Облака среди звезд

Глава 24

После обеда, когда женщины собрались в гостиной на чашечку кофе, ко мне подошла Фредди:

— Пойдем лучше посмотрим на портрет сэра Освальда.

На верхней площадке лестницы Фредди остановилась и показала на два портрета в полный рост, висевшие на стене:

— Посмотри, какие интересные работы.

— Я всегда смотрю на них, проходя здесь. Такой привлекательный мужчина, а девушка просто очаровательна.

— Трудно поверить, но это сэр Освальд.

Я уставилась на златовласого красавца с охотничьей собакой у ног, изображенного на фоне пейзажа с водопадом.

Фредди прочла дату на раме:

— Тысяча девятьсот пятьдесят восьмой год. Всего лишь двадцать лет назад. Если нужен повод отказаться от второго куска сладкого пирога, то он перед вами.

На втором портрете была изображена девушка в белом платье. Ее темные волосы, зачесанные назад, украшал венок из белых цветов. Выражение огромных глаз было совсем детским. Она выглядела моложе Корделии.

— А на что похож твой портрет сэра Освальда?

Фредди скорчила гримасу:

— Я убавила ему килограммов двадцать по крайней мере. Модель никогда не хочет, чтобы ее изображали правдиво.

— Тебе не нравится рисовать портреты?

— Сложно сказать. Мне нравится изучать лица. Обязательно подмечаешь какие-то скрытые особенности. Однако писать неправдиво ужасно противно. Сэр Освальд похож на бочку, но хочет, чтобы его считали мужчиной с хорошей фигурой. Проблема в том, что на других картинах много не заработаешь. Я хочу сделать выставку пейзажей, но это требует времени. Хотя сейчас у меня нет необходимости зарабатывать на жизнь, мне приятно, что я могу делать кое-какие накопления. К тому же я не хочу, чтобы Вере было со мной скучно. Поэтому должна быть требовательна к себе.

Я была удивлена. Хотя я плохо знала Вере, он не производил впечатления человека, которому сложно угодить.

— Неужели с ним так сложно?

— На самом деле — нет. Он добрейшей души человек и никогда не покажет специально, что ему скучно. Однако он совершенно не умеет притворяться. Я сразу все вижу. Это одна из черт, которую я больше всего в нем люблю.

Фредди открыла дверь в комнату горничной, которая служила ей студией. Она была заставлена посудными шкафами, под окном помещалась большая раковина. На полке выстроилась дюжина бутылей для горячей воды, а под ними у стены — ряд помойных ведер. Обстановку завершали маленький стол со швейной машинкой, кресло и мольберт.

— Мило, не правда ли? В этом буфете есть парочка сосудов, содержимое которых не позволяет мне окончательно замерзнуть. Рисование — не та работа, которая согревает.

— Мэгги на самом деле прекрасная хозяйка.

— Да уж, с ее организаторскими способностями она вполне могла бы управлять «Бритиш Стил» или «Маркс и Спенсер». Хотя вряд ли что-либо может доставить ей такое же удовольствие, как управление этим домом. Правда, иногда я ужасаюсь, глядя, как она крутится словно белка в колесе. Ну, и как тебе?

Я с некоторой осторожностью приблизилась к мольберту. В нашей семье все были очень чувствительны к критике своих талантов, поэтому я прекрасно знала, как одним неудачным словом можно повергнуть творческого человека в отчаяние. Но как только я увидела портрет, заготовленные фразы улетучились из головы. Холст был заполнен яркими мазками в стиле фовистов (я немного в этом разбиралась, потому что это было одним из последних увлечений моей матери в области дизайна).

Несмотря на щеки в лилово-голубую клетку, это был, несомненно, сэр Освальд. Прекрасно было схвачено его обычное покровительственное выражение лица. В добродушных глазах читалось что-то еще — возможно, желание. И определенно — жадность. Чувственный рот выражал недовольство, а может, и скрытую боль. Я долго смотрела на портрет и вдруг почувствовала, что мое мнение о сэре Освальде меняется. Он перестал быть карикатурой и приобрел черты цельного характера.

— Несчастный человек, — наконец произнесла я. — Такой печальный! Он очень хорош, Фредди! Ты так талантлива! Просто чудо!

— Я рада, что тебе понравилось. — Она глядела на картину, наклонив голову и прищурив глаза. — А, черт! Теперь я вижу! Подбородок не совсем… — Она схватила кисть, но тут же опустила ее. — Трудно удержаться, чтобы не поправлять его каждый раз, но на самом деле сейчас я хочу поговорить с тобой, Хэрриет. — Она оперлась о подоконник. Небо за окном в контрасте с ее огненными волосами было непроглядно черным. Она улыбнулась. — Макс оказался очень приятным соседом за столом. — Я почувствовала, что краснею. — Если ты не хочешь говорить об этом, тогда не будем.

— Почему? О чем ты?

Фредди потрясла головой и улыбнулась еще шире. Я поняла, что не стоит притворяться:

— Откуда ты знаешь?

— Ну, хотя бы потому, что он не спускал с тебя глаз во время обеда.

Оказалось вдруг, что мне очень приятно это слышать, хотя умом я понимала — все это полная ерунда.

— Ну, это еще ничего не значит. Я имею в виду, что на самом деле мы не… Фредди, могу я тебя кое о чем спросить?

— Давай! — Она еще раз взглянула на картину, но тут же вновь перевела взгляд на меня.

— Как ты думаешь, то, что Макс женат, имеет ли это значение для… Я имею в виду… — Я сбилась. — Макс говорил, что Каролина — его жена — пыталась покончить с собой. Не из-за меня. Между нами на самом деле не было ничего такого, что могло бы так огорчить ее, даже если бы она узнала. — Я остановилась, неожиданно вспомнив поцелуй в прихожей. — Ну, почти ничего. Я знаю, моя родня сочла бы, что ее попытка самоубийства — их семейная проблема, а я здесь абсолютно ни при чем. Но, по-моему, это все же должно на что-то влиять. Если не на наши чувства, то хотя бы на поведение. Я очень наивна, да?

— Хэрриет, ты такой же романтик, как и я. Но, по правде говоря, если бы я узнала, что Вере мне изменяет, то чувствовала бы себя ужасно, хоть это и по-мещански. Мое счастье было бы полностью уничтожено. Я не смогла бы утешать себя тем, что он спит с другой женщиной для того, чтобы соответствовать положению, занимаемому в обществе. Но если бы он захотел вернуться ко мне, думаю, постаралась бы его простить, потому что не мыслю своей жизни без него.

— Такого никогда не случится!

— Ни в чем нельзя быть уверенным. Конечно, я меньше всего склонна подозревать мужа в неверности, но, если бы это оказалось так, пришлось бы признать, что я ошибалась в нем, и учиться жить без него. Сомневаюсь, что решилась бы свести счеты с жизнью. Думаю, это результат серьезного душевного расстройства. Жена Макса на самом деле бедное, больное существо, и ей очень нужна помощь. На твоем месте я бы не стала добавлять ей неприятностей, но и не считала бы себя в ответе за ее поступки. Лучше подумать о Максе.

— О Максе? — тупо переспросила я.

— Одна из причин моей любви к Вере — если у любви вообще есть причины — его честность. Он никогда не унизит меня и не унизится сам. А я все-таки склонна считать, что измена — это в первую очередь попытка кого-то унизить.

— Похоть рождается в мозгу, разве нет? Я не верю, что ее нельзя контролировать. Даже насильниками, как предполагается, движет не желание, а в первую очередь ненависть и агрессия. Я думаю, измена удовлетворяет наше тщеславие — ведь так приятно сознавать себя желанным.

— В моей семье считают, что жизнь без романтических приключений — сплошная скука.

— Хэрриет, да какая тебе разница, что они думают? У тебя своя голова на плечах!

Я знала, что она права. Я всегда хотела быть самостоятельной. Фредди медленно, словно нехотя, отвернулась от холста.

— К тому же измена требует времени и сил, — продолжала Фредди. — Фактически приходится проживать две жизни. И все время придумывать новую ложь. Горячая страсть питается сознанием запретности отношений. И сама по себе становится главным интересом жизни. Знает ли он? Догадывается ли она? А вдруг нас кто-нибудь видел? В конце концов ты запутываешься во лжи и обманываешь сам себя.

«Издержки духа и стыда растрата», — подумала я, но промолчала. Одно из непреложных правил моей жизни — никогда не цитировать Шекспира вслух.

— Не принуждай себя к тому, чего сама не хочешь, Хэрриет. — Рука Фредди легла на мое плечо, она внимательно посмотрела на меня. — Макс весьма привлекателен, к тому же он старше тебя. Не поддавайся искушению встать на его точку зрения. Я знаю, как соблазнительно пожертвовать самостоятельностью и взвалить ответственность на другого. Но ты от нее не уйдешь, даже если поводья будут в его руках.

— Как удивительно, что ты говоришь мне об этом! — Я была поражена проницательностью Фредди. — Как я понимаю, отчасти поэтому меня и тянет к нему.

— В свое время мне пришлось много страдать из-за того, что я перепутала принуждение с необходимостью.

Мне очень хотелось продолжить разговор, но я знала, что отрывать ее и дальше от работы — преступно.

— Вернусь лучше в гостиную и посмотрю, как там Корделия. Спасибо тебе, Фредди! Мне был необходим этот разговор.

В гостиной мужчины наконец присоединились к женщинам. Арчи показывал детям карточные фокусы. Корделия делала вид, что не замечает сэра Освальда, тискающего ее руку. Эмилио бросал косые взгляды на миссис Мордейкер. Из-за дивана торчала нога Джонно.

Макс — ну, конечно, он интересовал меня в первую очередь! — склонился над пианино вместе с Джорджией, просматривая какие-то ноты. Вернее сказать, в ноты смотрел только Макс, а Джорджия, в распахнувшейся шали, смотрела на него. Когда я вошла, он обернулся и так улыбнулся мне, что мои намерения не иметь с ним больше дела враз рухнули. Джорджия кинула на меня взгляд и развернула Макса к себе.

— Фредди — в студии, колдует над подбородком сэра Освальда, — сказала я стоявшему в оконной нише Вере. Он стоял со стаканом виски и выглядел совсем потерянным.

— А я-то удивлялся, куда она пропала! Ну, по крайней мере, теперь я знаю, что с ней все в порядке.

— Картина получилась чудесная.

— Я так горд за нее. Может, ты не поверишь, но на самом деле я прекрасно понимаю, что ее талант ни в коей мере не отбрасывает свет на меня.

— Ты не прав. Она — подтверждение твоего прекрасного вкуса.

Вере засмеялся:

— Это большой комплимент для меня!

— У нас с ней был очень интересный разговор. Но мне хотелось бы еще о многом спросить. Например, где вы сейчас живете? Наверное, не в Лондоне, иначе бы я знала.

— В моем поместье в Дорсете. Далековато от цивилизации, но, кажется, Фредди там нравится.

— На что похож ваш дом?

Я слушала Вере и отчаянно пыталась не глядеть на Макса и Джорджию.

— Звучит чудесно, — сказала я, когда он завершил рассказ. Было странно, почему вдруг они решили провести Рождество в Дербишире. Однако я не стала об этом спрашивать, потому что сдержанность Вере создавала у меня впечатление, что не следует совать нос не в свое дело. Но сейчас он был не прочь поговорить со мной:

— Я не был там двенадцать лет, но каждый день вспоминал дом и окрестности. Я начал сомневаться, не приукрашиваю ли я действительность в своих воспоминаниях. И когда наконец вернулся, все оказалось даже лучше… еще прекраснее… чем я представлял. По правде говоря, я не люблю покидать поместье, но мой брат пригласил большое количество народа, что не очень радовало нас с Фредди, поэтому мы и решили принять приглашение сэра Освальда и разом убить двух зайцев. Учитывая, что это, скорее всего, последнее Рождество, которое мы проведем вне дома.

— Да? — Я хотела спросить, почему же, но затаенная радость, сверкнувшая в его глазах, подсказала мне объяснение.

— У вас будет…

— Тсс! Не говори никому. Фредди считает, что еще слишком рано сообщать об этом. Она не хочет лишней суеты вокруг себя.

— Обещаю: ни одна живая душа не узнает. Но это так здорово!

— Я сам позволил тебе догадаться. Так хотелось с кем-нибудь поделиться! — Вере улыбнулся.

— Да, я тебя понимаю.

— Кто-нибудь умеет играть на пианино? — воззвала Джорджия. — Если скатать ковер, здесь можно танцевать! Сэр Освальд, вы не против?

Сэр Освальд махнул рукой, которая не была занята Корделией.

— Я могу сыграть, если хотите. — Арчи отложил карты и подошел к инструменту. Он пробежал пальцами по клавишам и взял несколько аккордов. — Что вам сыграть?

Джорджия поставила перед ним ноты:

— Для начала что-нибудь поживее.

Арчи с готовностью начал играть «Кукарачу». Джорджия крутила бедрами и щелкала пальцами перед Максом, который смотрел на нее, как мне показалось, слегка насмешливо. Хотя, возможно, я выдавала желаемое за действительное. Корделия вскочила, стряхнув руку сэра Освальда, и тоже пустилась в пляс. Мы с интересом наблюдали, как они крутились, дергались, прыгали и взмахивали руками.

Макс двигался весьма элегантно, с достаточной долей самоиронии и потому не выглядел смешным. Эмилио присоединился к остальным на импровизированной танцплощадке и извивался перед Корделией. В танце он случайно наступил на хвост Дирку, спящему у камина. Дирк вскочил и, обнаружив рядом с Эмилио Корделию, которую считал своей собственностью, вцепился ему в лодыжку.

— Ты знаешь, — обратилась ко мне миссис Мордейкер, когда лодыжка Эмилио была обследована на предмет повреждений, которые сочли неопасными для жизни, — этот молодой человек такой странный. Сначала он заявил, что я мешаю ему спать. Не представляю, что он имел в виду. Потом он высказался по поводу моих calves. У него ужасный акцент, но, кажется, он назвал их двумя колоннами удовольствий. — Мы одновременно взглянули на ее полные ноги в рыжеватых чулках. — Что он под этим подразумевал?

— Хэрриет! — Джонно наконец сумел подняться и дергал меня за рукав. — Зачем убрали ковер? — Он покачнулся, но был подхвачен Вере.

— Хэрриет будет танцевать со мной, — произнес неожиданно материализовавшийся рядом с нами Макс. Арчи заиграл что-то более благозвучное, подпевая приятным баритоном.

— Нет уж! — возмутился Джонно. — Я первый! И ваше, шо все эти девки находят в этих… актеришках?!

— Молодой человек! — Миссис Мордейкер отшатнулась, то ли от запаха перегара, то ли от ругательств Джонно. — Если вы не придержите язык, я пожалуюсь вашему отцу!

Джонно разразился пьяным смехом, быстро перешедшим в слезы.

— Как я нещастен, Хэрриет! Чертовски нещастен! Никто меня не лю-уу-бит!

Вере взял его за руку:

— Ты набрался, дружище, вот и все. Давай я отведу тебя наверх и дам тебе аспирин.

— Проклятье, какой ты хороший парень! — Джонно высморкался в лацкан Вере. — Ты единственный понимашь, шо со мной проишходит! Хэрриет думает только о том, как бы перестать… пере…спать с этим актеришкой!

Вере потащил его прочь.

Макс взял меня за руку:

— Вечно он все испортит. Давно следовало отправить его куда-нибудь отсюда, чтоб он просох хорошенько.

В дверях гостиной появился Руперт, внимательно огляделся. Он посмотрел сначала на Арчи, распевающего за инструментом, потом на Корделию, танцующую в обнимку с Эмилио. На сэра Освальда, который, бессмысленно улыбаясь, наблюдал за ней. На спящую, откинувшись в кресле, мисс Типпл и Аннабель, связывающую вместе шнурки на ее ботинках. На Джорджию, которая курила, опершись о пианино и бросая на меня свирепые взгляды. И, наконец, на Макса, который так и не отпустил моей руки.

Вдруг появилась Мэгги, бледная как смерть. Она вцепилась Руперту в рукав.

— Что случилось? — Руперт обнял ее за плечи. — Ты так дрожишь! В чем дело?

Мэгги подняла голову, уголки ее рта опустились, как у́ обиженного ребенка.

— Рука старого Гэлли… Она пропала!