Очень мелкий бес

14

Оказавшись дома, Мухин первым делом залез в кладовку и отыскал за банками с краской респиратор, в котором прошлым летом покрывал пол едким лаком. Надел его — в нос ударил запах резины; это было неприятно, но терпимо, — прошел на кухню, покидал в полиэтиленовый пакет домашние запасы чеснока и выбросил в мусоропровод. Даже вид чесночных головок был ему отвратителен; одна выпала из пакета, и Мухин остервенело растоптал ее движениями из ритуального чукотского танца, посвященного поимке и разделке моржа, а потом тщательно вымыл пол.

Самое мерзостное заключалось в том, что Мухин вполне понимал неадекватность своего поведения и очень страдал от этого. Чувства его находились в совершеннейшем раздрае. В нем боролись два человека: один — рассудительный, неспешный в движениях, уверенный в том, что знает себе цену и что эта цена высока; другой — буйный, до сего времени дремавший в глубинах подсознания и вдруг неведомо как и зачем вырвавшийся наружу. Побеждал именно буйный, а рассудительному оставалось быть вынужденным свидетелем его несуразных выходок и страдать из-за них морально и физически.

Покончив с чесноком, Мухин зачем-то пробежался по комнатам, украшенным живописными полотнами кисти мамы Мухина, папы Мухина, жены Мухина и лично самого Мухина, а также рисунками мухинских сыновей, и остановился перед стен­кой, в которой хранилось семейное серебро. Рассудительный попробовал урезонить его, но, пока он перебирал в уме аргументы (а ум у них был общий, и он спотыкался о мысли буйного), буйный открыл военные действия и вытряхнул серебро на журнальный столик. «Что ты делаешь!..*— мысленно воскликнул рассудительный, но буйный оборвал его с такой страстью, что он тут же сделал вид, будто происходящее его вовсе не касается. Развивая успех, буйный деловито сгреб в охапку серебряные ложки и снова погнал мухинское тело к мусоропроводу. «Жена приедет — убьет!» — ужаснулся рассудительный, наблюдая все это как будто со стороны. «Я сам ее убью! — пообещал буйный. — Нечего было покупать чеснок и собирать серебро!» При упоминании о чесноке и серебре их общее тело передернулось. «Дура набитая!» — выдал буйный потаенные мысли Мухина о жене. «Не смей так думать! — возразил рассуди­тельный.— Она мать твоих... моих... наших детей!» — «Ха, ха, ха!»— демонически рассмеялся на этот пассаж буйный, взлетел под потолок и стал кружить вокруг люстры. «Ха, ха, ха!» — посыпался вниз, на голову рассудительного, его дробный смех.

Тут уж и рассудительному изменила рассудительность. Он схватил со столика гипсовую химеру, подарок тещи, привезенный из турпоездки во Францию, и запустил ею в выделывающего воздушные пируэты буйного. Промазал и залепил в середину зеркала, висящего между двумя картинами на противоположной стене. По зеркалу разошлись частые трещины, нижняя его часть рухнула на пол. Рассудительный устремился к осколкам, поднял, кровавя пальцы, самый большой. «Ха, ха, ха! Жена при­едет — убьет!» — передразнил его буйный и слизнул стекающую по руке струйку крови.

Оба ощутили на языке солоноватый и одновременно сладкий привкус и, покоряясь могучему, но неясно откуда пришедшему зову, принялись лизать порезы. А тело их урчало, содрогалось от наслаждения, просило: «Еще, еще!» Буйный уже готов был пустить в ход зубы, чтобы разорвать плоть, мешающую литься сладкой жидкости, и — насытиться, насытиться, насытиться! «Мы погибнем!» — прорвалась сквозь пелену сладкой истомы мысль рассудительного, и, как ни странно, она остановила буйного. Общими усилиями они оторвались от окровавленных ладоней, которые все еще сжимали осколок зеркала, и вскрикнули: в зеркале не было отражения!

Осколок выпал из слабеющих рук. Буйный поплыл на окраину мухинского сознания и вскоре совсем исчез. Раздвоение кончилось так же внезапно, как и началось. Мухин медленно подошел к оставшейся на стене части зеркала и вгляделся в то мес­то, где надлежало быть его лицу. Увы! Там отражалась подернутая паутиной трещин розовотелая красавица в рубенсовском стиле; правая ее нога, зачем-то укороченная художником, казалась в искаженном отражении вообще лишенной колена — пышное бедро переходило прямо в ступню с наманикюренными ногтями.

Мухин застонал и перевел безумный взор вправо от зеркала. Там висела картина, которая изображала в натуральную величину обнаженную девушку с распущенными волосами, стоящую среди больших, с автомобильное колесо кувшинок. Слева же от зеркала на фоне грандиозного, сизо-малинового солнца сидел на могучем коне бога­тырь и лениво ковырял копьем истлевшие кости.

Такое уж было у Мухиных передающееся из поколения в поколение семейное хобби — писать картины маслом. Когда-то Иван потратил целый месяц, добиваясь, «что­ бы конь был не хуже, чем у Делакруа, а богатырь, как у Васнецова», и наедине с собой не сомневался, что достиг желаемого. В трудные минуты один взгляд на богатыря помогал Мухину обрести равновесие, но сейчас даже это многократно испытанное средство не оказало действия. Хуже того, ему привиделось, что богатырь перебирает его собственный прах.

Пересиливая себя, Мухин добрался до телефона и, слепо тыча в кнопки, с третье­го, не то с четвертого раза набрал номер Марксэна Ляпунова. На его счастье, Марксэн оказался на месте. Он недавно расстался с литературным критиком Пшердчжковским, но поскольку Пшердчжковский спешил по своим делам, то выпили они напоследок всего по бутылочке пива, и теперь Марксэн страдал от острой алкогольной недостаточности. Это только способствовало энтузиазму, с которым он отозвался на отчаянный призыв Мухина.

— Мне плохо, Марксэн, — пробубнил Иван и лишь после этого догадался снять респиратор. — Мне плохо, — повторил он противным замогильным голосом, не оставлявшим сомнений в тяжести переживаемого им момента. — Мне мерещится вся­кое. Вокруг люстры летаю. И-эс-эс — как в нашей энциклопедии... Мне очень плохо. И страшно. Я боюсь, Марксэн, я очень боюсь...

— Так! — решительно прервал его Ляпунов. — Ты, брат, допился. Delirium tremens в натуре. Капни в стакан воды нашатыря, употреби это — ив постель. Главное, про­держись до моего приезда! У тебя выпить есть чего?

— Шампанское... водка... коньяк... ликер «Адвокат»... — зачем-то стал Мухин перечислять на память содержимое бара.

— Ни к чему без меня не притрагивайся! Через полчаса буду. Ничего, я тебя в два счета поставлю на ноги!

Когда Ляпунов вошел в незапертую квартиру, Мухин по-прежнему сидел у телефона; на шее у него болтался респиратор.

— Мне плохо, Марксэн, — сказал он все тем же противным голосом, будто про­должал телефонный разговор. — У меня такое состояние... Там в комнате богатырь... так вот, ощущение, будто он колет меня своим копьем... или плашмя бьет, как милиционер дубинкой... Я, Марксэн, из милиции бежал...

— Нашатырь принимал? — спросил Ляпунов строго.

— Нет...

— Зря! — Ляпунов повел глазами и, на беду Мухина, приметил на стене аптечку. — Я тебе накапаю, — радостно закричал он, обнаружив пузырек с нашатырным спиртом, — как новенький будешь, глянцем покроешься!

Мухин принял стакан и механическим движением опрокинул его в себя. Вслед за этим внутри Мухина зажглась звезда. Она стремительно расширилась, и не объяснить было, как она помещается в столь малом объеме. Распираемый звездой, Иван подскочил и, мыча, подобно быку, получившему профессионально выверенный удар, на­ летел на стену. Марксэн увернулся от него и принял надменную позу тореадора.

Прошло несколько минут, прежде чем, к своему удивлению, Мухин понял, что не умер. Более того, лекарство подействовало. До ясности мысли ему было еще далеко, однако приключившаяся чертовщина отодвинулась куда-то и подернулась дымкой, будто кошмарный сон. Иван обратил к Марксэну затравленный взгляд и сказал:

— Надо что-то делать. Позвони Февронье, Чону или госпоже Любаве. Хоть кто-то, может быть, примет меня прямо сейчас. Сам я не в силах...

— Запои дед Колымагин лечит. Еще можно к бабе Пульхерии обратиться...

— Да какой запой! Мне диагностика нужна. Чувствую: что-то у меня с энергетикой

не то...

— Тогда к Элине. Но Чон тоже подойдет.

Марксэн наконец понял, что Мухин не похож на запойного. «Довели, подлецы!» — подумал он, подразумевая под подлецами мухинских паранормалов. Рассказы на тему «Мухин и экстрасенсы» были любимым коньком Ляпунова, и, надо заметить, они пользовались неизменным успехом. Завершал их Марксэн обычно одинаково, говоря с озабоченным видом: «Боюсь, как бы не свихнулся он от такого общения!» И, видать, накаркал...

— Звони, Марксэн, звони! Если с ними ничего не получится, к этому... ну, который фантомов создает и по ним диагноз ставит...

— Дульчевский, — подсказал Ляпунов.

— Да, Дульчевский. Позвони ему. Пусть хоть по фантому...

Все упоминавшиеся — и «народная целительница Февронья, ограждающая от сглаза и порчи», и кореец Чон Ир Сун, «владеющий знаниями Древнего Чусона», и ясновидящая госпожа Любава, «способная познать болезнь, грозящую человеку в будущем, и поставить защиту», и дед Колымагин, «дистантно лечащий от запоев и предупреждающий циррозы», и баба Пульхерия, «ставящая заслон нечистой силе и укрепляющая защитные функции организма», и Элина, «работающая по ауре методами тибетских магов», и Дульчевский, «специалист по созданию двойников-фантомов, неотличимых от оригинала и выполняющих разнообразные функции», — все они были персонажами мухинско-ляпуновской «Энциклопедии паранормальных чудес».

— А может быть, не стоит никому звонить? Отлежишься и завтра будешь как огурчик, — сказал Марксэн. — Если хочешь, я у тебя останусь. Все равно мне сегодня на работу уже поздно. А чтобы скучно не было, Бунчукова позовем. И Каляева с Портулаком. — Он подумал. — И Пшердчжковского можно.

— Звони, Марксэн, звони! — повторил Мухин, как заклинание, будто и не слыша его. — Прямо по списку! Говори, что ты от меня лично!

С этими словами он уполз в комнату. Оттуда донесся скрип диванных пружин.

Ляпунов понял, что спорить бесполезно. В составленном Мухиным списке против имен, фамилий или псевдонимов паранормалов стояли номера телефонов и указывалась специализация — например, «лечит болезни живота, молитвенная ликвидация запоров» или «гадает по кофе, определяет геопатогенные зоны, телепатирует».

Сообщалось также, как паранормал предпочитает себя именовать. Это было весьма кстати, учитывая то, что маги презирали колдунов примерно так же, как патриции плебеев, целители дружно обижались, если их причисляли к экстрасенсам, ясновидящие грозили судом тем, кто по неграмотности называл их гадателями, а Главный Шаман Людей и Верховный Шаман Сибири, бывшие между собой в контрах, и вовсе угрожали испепелить плевком каждого, кто посмеет их перепутать. Почему они до сих пор не испепелили друг друга, оставалось загадкой. И тех, и других, и третьих Марксэн считал первостатейными жуликами и завидовал их способностям делать деньги из ничего.

Специалистов по диагностике было восемнадцать человек. Первым по алфавиту шел бурятский целитель Айдабыйдин, возле фамилии которого была странная при­писка — «проездом». Далее следовали чудодей Борислав, колдун Буренков Трофим Трофимович и четыре мага — работающие в паре Вислоусов и Евфрат, Дульчевский, а также ЗЕНОН, чье не то имя, не то фамилия, не то псевдоним было напечатано прописными буквами; возможно, это была аббревиатура какого-то учреждения. ЗЕНОНА подпирали «диагност по фотографиям и другим личным предметам» экстрасенс Роман Кальников, ясновидящие Кумганов Е. Т. и Лукерья, русский национальный йог Федор Тарасович Мулькин и мануальный чародей Перельман. Гадатели были пред­ставлены супругами Евой и Маратом Пушкиновыми. Замыкали список кореец Чон Ир Сун, магесса Элина, колдунья Элита и мексиканская шаманка Эсмеральда Христофоровна, «использующая древне ацтекскую технологию релаксации».

Марксэн, смущенный припиской, пропустил бурятского целителя и принялся звонить подряд по списку. Но увы! Магия фразы «Я от Ивана Михайловича», видимо, была не столь сильна, как казалось Мухину. Чудодей Борислав спросил: «А кто это?» — и, не дослушав путаные объяснения Марксэна, повесил трубку. Колдун Буренков Трофим Трофимович, как любезно сообщила его супруга, уехал на огород сажать картошку. Маги Вислоусов и Евфрат находились на гастролях, и привет от Ивана Михайловича принял автоответчик. У Дульчевского было занято. Телефон ЗЕНОНА поскупился даже на ответные гудки и ограничился таинственными шорохами.

Пробежав список дальше, Марксэн отверг кандидатуры «диагноста по фотографиям» Романа Кальникова, национального йога Мулькина (потому что увидел Мухи­на в позе лотоса, и ему стало смешно) и мануального чародея Перельмана. Подумав, он отсеял также гадателей Пушкиновых, которые ассоциировались у него с цыганским табором, и шаманку Эсмеральду Христофоровну. Ясновидящий Кумганов Е. Т. отсеялся сам, сообщив, что он был бы рад помочь уважаемому Ивану Михайловичу, но, к сожалению, накануне поскользнулся на яблочном огрызке, вывихнул голеностоп и сейчас находится на постельном режиме. Чон Ир Сун отбыл в Париж на конгресс хранителей тайн Древнего Чусона. Магесса Элина, по сообщению ее домашних, пребывала в астральном контакте с буддой Шакьямуни и совместить будду с Мухиным не могла. Что же до колдуньи Элиты, то ее секретарша сказала, что может записать Мухина на прием, но только на конец следующего месяца.

Таким образом, осталась одна Лукерья. В начале работы над энциклопедией Иван поручил Марксэну съездить к Лукерье для сбора, как он называл, показаний, и неопытный по части обращения с тонкими душами чародеев и целителей Марксэн довел ясновидящую своими вопросами до гипертонического криза. У Лукерьи в паранормальных кругах оказались обширные связи, и энциклопедии едва не объявили бой­кот. С немалым трудом, посулив Лукерье дать ее большую фотографию и вдвое увеличить размер статьи о ней, удалось тогда Мухину вернуть все на круги своя, а с Марксэном он не расстался лишь потому, что не нашел никого ему на замену. Но и Марксэн не обошелся без потерь морального свойства. Его разыскал человек, назвавшийся менеджером Лукерьи, усадил в свой «мерседес», показал пистолет и без церемоний пообещал его употребить, если Марксэн еще раз посмеет...

— Не посмею! — поспешно заявил Марксэн, вываливаясь из машины.

Когда он поведал об этом разговоре Бунчукову, тот сказал:

— Подумаешь, пистолет! У моего друга восемь пистолетов. В случае чего, один я попрошу для тебя, и вы сможете устроить дуэль.

Несмотря на такую блестящую перспективу, новая встреча с сумасшедшим менеджером не входила в планы Марксэна. Но Лукерья, как на грех, оказалась дома и с ходу согласилась принять Мухина.

— Завтра? В котором часу завтра подъезжать? — упирая на слово «завтра», с надеждой, что за ночь все рассосется, спросил Марксэн.

— Да чего уж откладывать. Везите, — сказала ясновидящая. — Ивану Михайловичу всегда рады помочь. И, кстати, он учеников моих посмотрит. Кое-кто из них далеко пойдет! Двое, без сомнения, достойны упоминания в его энциклопедии... Приедете — переговорим. Жду!

Ляпунов отправился к Мухину. Тот лежал на диване, широко раскинув руки, в позе распятого гладиатора.

— Лукерья готова принять, — сказал Марксэн, — но хочет, чтобы за это мы описали подвиги двух ее воспитанников. Я против — шарлатаны, наверное...

Мухин слабо пошевелил губами.

— Что? — не понял Марксэн.

— Едем, — прошептал Иван еле слышно. — Машину возьмем...

— Машину так машину. Коньяк у тебя где, в баре?

Лукерья жила на первом этаже панельного дома, где вместо четырех дверей в четыре квартиры, как обычно бывает в таких домах, была одна стальная дверь с табличкой «АОЗТ «Салон „Лукерья»». Под табличкой тускло блестел глазок, а под глазком располагались заключенные в строгую пластиковую рамку условия и часы приема страждущих.

Марксэн позвонил, и на пороге возникла глухонемая приживалка Лукерьи, вся в черном, почти монашеском одеянии. За ее спиной стоял здоровенный ротвейлер. Пес подался вперед, к Мухину, потянул носом воздух и обратился в позорное бегство. Женщина удивленно вскинула брови и жестом пригласила Мухина и Ляпунова следовать за ней. Они пересекли холл со стеклянным подвесным потолком, откуда падал зеленоватый свет, и вошли в комнату через двустворчатую дверь, украшенную табличками: слева — «Приемный покой», справа — «Зал релаксации». Женщина указала им на кресла и бесшумно удалилась.

Салон «Лукерья» и его хозяйка, несомненно, заслуживают нескольких строк. Прежде Лукерья Пантелеймоновна Нагинская, продавщица газированной воды на колхоз­ном рынке, жила в уютной однокомнатной квартирке, где имелись пузатый купеческий комод, неподъемный трехстворчатый шкаф, кровать с никелированными спинками, две сдвинутые учрежденческие тумбочки с черно-белым телевизором, круглый стол и четыре венских стула. Повсюду в комнате, на кухне и даже в ванной и туалете стояли, висели и лежали изделия из макраме — плоды стойкого увлечения Лукерьи Пантелеймоновны. До пенсии Нагинской оставалось всего ничего, и она предполагала, уйдя на заслуженный отдых, пополнять с помощью макраме скромный стариковский бюджет.

Но тут подули ветры перемен, и с ними у Лукерьи Пантелеймоновны раскрылся дар ясновидения. Поначалу Нагинская предсказывала без отрыва от газированной воды, но потом, когда известность ее благодаря публикациям в центральной прессе шагнула далеко за пределы рынка, она скрепя сердце простилась с насиженным за тридцать лет местом и организовала прием на дому.

Слава ее росла, подобно снежному кому. В один прекрасный день к Нагинской явились трое рэкетиров из бригады Гены по прозвищу Дубок. «Не плюйте в колодец, ребята! — сказала Лукерья Пантелеймоновна, отдавая им трудовые деньги, и добавила: — Снявши голову, по волосам не плачут!» Рэкетиры вообразили, что Нагинская говорит о себе и мутных волнах рыночной экономики, в которые она опрометчиво окунулась, но через неделю всех троих вынули из колодца в пригородной деревне, куда их, предварительно лишив прямоугольных голов, сбросила соперничающая группировка. После этого происшествия бригадир Гена Дубок решил перейти в легальный бизнес. Он явился к Нагинской и предложил себя в качестве менеджера. Лукерья Пантелеймоновна подумала и согласилась. Гена был взят в долю — и возникло АОЗТ «Салон „Лукерья”».

Когда Лукерья Пантелеймоновна заметила, что ей тесно жить и работать в одно­ комнатной квартире, проблема усилиями Гены была решена кардинально— раз и навсегда. Ропщущим соседям, которым мешала постоянная толпа на лестнице, было куплено жилье в других домах, а освободившиеся квартиры поступили в собственность АОЗТ. В результате перепланировки и ремонта четыре квартиры слились в одну, но очень большую, с одиннадцатью комнатами, двумя кухнями, тремя санузлами и замысловатыми коридорами.

С улучшением жилищно-производственных условий дела пошли еще веселее. На­род валил к Нагинской валом. А тут еще вдобавок к ясновидческим талантам у нее прорезался дар биоэнтроскопии, то есть способность видеть внутренние органы человека без каких-либо технических приспособлений лучше любого рентгена. Имен­но благодаря проклятой биоэнтроскопии и вынужден был сейчас Марксэн дожидаться в «приемном покое» выхода Лукерьи, а может быть, не дай Бог, и Гены Дубка.

Комната, где они с Мухиным находились, имела вид вполне обыкновенный — из угла с высокой тумбы глядел тусклым глазом телевизор, по стенам жались кресла с деревянными подлокотниками, и между ними были втиснуты два журнальных столика с ксерокопиями статей о Лукерье, а у окна покоился на мощной подставке громадный аквариум с тритонами. Но одна деталь поражала: по верху стены, от телевизора до аквариума, высвечивалась бегущая строка следующего содержания: «Часы приема с 10.00 до 14.00 ежедневно, кроме субботы и воскресенья, консультации с 16.00 до 18.00 по средам и пятницам. Лечебный сеанс — 100 $ США. Предсказание (одна проблема) — 50 $ США. Консультация — 20 $ США. Оплата по курсу. Для пенсионеров, ветеранов и малоимущих — система скидок. Герои СССР и России, полные кавалеры ордена Славы, инвалиды I гр. и дети до 12 лет — бесплатно». Напротив бегущей строки висели выполненный маслом парадный портрет Лукерьи и плакат с этим же портретом, воспроизведенным голубой типографской краской, и со стихами:

С этих стихов и начался конфликт Марксэна и Лукерьи. Черт дернул Марксэна поинтересоваться, сколько может повеселеть лиц у того, кто придет исцеляться к паранормалке. Вспоминал он теперь об этом с отвращением.

Вид уныло молчащего в своем кресле Мухина настроения Марксэну тоже не повышал. Выражение глаз у Ивана было какое-то тритонье, и сам он целиком напоминал тритона на пороге зимней спячки.

Наконец снова появилась женщина в черном и пригласила их следовать за собой. Пройдя по отделанному дубовыми панелями коридору, они завернули за угол и были пропущены в зал, созданный, вероятно, путем соединения двух комнат. Гены Дубка здесь, к облегчению Марксэна, не было. За большим овальным столом восседало пять человек: сама Лукерья — ширококостная бабища с башней волос на голове и громадным поповским крестом, двое похожих на близнецов мужчин с лопатообразными бородами, худосочный юноша и две женщины — одна пожилая, с острым птичьим носом, а другая лет тридцати, на вкус Марксэна, очень симпатичная. Все они уставились на вошедших.

— Здравствуйте, — сказал Ляпунов.

Мухин же раскрыл рот, повел тритоньими глазами и рот закрыл.

Лукерья, не удостоив Марксэна даже взглядом, кивнула Мухину.

— Присаживайтесь, Иван Михайлович, — пригласила она. — Что такое с вами стряслось?

— Плохо... плохо мне... — прошептал Мухин, опускаясь на стул. — Измененное состояние... сознания...

— Это поправимо, — сказала Лукерья. — Вы удачно пришли. Сегодня учредительное заседание нашего комитета по созданию Школы парасуггестивной помощи человеку. Между прочим, — Лукерья провела рукой по кресту, — вы ведь и организации в своей энциклопедии упоминаете, не правда ли? Так что вам мешает, дорогой Иван Михайлович, и о школе моей абзац-другой вставить, и контактный телефон туда же? А, Иван Михайлович?

— Ага... — пробормотал Мухин.

— Ио школе напишем, и о каждом из присутствующих, — взял на себя инициативу Марксэн.

Лукерья посмотрела на него и усмехнулась.

— О каждом — не надо, — сказала она.

— Как скажете, — смиренно согласился Марксэн, желая поскорее завершить при­ем. — Нельзя ли приступить? Ивану Михайловичу совсем не по себе...

Лукерья положила руку на лоб безучастного Мухина.

— Температуры нет. Хотя к моему методу температура отношения не имеет. Над коррекцией вашего самочувствия, Иван Михайлович, со мной будут работать мои последователи и ученики Анатолий Петрович Цюпюрюк и Ананд Сильвестрович Бубенкер. Извольте пройти в парасуггестивный кабинет.

Вместе с Лукерьей из-за стола встали оба бородатых. Это и были Цюпюрюк и Бубенкер. Когда они слезли со стульев, стало ясно, что близнецами быть они никак не могут. Бубенкер предстал мужчиной крупного сложения, а Цюпюрюк оказался большеголовым и длинноруким карликом на коротких ножках. Лукерья взяла Мухина под руку и подвела к тяжелой бархатной портьере.

За портьерой обнаружилась дверь в маленькую комнатку, служившую прежним хозяевам, скорее всего, туалетом или ванной; со стен комнатки свисали коврики из макраме с изображениями грифонов и единорогов. Лукерья пропустила Мухина внутрь, за ними прошли Цюпюрюк и Бубенкер. С Мухина сняли пиджак и усадили на стоящую посреди бывшего санузла круглую табуретку перед высоким, величиной с обеденное блюдо столиком, на котором лежала Библия в серебряном окладе, перетянутая патриотической бело-сине-красной лентой, и стояли две горящие свечи. Другой мебели в комнатке не имелось, но все равно было тесно, и Мухин инстинктивно прижал локти к бокам, стараясь занять поменьше места.

Лукерья проверила, плотно ли закрыта дверь, и, став к ней спиной, а к Мухину лицом, произнесла доверительно:

— Готовы ли вы, Иван Михайлович?

Мухин судорожно кивнул.

— Положите руку на Библию! — меняя доверительную интонацию на повелительную, приказала она.

— Под ленточку, под ленточку! — шепотом подсказал Цюпюрюк.

Мухин повиновался. Наверху спустили воду.

— На меня, на меня смотреть! — потребовала Лукерья и стала водить над его головой руками.

Страшные тени заходили, заметались по стенам и потолку, будто стая разбуженных летучих мышей. Когда в глазах Мухина зарябило и он испытал неизъяснимое желание смежить веки, Лукерья сдавила ему ладонями виски и снова заговорила, ероша волосы:

— Погружаемся, погружаемся... Полная расслабленность... Все глубже и глубже уходим под сень... м-м... деревьев... Полное погружение... Уходим, уходим... Погружаемся... Нирвана, нирвана, нирвана... Полная нирвана... — и, видимо, решив, что Мухин уже погрузился в нирвану, сказала: — Бубенкер и Цюпюрюк, приступайте!

Слева от Мухина прыгнула на стену большая тень. Он дернулся, но крепкие руки Лукерьи оставили его в прежней позе. Скосив глаза, Иван увидел напряженное лицо Цюпюрюка, который, разводя руки с растопыренными пальцами в стороны, смыкал их над его головой и с усилием, будто рвал невидимую траву, снова размыкал и отбрасывал траву куда-то в угол. Скосив глаза вправо, Мухин увидел, что то же самое проделывает и Бубенкер. Щеки обоих помощников Лукерьи раздувались, они с шумом выпускали воздух, подобно штангистам, поднимающим рекордные веса. Не ус­пел Иван вникнуть в происходящее, как Лукерья отпустила его голову и отодвинулась к двери, а Бубенкер и Цюпюрюк принялись ходить кругами, все убыстряя темп. Дурной травы, видимо, выросло много, на целое стадо невидимых коров, и они трудились не покладая рук.

Лукерья аккомпанировала им криками:

— Порча, порча, уходи — человека освободи! Нечистая сила, сгинь — человеку свободу отринь! — делала передышку и снова: — Порча, порча, уходи — человека освободи! Нечистая сила, сгинь — человеку свободу отринь!

Постепенно движения Бубенкера и Цюпюрюка замедлились, наконец они остановились и сцепили руки замком на уровне мухинского подбородка.

— Пропади, нечистая сила! — провозгласила Лукерья, перекрестила Мухина и наклонилась над ним: — Целуй крест!

Мухин привстал и над замком рук прикоснулся к кресту губами.

— Силы небесные нам помогают! — закричала Лукерья. — Выходим из погружения. Выходим, выходим, голубчик... Все! — Она ударила Мухина по лбу ладонью и продолжила буднично: — Теперь, когда защита крепка, проведем консилиум и опре­ делим диагноз. Ваше мнение, Анатолий Петрович?

— Аура пробита, — сказал Цюпюрюк, тыча пальцем в левое ухо, грудь и живот Мухина. — Вот здесь, здесь и здесь... — Он обошел Мухина и показал на поясницу. — И здесь тоже.

— Ваше мнение, Ананд Сильвестрович?

— Свечение вокруг головы слабое. — Ананд Сильвестрович запустил руку в бороду. — И слева искрит. Красная такая искра с желтизной.

— Да, в желтизну ударяет, — подтвердил Цюпюрюк.

— Значит, так. —Лукерья дернула за шнурок, свисающий вдоль стены, и комната озарилась зеленоватым светом. — А ну-ка, Иван Михайлович, покажите мне язык.

Мухин послушно открыл рот.

— Так, — сказала Лукерья, не обратив на язык никакого внимания. — У вас, Иван Михайлович, печень увеличена, желчные протоки сдавлены и в почках камнеобразовательный процесс начинается. Это все отражается на ауре. Да-а, здорово вас жизнь побила!..

— Делать... что? — выдавил Мухин.

— Хм... — Лукерья покачала головой, и он подумал, что его дело совсем худо. — Диета, мой друг, диета и умеренность во всем, — сказала ясновидящая биоэнтроскопистка. — Курение, выпивку, девочек придется элиминировать. О жирном, соленом и остром тоже лучше забыть. А в остальном живите, как прежде. И вот еще что: почаще гуляйте на свежем воздухе.

Паранормалка повернулась к двери, показывая, что сеанс окончен.

— А лечение... лечение как же? — в отчаянии спросил Мухин, раздавленный жутким словом «элиминировать».

— Мы защиту поставили, порчу сняли, вредные влияния нейтрализовали. А дальше сама натура должна помочь. Мы не волшебники, а только помощники природы. Правильно говорю?

— Правильно, правильно, — закивал Цюпюрюк.

— А может быть, ремкомплект Бубенкера попробовать? — предложил Бубенкер.

— Можно и ремкомплект, — согласилась Лукерья. — Но учтите, Иван Михайлович, ремкомплект для реабилитации ауры, разработанный Анандом Сильвестровичем, пока находится в стадии клинических испытаний, и я как научный руководитель проекта еще не могу ручаться за положительный результат. К тому же пока у нас все­го один опытный экземпляр, и его использование стоит немалых денег. Если вы захотите, то мы, конечно...

— Я хочу, — неожиданно твердо сказал Мухин. — Я заплачу, сколько надо.

Бубенкер выскользнул из комнаты и возвратился с пластмассовой коробочкой, из которой торчали два разноцветных проводка.

— Пользоваться им чрезвычайно просто, — заговорил он оживленно. — Вот эти проводки разнополярны. Следовательно, один из них, вот этот, красный, надо при­ соединять к левой половине тела, а другой, синий, к правой. И так полчаса утром и полчаса вечером в течение недели. Коробочка, как видите, опломбирована, вскрывать ее категорически запрещено. Это ноу-хау, и есть много охотников до наших секретов...

— К вам, Иван Михайлович, это не относится, от вас у нас секретов нет, — вставила Лукерья. — И вот еще... Анатолий Петрович, сходите, пожалуйста, в кладовую, там на третьей снизу полке препарат А-2... Я вам, Иван Михайлович, дам с собой особую заряженную водичку. Бесплатно, разумеется. Когда будете подключаться к рем­ комплекту, не забудьте прежде окропить себя. Защиту-то мы поставили, но береженого Бог бережет. Кроме нас, белых магов, хватает еще и магов черных. Кто-то из них крепко на вас коготь свой наложил... Но ничего, — добавила Лукерья, увидев, что Мухин изменился в лице при упоминании черных магов, — за нами вы как за каменной стеной.

С этими словами она распахнула дверь в зал, где Ляпунов от нечего делать пересказывал комитету по созданию Школы парасуггестивной помощи человеку самые крутые статьи «Энциклопедии паранормальных чудес» и строил глазки симпатичной экстрасенше. У его ног лежал ротвейлер, который, завидев Мухина, прижал уши и забился под стол. Через другую дверь из коридора вошел Цюпюрюк с препаратом А2, налитым из-под крана. Тут же ремкомплект и препарат были упакованы в пакет с изображением храма Христа Спасителя.

Когда Марксэн и Мухин вышли из гостеприимного салона на улицу, к подъезду подкатил «мерседес». Марксэн ахнул и потащил Мухина в кусты. Тот, сосредоточенный на пакете с ремкомплектом и чудодейственным препаратом А-2, не сопротивлялся.