недоверчиво уставился на нее. — Я не могу просто... Сафрона находится в сотнях лиг к югу. — Он покачал головой. — Нет, мне нужно вернуться в Парву. После смерти моего отца... — Он замолчал, его глаза расширились, когда его осенило. После смерти моего отца теперь я лорд Гардова. Эта мысль оставила горький привкус. — Мне нужно вернуться домой, — продолжил он. — Должно быть, есть дела, требующие внимания. Поместье...

— Об этом всем позаботятся, — мягко вклинилась Шафия. — По завещанию твоего отца я назначена опекуном до тех пор, пока ты не сможешь вернуться и приступить к своим новым обязанностям. Позволь мне пока позаботиться обо всем.

— Но... ты уверена?

— Лукан, ты знаешь, как мало интересовался твой отец делами поместья. Может быть, он и был владельцем имения, но мы оба знаем, кто занимался текущими делами.

— Я знаю, но... Я имею в виду, после стольких лет, неужели ты не хотела бы быть где-то еще, заниматься чем-то другим? Потому что я не стал бы на тебя сердиться, если бы ты захотела уйти...

— Лукан...

— Ты мне ничего не должна, Шафия, ты это знаешь? Это я тебе должен за все то время, что ты терпела мою чушь...

— Лукан, — повторила она резким голосом, каким, бывало, отчитывала его на уроках фехтования. — Поверь мне, когда я говорю, что для меня нет ничего лучше, чем помогать тебе. — Она подняла палец. — И если ты еще раз спросишь меня, уверена ли я, я выплесну этот джин тебе в лицо.

— Ты этого не сделаешь, — ответил он, но на всякий случай поднял свой стакан. — Если серьезно, Шафия, я благодарен тебе за все, что ты сделала для моей семьи. Как сейчас, так и на протяжении многих лет. Моему отцу следовало наградить тебя чертовой медалью.

— Он дал мне кое-что гораздо более ценное.

— И это?

— Цель. — Шафия наклонилась вперед, сцепив руки. — Когда твой отец взял меня к себе на службу, я чувствовала себя потерянной. Я посвятила всю свою жизнь короне Парвана. Шпионаж — это все, что я знала. И когда это закончилось... я не знала, что делать. У меня не было ничего. Ни друзей, ни семьи. Ни будущего. Я спрашивала себя, стоили ли мои жертвы того. Но потом твой отец назначил меня своей управляющей и пригласил в свою семью. Он дал мне новую цель, и я всегда буду благодарна ему за это. Теперь, когда Конрада... теперь, когда твоего отца больше нет, я больше не могу ему помогать. — Она стиснула зубы. — Но я могу помочь его сыну. — Она встретилась с ним взглядом. — Если он меня примет.

Лукан смог только посмотреть на нее в ответ. Он никогда не слышал, чтобы Шафия говорила так долго и с таким волнением. Ей это нужно, осознал он. И мне нужна она, если я хочу разобраться в этой неразберихе.

— Он примет, — ответил он, поднимая свой стакан. — Всегда.

Шафия улыбнулась, напряжение спало с ее лица, когда она подняла свой стакан и чокнулась с ним.

— В таком случае, — сказала она, делая глоток из своего бокала, — мой первый совет тебе, как твоему управляющему, прислушаться к словам твоего отца. — Она указала на листок с кровавыми каракулями. — Я не знаю, о чем думал Конрад в свои последние минуты, но для него явно было важно, чтобы ты отправился в Сафрону и разыскал эту Зандрусу, кем бы — или чем бы — она ни была. Так что выполни его предсмертное желание. Я знаю, что последние несколько лет вы с отцом были не в лучших отношениях, но ты в долгу перед ним. За любовь, которую он питал к тебе, и за любовь, которую, я знаю, ты все еще питаешь к нему. Несмотря ни на что.

— Несмотря ни на что, — тихо повторил Лукан, в то время как горе, гнев и сожаление боролись в его голове. — Я хотел вернуться домой, — продолжил он, уставившись в свой стакан. Это помогало сосредоточиться. — Я думал об этом так много раз. Увидеть старый дом, увидеть отца, извиниться за... — Он встретился взглядом с Шафией. — Я хотел извиниться. За то, что сделал, за то, что сказал. Я ненавидел ту пропасть, которая выросла между нами.

— Я знаю, твой отец чувствовал то же самое.

— Я всегда говорил себе, что время еще не пришло. Я всегда находил оправдание... — Он покачал головой. — А теперь уже слишком поздно.

— Нет, не поздно, — твердо ответила Шафия. — Ты можешь загладить свою вину перед ним. Просто исполни его последнее желание.

Лукан взял листок бумаги и еще раз просмотрел слова. Зандруса. Возможно, это слово было подсказкой, которая поможет найти убийцу отца, или, может быть, это что-то совсем другое. В любом случае, разгадка тайны была в Сафроне. Он сложил листок и сунул его в карман. Да будет так.

— Я поеду, — сказал Лукан, встретившись взглядом с Шафией.

— Поклянись в этом. Дай обещание золотой крови.

— У меня есть только серебро, — ответил он, снимая кольцо с пальца и поднося его к свету свечи.

Шафия скривила губы:

— Более дешевый металл обесценивает клятву.

— Это кольцо принадлежало моей матери. Мой отец отдал его мне после того, как она умерла.

— Тогда этого более чем достаточно. — Она достала ромбовидный метательный нож и протянула ему рукоятью вперед. — Тогда дай обещание серебряной крови.

Лукан взял лезвие, приложил острие к ладони. Он заколебался, внезапно почувствовав головокружение от нахлынувших эмоций, которые все еще переполняли его. Гнев и сожаление — оба свернулось в колючий узел горя, чьи шипы он только сейчас начал ощущать. Мой отец мертв, и я не знаю, кто его убил и почему. Он глубоко вздохнул, чувствуя, как на него внезапно наваливается давление. Но мне нужно это выяснить. Я должен. С этим признанием давление ослабло, сменившись чем-то таким, чего он не испытывал уже много лет.

Целью.

Семь лет бегства от прошлого, но теперь это позади. Он поморщился, слегка проведя лезвием по левой ладони, отчего пошла кровь. Он положил кольцо на середину ладони и сжал руку в кулак.

— Я даю обещание серебряной крови, — нараспев произнес он, удерживая взгляд Шафии, — что исполню последнюю волю моего отца. Я отправлюсь в Сафрону. Я найду его убийц и предам их суду. Да будет так.

— Да будет так, — эхом отозвалась Шафия.

Лукан вернул лезвие и уставился на свою окровавленную ладонь. Возможно, порез был слишком глубоким.

— Не думаю, что у тебя есть...

Женщина бросила ему чистый носовой платок.

— Самый быстрый путь в Сафрону — по морю, — сказала она. — Возьми лошадь и скачи на юг до Деладрина — это займет у тебя всего несколько дней. Там ты сможешь найти корабль.

— Корабль? Это будет дорого стоить.

— Вот почему тебе понадобится это.

Шафия сунула руку в карман и достала конверт, запечатанный зеленой восковой печатью с двумя стилизованными буквами Б.

— Аккредитив от банковского дома Брандта и Балинора в Парве, — сказала она в ответ на его вопросительный взгляд. — Подписан мной как хранителем и душеприказчиком твоего имущества. Если ты посетишь их филиал в Деладрине, то сможешь обменять его на два дуката, которые остались от вашего отца — со своего счета. Этого будет достаточно, чтобы покрыть расходы на дорогу и все, что тебе может понадобиться. Жаль, что я не могу дать больше, но... что ж, состояние твоей семьи уже не то, что раньше.

Разве я этого не знаю?

— Спасибо, — ответил Лукан, беря конверт. — За это и за все остальное.

— Всегда. — Шафия встала из-за стола.

— Ты уходишь?

— У меня есть жилье на другом конце города, немного более... изысканное. — Она улыбнулась. — Я слышу, как меня зовут к бокалу хорошего красного вина, и я твердо намерена выпить его, принимая горячую ванну.

— Но нам еще столько всего нужно обсудить, — сказал Лукан, морщась и прижимая платок к окровавленной ладони. — И ты должна рассказать мне, что тебе известно о Сафроне... — Его прервала Шафия, которая достала потрепанную книжку с загнутыми уголками и бросила его на стол. — Что это? — спросил он, вглядываясь в выцветшее название на обложке.

— Путеводитель Джентльмена по Сафроне, — нараспев произнесла Шафия, — написанный Веллерасом Гелламе, путешественником, философом и поэтом.

— Звучит как шут.

— О, так оно и есть. Приятного чтения.

— Подожди, ты, наверное, можешь рассказать мне что-нибудь еще. Разве ты не посещала Сафрону в те дни, когда занимались шпионажем?

— Нет, к сожалению. Хотя солнце было бы приятным дополнением к бесконечному дождю в Селдарине. — Она приподняла бровь. — В любом случае, ты единственный из нас, кто учился в Академии. Наверняка были уроки истории и географии Старой империи.

— Я уверен, что были.

— Но ты не посещал ни одного из них?

— Конечно. За кого ты меня принимаешь? В любом случае, если это тебя как-то утешит, я с пользой использовал твои уроки рукопашного боя в нескольких драках в тавернах.

— Не утешит, — ответила Шафия, хотя и не без тени улыбки. Она кивнула на книжку. — Я не могу рассказать тебе ничего, кроме того, что там написано, поэтому обязательно ее прочти. Гелламе даст тебе представление о Сафроне, если ты сможешь выдержать его витиеватый язык. — Она нахмурилась. — Было еще одно... Нет, не важно.

— Расскажи мне.

— Нет, это... это была история, которую мне рассказал коллега-агент много лет назад. Но мы выпивали, и я была уверена тогда — так же, как и сейчас, — что он меня разыгрывает. Что-то насчет гигантского... — Она отмахнулась от своих слов. — Как я уже сказала, это была шутка, и он умер бы со смеху, если бы узнал, что я восприняла всерьез его слова. Забудь. Гелламе не упоминает об этом, так что это почти наверняка чепуха.

— А если нет?

— Тогда ты можешь рассказать мне об этом. — Шафия направилась к двери.

— Возможно, завтра мы могли бы...

— Я уеду с рассветом, тогда как ты, я подозреваю, проснешься не раньше полудня.

Лукан ухмыльнулся:

— Ты слишком хорошо меня знаешь.

— Я должна, — сухо ответила она. — В конце концов, теперь ты мой работодатель.

— Надеюсь, я плачу тебе достаточно.

— О, я бы сказала, что есть возможности для улучшения. — Она улыбнулась, и в ее темных глазах мелькнул огонек, прежде чем выражение ее лица снова стало серьезным. — Удачи, Лукан. И будь осторожен — ты представляешь угрозу для тех, кто убил твоего отца, и это делает тебя мишенью, если они узнают о твоей цели в Сафроне. Путешествуй под чужим именем, никому не доверяй и держи язык за зубами. Увидимся в Парве, когда ты вернешься.

— Если я вернусь. — Лукан встал и обнял свою бывшую наставницу — много лет назад он и представить себе не мог, что сделает что-то подобное, но сейчас это казалось совершенно естественным. Шафия напряглась, словно застигнутая врасплох, а затем обвила его руками.

— Твой отец действительно любил тебя, Лукан, — сказала она, когда они оторвались друг от друга. — Несмотря на все, что между вами произошло. Никогда не забывай об этом.

— Постараюсь.

— Отдохни немного. Тебе предстоит долгое путешествие.

С этими словами она ушла, дверь со скрипом закрылась за ней. Лукан снова сел за стол и стал изучать листок бумаги, представляя, как отец прижимает записку рукой, когда он пишет эти последние отчаянные слова, представляя его последний поступок — попытка связаться с сыном, от которого он так долго был отдален. Какую тайну ты оставил для меня, отец? Он выпустил бумагу из рук, потянулся за бутылкой и вылил остатки джина в свой стакан. Я должен что-то сказать. Поднять тост за старика, за его уход. Но слова не шли с языка.

Он все равно выпил, думая о предстоящем путешествии и о цели, которая ждала его в конце. Сафрона. Хотя он очень мало знал о городе, его местоположение было ему известно достаточно хорошо за те часы, что он провел, разглядывая карту, приколотую к стене отцовского кабинета. Сафрона располагалась на самой южной оконечности Старой империи, откуда открывался вид через море Скипетра на Зар-Гхосу, самое северное из Южных королевств. Разве они не воевали друг с другом пару раз? Возможно, ему следовало бы почаще посещать лекции по истории. Однажды он увидел написанную маслом картину «Сумерки Спускаются на Сафрону» — одной Леди известно, почему это название запало ему в душу, — и у него сохранилось смутное впечатление о солнце, опускающемся за бронзовые купола и красные черепичные крыши, и о удлиняющихся тенях, отбрасываемых на дворики с фонтанами и апельсиновыми деревьями. Он мог только догадываться, насколько это соответствовало действительности; старые мастера, несомненно, были известны тем, что преувеличивали красоту и величие. Без сомнения, я скоро это выясню.

Как скоро — это совсем другой вопрос. Даже на корабле наверняка потребуются недели, чтобы добраться до Сафроны. С другой стороны, он ничего не смыслил в кораблях; единственным его морским опытом было катание на лодке по озеру в герцогском парке Парвы, потягивание вина и попытки сбросить своих не менее пьяных друзей в спокойные воды. Он улыбнулся этому воспоминанию, которое тут же улетучилось, когда на ум пришли другие вопросы. Насколько жарко будет так далеко на юге? В конце концов, Сафрона находилась недалеко от Южных королевств и их великих пустынь. Но ведь скоро осень, так что, возможно, будет не так тепло. Он допил остатки джина. Вопросы могли подождать. Сейчас еще только начинался вечер, и, — он похлопал по своему кошельку, который ободряюще звякнул, — у него достаточно денег, чтобы нарваться на неприятности. Не кинжалы-в-лицо неприятности, а какие-нибудь другие — какие угодно, — которые могли бы отвлечь его от чувства вины и горя, поселившихся в его сердце.

Завтрашний день позаботится о себе сам.