Обман на Орд Цестусе

64

— Куда ты меня ведешь?

— Шшш, — ответила Шиика Тулл.

Больше часа они шли по неровной земле. Джанготат уже давным-давно потерял направление — так много было изгибов и поворотов. На его глазах была повязка двойной толщины, и еще сверху на голову надет мешок. Тройная защита. Почему это так важно? Ему обещали сюрприз, затем сказали, что он сможет насладиться им только в том случае, если позволит завязать себе глаза. Это, видите ли, тайна.

Он согласился, затем Шиика и брат Фейт повернули его кругом. Когда он остановился, он почувствовал ветер и догадался, куда он стоял лицом. Когда они повели его вверх по склону холма, ему пришлось забыть эти мысли и сосредоточиться на том, как бы не упасть и не переломать себе кости.

Примерно через пятнадцать минут подъема воздух стал холоднее, земля — ровнее, и он понял, что они вошли в пещеру. Даже после этого повязку не сняли: они кружили и петляли по пещере, по ненадежной опоре, слыша вдали странное водяное эхо.

А потом они ещё почти час шли по неровной земле. Дважды он слышал звуки падающей воды, на тыльные стороны его рук попали прохладные туманные брызги. Затем они начали спускаться по высеченным в камне ступеням.

Он просто стоял там, задаваясь вопросом, чего же она хочет от него. Но она так ничего и не сказала. Наконец, чувствуя легкое раздражение от одиночества и темноты, он сказал: «Что?», сразу же смутившись от нелепости этого слова.

Его руки нащупали повязку.

— Нет, — произнесла Шиика. Её прохладные пальцы опустили его руки.

— Почему нет?

— Ты не должен пользоваться своими обычными ощущениями, — ответила она. — Глазами или ушами.

Замешательство боролось с мощным и непривычным побуждением сделать ей приятное. Возможно, не так уж это странно. Она спасла ему жизнь и показала себя надежным товарищем.

— Чего ты ждешь от меня?

— Слушай свое сердце, — сказала она. — Скажи мне, что ты чувствуешь?

Он остановился и подумал. Несмотря на предупреждения, он сосредоточился на окружающих звуках и ощущениях. Он слышал слабое журчание воды и отдаленные звуки падающих капель, отзывающиеся эхом в темноте. Он чувствовал неровную землю под ногами и…

— Движение воздуха на моей коже, — ответил он.

Её голос звучал слегка раздраженно, но всё ещё спокойно.

— Нет. Глубже. Не ощущения, а сердце.

— Я слышу воду…

— Нет! Перестань пользоваться своими ушами. Что ты чувствуешь? Вот здесь. — Она положила руку на его сердце. Он глубоко вздохнул, чувствуя, как будто тепло её ладони проникает ему в грудь.

Внезапно он убедился, что она не просто разыгрывает его. Здесь действительно что-то было, если только он сможет это найти.

— Я чувствую… тепло.

— Где?

— Внутри, — ответил он. Он попытался продолжить, но не смог найти слов. Затем он заметил, что искусственный мрак, в который он вынужденно был погружен, больше не черный. Появились какие-то очертания — словно лица, наблюдающие за ним, оценивающие его. Он не вполне различал их, но, казалось, они не похожи на привычные картины, имеющие измерение. Скорее некие извивающиеся формы, пробивающиеся сквозь плоскую эластичную поверхность. Округлые лица с пустыми глазами. Он чувствовал, что знает это существо, но не был уверен, откуда или при каких обстоятельствах…

— Похоже на плавание в золотом потоке, — услышал он собственные слова. — Я в полусне, но в то же время совершенно бодр.

— Да.

— Я … о! — Он снова начал говорить, но затем его горло, казалось, наполнилось пылью. И тут в темноте замерцали пятнышки света. За ними последовали смутные фигуры, то вместе, то разделяясь, потом снова вместе…

Его ноги задрожали и подкосились. Остаточное явление после ранения? Он упал на четвереньки, затем почувствовал на плечах её руки. На то, чтобы вдохнуть, понадобилось несколько секунд. Затем он снова встал и уронил руки, сжимая и разжимая пальцы, дыша поверхностно и сильно. Дрожа, чувствуя себя так, словно сейчас взорвется, он поднял руки к повязке, затем заколебался.

— Шиика? — неуверенно окликнул он.

— Да, — ответила она. Одно-единственное слово успокоило. Он снял с головы мешок и развязал повязку.

Свод пещеры был низким, но светился теплом и тусклым оранжевым светом. Сияние исходило из-под поверхности водоема, который ритмично колебался. С потолка свисали сталактиты, стены блестели, словно отполированные вручную. Вся земля под ними пульсировала мягким и ровным сиянием, отражающимся в водопадах замерзшего камня.

Он закашлялся, осознав, что на секунду позабыл даже дышать.

На поверхности воды плавало штук десять угрей, огромные молочные глаза изучали их. Казалось, этот странный свет исходит от них, так, что время от времени их кожа становилась почти прозрачной. Джанготат смог разглядеть кости и внутренние органы.

Они были слепы.

— Что это за место? — спросил он и понял, что некая часть его уже знает ответ на этот вопрос.

— Сюда угри приходят встречать нас.

— Дашта-угри? — Он мало знал о них, кроме того, что слышал на брифингах джедаев. Знал, что они — часть машин УД. — Живой компонент биодроидов? Мы думали, что они родом с гор Дашта.

— Нет, — спокойно сказала она. — И горы, и угри названы в честь Килафора Дашта, первого исследователя, нанесшего на карту как горы, так и пещеры Зантай четыреста лет назад. Тысячелетиями они были священны для кси'тинг, но ушли в пещеры, когда улей начал завоевание Цестуса.

— Эти выглядят больше, чем те угри, которых мы видели, — возразил он.

— Те — молодежь, еще до полового разделения.

Вода нежно журчала. Один из них лениво описал круг, а затем вернулся. Их слепые глаза изучали его. Почему?

Шиика всё ещё говорила, хотя она должна была бы понять, что его ум полностью захвачен зрелищем.

— Цестус испещрен проходами, подземными реками и водоемами. Даже кси'тинг не знают, где расположено гнездо дашта-угрей. Насколько нам известно, это последнее оставшееся место, где они взаимодействуют с другими видами. Здесь они дали нам первые споры грибов.

— Лекарства?

— Да. И пища без мяса.

— Но разве это дашта? Согласно моему исследованию, они слишком крупные. Они… эти существа разумны… — Откуда он это знал? Они пока еще ничего не сделали, только плавали. Но что-то было в этих слепых глазах. Они издавали нежные звуки, воркуя, призывая, утешая…

— Да, — согласилась Шиика.

Он покачал головой.

— Я читал сообщения. Дашта неразумны.

— Не то чтобы неразумны. Скорее, они находятся в некоем сне. Дар Проводников — целая жизнь во сне. Даже в бессознательном состоянии их нервные системы предоставляют чувствительность к Силе. Я всего этого не понимаю. Я просто благодарна, что это работает.

Он остановился на миг, переваривая информацию.

— О чём ты говоришь?

— Самки-дашта откладывают миллионы яиц, — сказала ему Шиика. — Самцы оплодотворяют всего несколько тысяч. Из неоплодотворенных яиц вылупляется молодежь, которая никогда не повзрослеет.

— Угри отдали вам своих детей?

Она кивнула.

— Тех, кто погиб бы в борьбе с оплодотворенными братьями и сестрами. Они живут, и, живя, дают жизнь нам — тем, кто отнесся к ним по-дружески.

— Почему так?

— Когда-то давно, — рассказывала Шиика, — эта планета была более плодородной, и здесь было больше разумных видов. Они погибли, соперничая друг с другом, как песок поглотил леса. Борьба за выживание была неприятна для дашта, и они ушли глубоко в ядро планеты. Мы первые стали их новыми друзьями за тысячелетия.

— Вы.

— Да. Угри предложили нам свои неоплодотворенные яйца, зная, что УД помогут Цестусу прочно войти в сообщество миров.

— Но в этом мире тоже есть конфликт.

— Да. Пока есть те, кто ест, и те, кого едят, конфликт будет. Но дашта дают возможность разумным существам удовлетворять свои нужды, не убивая друг друга. Это наша возможность, не наше настоящее.

Война редко начинается из-за нужды, подумал Джанготат. Желания гораздо более смертоносны. Кси'тинг оттеснили пауков в горы. Если эпидемии не были несчастным случаем, то «Цестус Кибернетикс» почти уничтожила улей. А сепаратисты и Республика могут уничтожить «Цестус Кибернетикс»…

Бесконечная цепь подавления и разрушения. А он сам — одно из её самых сильных звеньев.

Джанготат держал свои мысли при себе. Здесь было нечто более важное, чем философский разговор. И он жаждал понимания сильнее, чем следующие пару минут жаждал воздуха.

— У них нет глаз. Почему они сияют?

— Для нас, — сказала она и села на камень, чтобы смотреть на угрей. — Для тебя и для меня. Иногда я прихожу сюда. Не так уж часто, но бывает, когда мне нужно обновить себя.

Её слова были верны. Он чувствовал это уже несколько минут. Это было ощущение не тепла, не холода… но чего-то еще. И это было… ощущение полноты жизни. Он чувствовал, как рассыпается короткая жизнь, полная смертоносных уроков, как будто он не был тем, кем его научили быть. Но тогда — кто он?

— Я — солдат, — прошептал он.

— Нет, — сказала она. — Это лишь твое программирование.

Он выпрямился.

— Я — клон-брат могучего воина.

— Нет. — В голосе Шиики не было никакой насмешки. Была какая-то другая эмоция, названия которой он не знал. — Это просто твое тело, твоя генетика. Мы больше, чем это. Ты — не твои «братья», и они — не ты.

Зрение Джанготата замутилось, и он потер глаза рукой. Он был ошеломлен, увидев на пальцах влагу. Он не помнил, чтобы когда-либо проливал слезы. Он знал, какие они, но никогда не видел своих собственных. И если он смог сделать одну вещь, которую никогда не делал… возможно, будут и другие?

Что это за место? Одной его половине захотелось убежать как можно быстрее. А другой хотелось прилечь здесь и купаться в свете угрей до конца своих дней.

— Что ты чувствуешь?

Он снова закрыл глаза. Странное покалывание, как будто от онемения, охватило его и словно вознесло над самим собой. Он слышал, что говорит, но не понимал слов, и понял, что он, вполне возможно, вообще никогда не знал себя по-настоящему.

— Что я чувствую? — спросил он. Его голос задрожал от эмоций. — Что ты со мной сделала? Я чувствую всё. Всё, чего я никогда не знал, чего мне не хватало. — Она взяла его руку. Её пальцы были маленькими, и теплыми, и прохладными. — Я… вижу себя, снова в младенчестве и до самой старости.

Это было верно.

Ребенок.

Младенец, плавающий в бутыли, дитя бесконечной ночи.

Его тело, растерзанное войной, умирающее, боевой огонь всё ещё горит в его глазах.

Затем другое тело — взрослого Джанготата, изношенное и разрушенное не войной, но временем — временем, которого у него никогда не было. Морщинистый Джанготат с потускневшими глазами, но улыбающийся, окруженный…

— Да?

На секунду он увидел детей, которым никогда не даст жизнь, внуков, которых никогда не возьмет на руки, и внезапное мучительное ощущение, что он на неверном пути, было так опустошительно, что он почувствовал, что сейчас разорвется. Как будто всё, что он испытал на Цестусе, пробудило в нём какую-то глубокую и непобедимую генетическую память. Память о том, какой должна быть его жизнь. Могла быть, будь он ребенком любви, а не войны. Он видел тех детей, но теперь в их глазах он почерпнул силу, чтобы вернуться к собственному младенчеству, к…

Джанготат упал на колени. Слезы, которые он всю жизнь подавлял, хлынули снова.

— Это неправильно, — шептал он. — Всё неправильно. — Он взглянул на неё пустыми глазами. — Я никогда не слышал сердца моей матери. Никогда не чувствовал её эмоций, когда спал в безопасности у неё под сердцем.

— Нет, — мягко сказала Шиика.

Руки дрожали, и он спрятал лицо в ладонях. В любой другой день своей жизни он бы устыдился столь сильных чувств и слез, но сейчас Джанготат был выше стыда.

— Никто никогда не качал меня в колыбели, — говорил он. — Никто не будет скучать по мне, когда я погибну.

Он замолчал и в тишине услышал внутренний голос, шепчущий: Пожалуйста, Шиика. Скажи, что ты будешь скучать по мне, когда меня не станет. Когда я выполню то, чему я обучен в совершенстве.

Когда я умру.

Здесь, на этой планете. Или на следующей. Или на следующей. Скажи мне, что у тебя останутся воспоминания обо мне. Что ты будешь мечтать обо мне. Помнить мою улыбку. Хвалить мою храбрость. Мою честь. Пожалуйста. Что-нибудь. Что угодно.

Но она не говорила ничего, и он понял, как же хорошо, что он нашел такое место, где пережил то, что никто не мог разрешить. Это его одиночество, его жестокая и неумолимая судьба. И в этот ужасный момент все громкие слова о бессмертии ВАР казались столь же пустыми, как брюхо сарлакка.

— Джанготат?

Несмотря на это ужасное осознание, он не смог сдержать очередную неуклюжую жалобу:

— Никто никогда не говорил, что любит меня. — Он повернулся и посмотрел на неё. Странно: отвести взгляд от водоема словно требовало физического усилия. — Я действительно так уродлив?

— Нет.

Нет. Он не был извращением природы. Он чувствовал всё, что она не сказала, знал, почему она привела его сюда: чтобы испытать страх и одиночество, которые он спрятал от себя. Его ум словно онемел. А еще это было необходимо.

Его следующие слова были едва слышны.

— Почему те, кто находят это место, потом уходят отсюда?

— Джанготат, дело не в том и не в другом. Наша жизнь не состоит из одних только действий и приключений, или только из духовных размышлений. Верно, братья и сестры приходят сюда размышлять. Но потом они возвращаются в мир.

— В какой мир?

— Во внешний мир. Фермы, шахты, город. Миру мы нужны активным, но также способными размышлять о последствиях наших действий. Выполнять приказы — это хорошо, Джанготат. Мы все живем в обществе с взаимными обязательствами. Но выполнять их без вопроса — значит быть машиной, а не живым существом. Ты живой, Джанготат?

Его губы шевелились, но слов не было.

— Думаю, что да. Проснись, пока не стало слишком поздно. Ты не просто номер, ты — человек, живой человек. Ты родился, считая себя неким видом машины, запрограммированным устройством. Это не так.

— Тогда кто я? — Он с трудом моргнул, дрожа. — Что это за чувство? Я никогда не знал его. — Он остановился, открыв рот от удивления. — Одиночество, — наконец, сказал он, отвечая на собственный вопрос. — Я чувствую себя таким одиноким. Я никогда не чувствовал этого раньше. Как я мог? Меня всегда окружали мои братья.

— Я чувствовала себя одинокой и в толпе, — сказала Шиика. — Только одно действительно излечивает одиночество.

— И что же? — Очередная мольба, но от этого ему не было стыдно.

— Чувство, что вселенная знает о нас.

Замешательство боролось с ясностью.

— Но как может она видеть меня среди множества братьев? Мы все одинаковы.

— Нет, — сказала она, и в её голосе появилась новая резкость. — Вовсе нет. Как ты сам говорил мне, среди вас нет двоих, имеющих одинаковый опыт. Значит, среди вас нет двоих одинаковых.

— Я солгал, — сказал он с болью. — Внутри нет ничего моего. Все наше. ВАР. Мои братья. Кодекс. Но где же я? Кто я?

— Прислушайся к своему сердцу. — Её ладонь и пальцы легли на его грудь. Он чувствовал тепло — так глубоко, что на миг он испугался, что, если она уберет руку, он превратится в лед.

Опять.

— Биение твоего сердца говорит обо всём. Говорит, что все мы уникальны. — Она сделала паузу. — И что во всей этой уникальности мы одинаковы.

Мы одинаковы… потому что мы все уникальны. Слова эхом отозвались в пещере, но он не просто услышал их ушами. Теперь он понял, почему она просила его не прислушиваться к звукам. Прекратить пользоваться внешним слухом и таким образом услышать тайны, что шептали внутренние голоса.

— Уникальны, как уникальна каждая звезда. Как уникальна каждая частица вселенной.

Он говорил с собой. Она говорила с ним. Дашта-угри говорили с ним. Говорило его морщинистое, бородатое, любящее и любимое будущее — Джанготат, которого никогда не будет. Ребенок, которым он никогда не был, который знал любовь матери и счастливый дом, мать, которая воспитала бы его так, что он однажды смог бы сделать свой собственный выбор в этом мире…

Все они говорили с ним. Каждый — своим собственным голосом, но вместе они слились в едином хоре, едином смешанном чувстве, переполненном простотой и пребывающей вечно любовью.

Он упал с колен на бок. Вся фальшивая сила, вся бравада ушла из него, как вода из отжатой губки. Вместо этого осталось ощущение легкости, а не мощи. Он всегда считал себя человеком железной воли, если не дюрастиловой. Но зачем нужен дюрастил воздуху, или воде, или любви?

Джанготат услышал скользкий влажный звук, затем ещё один и ещё. Он поднял голову. Безногие угри, извиваясь и воркуя, выбирались из водоема и окружали его. Очень осторожно он наклонился и дотянувшись, коснулся ближайшего. Слепое безглазое лицо наблюдало за ним с пронзительно огромным пониманием. Его прикосновение было самой Любовью.

— Что ты видел? — спросила Шиика позади него.

— Другую жизнь, — ответил он. — Я мог родиться от отца и матери. Иметь братьев и сестер. Играть со своими питомцами.

Казалось, это последнее удивило её.

— Питомцами?

Его захлестнула нелепая нежность.

— Однажды я увидел корозианского феникса. Это самое прекрасное существо, что я когда-либо видел. Я захотел одного. Как питомца. — Он засмеялся над собой. — Но не в этом положении. Ни на каком посту, который я знаю. Это обременяет армию, понимаешь?

— Странно, — сказала она с беспокойством в голосе. — Странно. Обычно Проводники оказывают исцеляющее действие.

— Так и есть, — улыбнулся он. — И получив этот другой выбор, я выбираю свою жизнь. Как и для чего бы я ни был рожден, я выбираю всё, что привело меня к этому моменту. — Он снова остановился, мир кружился вокруг него. В нём. — Я выбираю всё, что привело меня сюда, на это место, и к тебе.

Она опустилась рядом с ним, и угри посторонились, освобождая место. Хотя у них и не было глаз, они видели всё.

Она прижала свои полные теплые губы к его губам, положив руки ему на щеки, чтобы притянуть его поближе. Хотя ему уже случалось разделять поцелуи с другими женщинами, этот был совсем другим — охватившим его сердце.

Шиика Тулл прижалась своей щекой к его и прошептала что-то, что он не вполне расслышал.

— Что? — спросил он, боясь, что не так понял. — Что ты сказала?

— То, чего ты никогда раньше не слышал, — ответила она. Затем снова остановилась, прежде чем произнести слова, которые он желал услышать всю свою короткую жизнь. — Я тебя люблю.

На прекрасном темном лице Шиики Тулл играл отраженный свет. Джанготат знал, что не было во всей его сущности большего покоя, чем это. Они целовались снова, её губы горели на его губах.