Облака среди звезд

Глава 7

— Буду звать его Байроном, — сказала я, — в честь поэта…

— Он совсем не похож на престарелого занудного писаку, — возразила Корделия, угощая Дерека вишневым муссом, который он с удовольствием уписывал, — жаль, что Брон подарил его не мне, он такой хорошенький. Я бы звала его Конфеткой.

— Ну уж нет! — взорвалась я. Дерек, наевшись, из благодарности положил голову на колени Корделии.

— Почему? Это гораздо лучше, чем давать ему имя какого-то противного брюзги.

— Байрону было всего тридцать шесть, когда он умер. Он был очень привлекателен, от него сходили с ума все женщины в высшем свете, хотя он и хромал. И к тому же он был талантливым поэтом, — пояснила я, находя свои аргументы весьма убедительными.

— Хромал? Это очень романтично, — мечтательно заметила Корделия, — точно как Ричард Третий? — Это был любимый фильм Корделии, и с ним она сравнивала все театральные и телевизионные постановки. Лоренс Оливье произвел на нее когда-то неотразимое впечатление, и она даже приделала всем куклам орлиные носы из пластилина, чтобы они походили на него хоть немного. Дерек в это время уже начал приставать к Марии-Альбе, несколько раз обежал вокруг стола и наконец запрыгнул к ней на колени.

— Ну-ну, тише! — Она отодвинула подальше от края стола тарелки и миски. — Le cose vanno di male in peggio. (Час от часу не легче.)

Ситуация действительно становилась все более запутанной и тяжелой. Дерек спрыгнул на пол и сел у ее ног, надеясь получить еще какое-нибудь лакомство.

После ланча, который даже по меркам Марии-Альбы был слишком изобильным, — макароны с томатным и мясным соусом, жареная курица, рис и овощи, — Байрону досталось всего понемногу, и он стал весело носиться по дому и лаять, напоминая, что теперь ему пора на прогулку. Все, что мне было известно о собаках, — с ними нужно гулять три раза в день. Кроме того, я увидала, что мой питомец повсюду сует свой нос, а значит, без присмотра вполне способен свалить на пол вазы с цветами и сгрызть ножки у мебели.

Прогулка получилась тоже не слишком приятной. Прежде всего я сожалела, что из-за меня прибавилось забот Марии-Альбе. Теперь ей придется изо дня в день следить за тем, чтобы Дерек не покушался на ценные вещи в доме. Погода, когда мы вышли на улицу, оказалась промозглой и холодной, журналисты кружили вокруг дома, как мухи вокруг меда, Байрон носился по парку до тех пор, пока не свалился от усталости, и я никак не могла его затащить его обратно в дом.

— Дайте ему побегать, мисс! — крикнул мне один из репортеров, когда я отказалась отвечать на их вопросы. — Нехорошо все время держать собаку на привязи.

Меня приводила в ярость та наглость, с которой эти люди совали нос в чужие дела, но, не желая продолжать дискуссию, я отстегнула поводок, и Байрон с радостным лаем умчался прочь, растаяв в сырой мгле. Все закончилось тем, что я вместе с Корделией и двумя журналистами два часа кряду рыскали по парку в поисках беглеца. Туман быстро сгущался, и мы с трудом могли разглядеть хоть что-нибудь на расстоянии десяти шагов. Волосы у меня намокли и прилипли к лицу, а ноги просто окоченели.

— Странное дело, — заметил приятного вида молодой человек, принявший участие в поисках, звали его Стэн, — может, он решил вернуться домой, вы, кажется, сказали, что нашли его?

— Не знаю. Понятия не имею, где он раньше жил. Может, он и вправду сбежал от хозяев.

— По-моему, нам лучше вернуться, — предложила Корделия. — Я обещала Марии-Альбе помочь приготовить соус на ужин. — Но я знала, почему сестра так стремится домой, — начиналась ее любимая телепередача. — Не расстраивайся так сильно, Хэт, он уже, наверное, вернулся и ждет около двери. Мне он показался очень умным и сообразительным.

В этот момент к нам присоединился еще один журналист, по имени Джей.

— Знаете, — заметил Стэн, — может быть, она права и ваш питомец уже прибежал домой. У меня когда-то была собака, по кличке Уэсти, однажды она вырвалась вместе с поводком и убежала неизвестно куда. Это всегда так тяжело переживается — к животным привыкаешь. Я боялся, что моя шестилетняя дочь Мелани заболеет от тоски.

Он начал рассказывать мне о Мелани, о том, какая она милая и замечательная, затем об Аннете, его жене, страдающей рассеянным склерозом, до которого ее довела тяжелая работа в адвокатской конторе, о том, как долго она пребывала в депрессии, затем о его доме на Пьюли Оукс, где жилье стоило для них слишком дорого и где с ними еще находилась старая мать Анетты. Ее звали Айви, но Стэн называл ее Айви Грозная, из-за ее скверного характера. Я с интересом слушала его исповедь, и, обнаружив во мне сочувствующего собеседника, он оживленно продолжал делиться подробностями своей семейной жизни.

По пути обратно я поведала ему кое-что и о своей семье. Я отлично понимала, что даже если не принимать во внимание скандал, вызванный арестом отца, жизнь моей семьи была более насыщена интересными событиями, нежели существование Стэна и его родственников. С моей стороны было бы нечестно не пооткровенничать с ним в ответ на его доверительный рассказ. Я говорила в основном о карьере Брона, об ангажементах Офелии, которой сейчас тоже не везло с работой, и о том, что Порция пропала неизвестно куда вместе со своим таинственным незнакомцем.

— Простите, — он встряхнул головой так, что капли полетели в разные стороны, — вы не против съесть по сэндвичу и выпить что-нибудь, чтобы согреться?

Есть мне совсем не хотелось, но отказаться от его приглашения означало бы обидеть его в лучших чувствах, и потому я согласилась. Но не успели мы свернуть к какой-то забегаловке, как из тумана выскочил Дерек и с веселым визгом засуетился вокруг нас. Выходя на прогулку, я надела на него дождевик, который в детстве носили мы с Порцией, и, к моему удивлению, Дерек умудрился не потерять его. Я была так счастлива, что он нашелся, что даже не могла сердиться на него. Пока мы шли назад, нам попалось открытое кафе, где Стэн все-таки купил сэндвичи. Часть их них, разумеется, досталась Дереку.

У меня так поднялось настроение, что в ту минуту я считала Стэна своим лучшим другом. Он попросил у меня разрешения сфотографировать Дерека для своей дочки, которая очень любила собак и всегда интересовалась, как отец провел день.

Когда мы уже собирались прощаться, неподалеку от нас остановилась полицейская машина, и из нее вышли инспектор Фой и сержант Твитер.

Дерек сразу же кинулся к инспектору и приложился грязными лапами к его плащу. Я принесла извинения за это безобразие, но инспектор даже не обратил внимания на досадную неприятность. Так что я опять подумала, что человек он милый и добрый.

— Ваша мама поедет с нами? — спросил он, пытаясь оттереть грязь носовым платком.

— Нет, дело в том, что она поехала на лечение.

— Какое несчастное стечение обстоятельств… — Он так странно посмотрел на меня, что я едва не выложила ему всю правду. — А ваши брат и сестры?

— Корделия поедет с нами. Порция еще не вернулась, у Брона полно дел, он очень занят, а Офелия себя плохо чувствует.

Не успела я договорить, как дверь открылась и на пороге появилась Офелия. В свете тускло горевшего фонаря, бледная и золотоволосая, она казалась сказочно прекрасной феей. На ней было белое пальто и серебряный шарф, а на голове — маленький черный берет. Она остановилась в нескольких шагах от меня, воскликнув:

— Ни в коем случае не подпускай ко мне это отвратительное животное! — На инспектора она не обратила никакого внимания. — Я иду обедать с Перегрином Уолмскоттом, больше ни минуты не могу оставаться в этом склепе. Господи, о Господи! Эти ужасные похоронные венки, эти лица… Что касается Марии-Альбы, то, по-моему, ей тоже пора лечиться, — она в таком мрачном настроении, что к ней подойти страшно.

— Что-то рано вы идете обедать, — я посмотрела на часы, — еще нет шести. Поедем со мной к папе.

— Думаю, мы еще куда-нибудь зайдем — в кино или послушаем музыку, мне необходимо развеяться и прийти в себя.

— Я был бы вам благодарен, если бы вы уделили мне пару минут… — инспектор Фой мрачно взглянул на Офелию — можно представить, что он подумал после моего вранья, будто она плохо себя чувствует.

— Вы?.. — Офелия повернулась к нему, смерив его презрительным взглядом, — она очень умело им пользовалась, когда поблизости появлялся неприятный ей человек.

Инспектор только удивленно поднял брови:

— Я вас надолго не задержу, мисс Бинг.

— Я уже сказала, что ухожу. — Она повернулась спиной к нему и собралась удалиться, но сержант Твитер преградил ей дорогу.

— Давайте не будем играть в эти глупые игры, мисс Бинг, — обратился к ней очень спокойно Фой, — у меня мало времени. Мне необходимо опросить всех членов вашей семьи. Могу вызвать вас в полицию, если вы предпочитаете такого рода встречи. — Он кивнул Твитеру, сержант подошел к машине и открыл дверь.

— Вы что, меня арестовываете? — с вызывающим смехом откликнулась Офелия.

— Советую вам пройти со мной в дом и ответить на мои вопросы.

— Да как вы смеете!

— Вам выбирать.

Что-то в голосе инспектора заставило Офелию одуматься. Она подошла к лестнице и, поднявшись, открыла дверь. Но я не услышала, о чем они говорили, потому что сразу же отправилась проведать Марию-Альбу.

Из столовой доносились голоса Офелии и инспектора, но разобрать, о чем они говорили, было невозможно. Периодически она нервно смеялась. Я взяла с собой Корделию, и мы сели в машину с сержантом Твитером. Через пять минут из дома вышел инспектор Фой.

— Все в порядке! — крикнул он сержанту. — Не будем терять времени, а то придется задержаться до ночи.

Мы с сестрой изумленно переглянулись. У меня сложилось впечатление, что из битвы с инспектором Офелия вышла победительницей, но я заметила, что Фой чем-то рассержен. Даже воротник вокруг его рубашки будто недовольно топорщился. Всю дорогу никто из нас не произнес ни слова, пока машина не проехала сквозь ворота в высокой кирпичной стене. Перед тем как нам разрешили пройти внутрь, охранник несколько раз внимательно оглядел нас.

Мы прошли во внутренний двор, замкнутый с четырех сторон, и я подумала вдруг, что поскорее хочу выбраться на свободу. Мне трудно было представить, как человек мог провести неделю или еще дольше в таком месте и не впасть в отчаяние или не сойти с ума.

В здании, куда нас привел инспектор, были узкие коридоры, выкрашенные зеленой краской и освещенные неоновыми лампами. Свет был столь ярким, что резал глаза. Пахло тоже весьма неприятно. Каждые пятнадцать метров инспектор останавливал нас и предъявлял охране удостоверение. Только после этого разрешалось следовать дальше. Я старалась не оглядываться по сторонам — было невыносимо страшно смотреть на зарешеченные двери камер, за которыми мелькали лица заключенных. Я почти физически ощущала их ненависть к нам, случайным посетителям, в отличие от них располагавшим бесценным даром личной свободы. Чтобы не выдать свой страх Корделии, я держала ее за руку и старалась ни на шаг не отставать от инспектора. Внезапно он повернулся ко мне и спросил:

— С вами все в порядке?

Я была благодарна ему за такую заботу, мне сделалось чуть легче, приступ панического ужаса схлынул. К счастью, комната, в которой заключенные встречались с посетителями, была уже близко и дверь ее не была заперта. Наверное, мне стало бы еще хуже, подумай я в ту минуту, что отца держат в одной из таких вот клеток под замком.

Он стоял у окна. С минуту я смотрела на него, силясь понять, точно ли это мой отец, — из-за одежды, которая висела на нем, и волос, собранных в хвост сзади, он показался мне совсем непохожим на себя. Он ссутулился, руки повисли, и, когда он повернулся ко мне лицом, стало видно, как он побледнел и осунулся за эти два дня.

— Па, дорогой, — Корделия кинулась к нему в объятья, — ты сейчас так похож на Сидни Картона.

Отец рассмеялся, услышав ее сравнение.

— Ты такой же храбрый, как и он? — Она взяла его за руку. — Тогда можно я поцелую тебя прямо сейчас?

— Конечно, дитя мое… — Он обнял и поцеловал Корделию. Папа всячески поощрял ее пристрастие к фильмам об Анне Болейн, леди Джейн Грей и Марии Стюарт.

Мы начали рассказывать папе о том, что происходило дома. Меньше всего я хотела бы, чтобы он узнал о визите Рональда Мэйсона, но об этом тут же проболталась Корделия. К счастью, у отца было одно ценное качество — он никогда не позволял себе ревновать или всерьез гневаться по поводу маминых знакомств.

— Бедный Ронни… Старая полковая лошадь услыхала звуки победных труб. Вы, наверное, не помните, инспектор, о том замечательном герое, принце Чарли, о котором вздыхали все домохозяйки от Сандерлэнда до Уимблдона; каждая воображала себя Флорой Макдональд, в его объятиях скачущей верхом по берегу моря, над которым алел закат. Вот какая слава выпала бедному Ронни, когда снялся в этой второсортной картине.

Это была самая крайняя форма раздражения, какое отец считал допустимой по отношению к друзьям семьи, — более грубых и открытых нападок он себе не позволял.

Инспектор Фой улыбнулся:

— Нет, отчего же, я отлично его помню. Моя мама была от него в восторге. Но теперь, сэр, нужно перейти к делу: пара вопросов, если вы не возражаете. Насколько я понял со слов мистера Сиккерт-Грина, вы хотели бы опротестовать предъявленное вам обвинение.

— Ну, разумеется. Я же никого не убивал! Спросите кого угодно, все подтвердят, что Вальдо Бинг не способен на убийство. Грин просто выглядел как немощный осел сегодня утром в суде. И разве я с ним вместе не выглядел полным идиотом? — Отец прижал руку к груди и тяжело вздохнул — он был очень расстроен. — Господи, неужели они верят, что я это сделал! И какого черта я до сих пор доверял свои дела этому старому дураку!

— Н-да… — Инспектор вынул сигару и подвинул к себе пепельницу. — Откровенно говоря, было большой ошибкой заявлять главе магистрата, что он так же виноват в убийстве, как и вы.

Отец отрывисто рассмеялся:

— Они лицемеры. Ему нужно было зачитать им речь Изабеллы, сражающейся за жизнь Клавдио, — вот это ему бы удалось на славу. — Отец помолчал и начал декламировать: — «Вы люди, властью облеченные, почетом, о гневе Божьем и о воздаянье Высшем вы позабыли, заносясь, когда, на вас взирая, ангелы рыдают».

— Думаю, такая речь вызвала бы только недовольство, — заметил инспектор, и снова я удивилась, как живо он реагирует на каждую фразу отца, — он явно не принимал формального положения, по которому его считали виновным. — Ну, да ладно, — инспектор затянулся и медленно выдохнул сладкий дым сигары, — теперь уж говорить об этом поздно. Давайте еще раз вернемся к мотивам преступления. Подумайте: кто мог быть заинтересован в смерти Бэзила? Самый распространенный мотив в убийствах гомосексуалистов — ревность. — Он снова затянулся, ожидая, что скажет отец, но тот промолчал. — Впрочем, этот мотив имеет место вообще в восьмидесяти процентах всех совершаемых преступлений. Он или она вдруг узнают, что партнер был нечестен в отношениях, и первая ответная реакция — насилие. Не всегда конфликт заканчивается смертью кого-либо, но таких случаев в нашем следственном отделе бывают сотни. По словам домработницы сэра Бэзила, он редко выходил из дому и не имел ни с кем интимных отношений. Тем не менее я не стал бы исключать ревность на сексуальной почве. В одном я уверен точно: судя по финансовому положению сэра Бэзила, деньги не могли стать причиной его смерти. — Инспектор вдруг с каким-то отвращением посмотрел на сигару и положил ее на край пепельницы. — Давайте рассмотрим вероятные тайные мотивы, их тоже нельзя исключать. Конечно, возможен случай убийства на сексуальной почве, скажем, по причине ненависти к людям нетрадиционной ориентации. Однако такого рода нападения стали крайне редки с тех пор, как прекратилось судебное преследование гомосексуалистов. Я не думаю, что сэр Бэзил мог стать жертвой какого-нибудь случайного фанатика, хотя бы потому, что убийство случилось в театре.

— Конечно, нет, — подтвердил отец, — там просто не могло быть человека, способного на такие вещи. — Сэр Бэзил вообще не интересовался другими людьми, он был настолько эгоцентричен, что вряд ли у него были какие-то закадычные друзья или заклятые враги. Если не верите мне, спросите остальных актеров.

— Итак, оставим пока вопрос о мотивах, подумаем о тех лицах, которые могли быть причастны к убийству. К ним относятся все, кто случайно ссорился с жертвой, кто ревновал к его профессиональному успеху или просто был его недоброжелателем.

Отец скептически посмотрел на него:

— Уверяю вас, Бэзил был на редкость бездарен, и вам не удастся найти человека, завидовавшего его покупному успеху, а уж обо мне тут и речи быть не может.

— Хорошо. Но я должен проверить все версии. Я беседовал с каждым из членов труппы. Все они отзывались о ваших взаимоотношениях с сэром Бэзилом примерно одинаково. Они говорили о вашем соперничестве. Но о добрых, дружеских отношениях между вами никто не упомянул.

— Мой дорогой инспектор, сразу видно, что вы ничего не смыслите в театре. Все актеры до безумия ревнивы к чужому успеху и никогда не прощают удачи сопернику. Но иногда это вовсе не мешает их дружбе. Бывают и сложные ситуации, ссоры и даже ненависть друг к другу, но мотивом для убийства это никогда не становится. И знаете почему? Потому что рано или поздно найдется такой критик, который напишет разгромную статью даже о самом преуспевающем актере. Так или иначе мы всегда оказываемся квиты. Вы можете вытащить меня отсюда?

— Это не просто сделать, сэр. Следствие идет очень медленно. Только так можно избежать непоправимых ошибок.

— Но я не совершал преступления! — Голос отца был полон отчаяния. Корделия подошла к нему и, прижавшись, положила голову ему на плечо. Невозможно было спокойно слышать его крик о помощи.

Инспектор Фой выглядел расстроенным. Он положил в карман карандаш и блокнот и захватил с собой недокуренную сигару.

— До свидания, Хэрриет, я буду держать вас в курсе расследования.

Он хотел было подать мне руку, но передумал и направился к двери. Я напрасно пыталась понять, о чем он думал в ту минуту. У него был такой безмятежный вид, словно он предвкушал, как наконец возвратится домой и жена подаст ему вкусный ужин. Но я даже не знала, женат ли он…

— Я привезла пирог, который сама приготовила, — сказала Корделия, когда мы остались одни, и с гордостью положила на стол сверток.

Отец взял его в руки очень осторожно:

— Бог мой! А что ты в него положила? Он что-то больно тяжеловат, милая…

— Тссс… — прошептала Корделия, покосившись на констебля, охранявшего дверь.

— А… я понял… — Отец заговорщицки улыбнулся. — А что же я буду делать, когда перепилю решетку? Камера у меня на первом этаже, но через стену я не перепрыгну. Тебе нужно было приготовить еще один пирог, с лестницей внутри. Н-да, хотел бы я знать, что скажет Лавди, когда обнаружит, что ты похитила его инструменты.

— Я принесла почту, — сказала я.

Отец взглянул на конверты.

— Половина из них — счета, — моментально определил он. — Передай маме, что их надо оплатить. Это срочно. Они отменили постановку, и теперь денег мне не заплатят. Вот письмо из банка, и еще этот парень Поттер требует погасить задолженность. — Он бросил письма на стол. — Ничего, придется ему подождать; все равно они не могут предъявить мне иск, пока я нахожусь под следствием.

Я убрала письма в сумку. Пока папа и Корделия разыгрывали между собой сцены из «Ромео и Джульетты», я отправилась разыскивать сержанта Твитера.

По возвращении домой мы увидели все тех же журналистов у наших ворот. Шел дождь, они стояли под раскрытыми зонтиками.

— Никакого покоя нет, — выглядывая из-за двери, заметила наша соседка миссис Ньюбиггин, которую я недолюбливала, — ее так и распирало от любопытства. Завидев нас, она указала на меня пальцем: — Вот эта девушка. Нечего сказать, хорошее соседство. Что там у вас происходит? Кто-то мучает животное?

— Простите, — отозвалась я, — это наша собака лает, она еще не привыкла.

Я заслонилась рукой от камер и позвонила в дверь, за которой раздавались оголтелый визг и лай. Дерек тут же накинулся на меня, облизывая руки шершавым розовым языком.

— Что с ним? — спросила Корделия.

— Он рвет все, что попадется, а как услыхал, что вы идете, просто взбесился, — сообщила Мария-Альба.

— Он просто скучал… — Я погладила Дерека, пытавшегося запрыгнуть ко мне на руки. — Но как он нас учуял — это интересно, из него получилась бы отличная ищейка.

— И, возможно, он совершил бы подвиг, — добавила Корделия, — защитил меня от похитителей детей или тебя от наемных убийц. И стал бы знаменит, как Бобби Грей. Это так здорово!

— Я твою идею не поддерживаю.

— Ты ужасная зануда! Лучше назови его Дирк Боггард, это будет более стильно, чем Дерек.

Мы так и не пришли к согласию. Дирк — это имя показалось мне слишком грубым, именем, лишенным даже намека на поэзию.