Очень мелкий бес

1

Ровно в десять, как обычно, президент и один из совладельцев издательства «Про­за» Виктор Васильевич Игоряинов, высокий и тучный, но сохранивший подвиж­ность человек в костюме цвета тронутой солнцем лососины, быстрым шагом прошел в свой кабинет мимо секретарши Людочки. Дверь за Игоряиновым не успела захлопнуться, как тут же опять открылась, и в предбанник высунулась его голова — значительно ниже, чем ей полагалось быть, если учесть внушительный рост Виктора Васильевича; из этого следовало заключить, что он стоял, сильно согнувшись.

— Людочка, я, кажется, забыл поздороваться. Извините, пожалуйста... — сказала голова покаянно и склонилась еще ниже, а затем стала подниматься вдоль косяка, будто была прикреплена к нему. — И вот еще что: ко мне должен человек подойти, Каляев Андрей его зовут, отчество — Николаевич, так пусть посидит немножко — мне нужно сделать несколько звонков. Чаем его напоите пока, что ли...

Игоряинов притворил дверь и, судя по характерному щелчку, повернул ручку так, что открыть теперь можно было только изнутри.

Людочка неодобрительно покосилась туда, где секунду назад торчала голова президента. Гримаска на кукольном личике говорила о том, что ей эти извинения до лам­ почки и оставь даже Игоряинов дверь настежь, то и тогда он был бы ей нужен черта с два. Шефа своего Людочка решительно не уважала, хотя и жалела — за исключением тех редких минут, когда Виктор Васильевич впадал в беспричинный гнев и показы­ вал, кто в доме хозяин. В остальное же время он вел себя чрезвычайно тихо, был до приторности деликатен, разговаривал с сотрудниками спертым голосом и часто испытывал необъяснимое желание перед кем-нибудь извиниться. Четко улавливая та­ кие моменты, Людочка сразу начинала капризничать, и тогда Игоряинов бросал все дела и бежал к ближайшему киоску, чтобы купить что-нибудь вкусненькое. Возвратившись, он долго переступал с ноги на ногу перед ее столом, потом протягивал коробочку конфет и говорил искательно:

— Мир?..

Людочка как бы нехотя принимала дар, но после могла еще пару часов демонстративно болтать с подругой, занимая телефон, а Игоряинов, которому нужно было срочно позвонить по делу, терпеливо ждал. Увы, дела «Прозы» шли под гору и ради экономии количество телефонных номеров пришлось сократить. Игоряинов лично подал тому пример, отказавшись от второго, «секретного» номера.

Людочка любила спокойные утренние часы, когда Игоряинов по обыкновению замыкался у себя в кабинете и безостановочно звонил куда-то или клацал по клавиатуре — он все время звонил или клацал, — а прочие сотрудники еще не появлялись, поскольку подстраивались под директора и второго совладельца издательства Олега Мартыновича Любимова, приезжающего ближе к полудню и засиживающегося на работе до позднего вечера. В этом смысле самая тяжелая роль доставалась Людочке, которая хотя и считалась секретарем Игоряинова, выполняла секретарские обязанности и при Любимове — словом, была слугой двух господ и вынужденно приходила рано, а уходила поздно. Любимов придирчиво следил, чтобы Людочка не покидала рабочее место после ухода Игоряинова. Столь очевидное неудобство компенсировалось относительно высокой зарплатой и полезной близостью к начальству.

Обычно в прекрасные утренние часы Людочка доставала из нижнего ящика книжечку из серии «Любовный роман» издательства «Эдем» и, расположив ее между деловыми бумагами так, чтобы при необходимости можно было легко изобразить трудовое кипение, погружалась в мир яростных страстей, для которых Людочка, собственно, и родилась на свет, но которые до сих пор почему-то обходили ее стороной. Показывать книжечку было нельзя ни Игоряинову, ни тем более экспансивному Любимову. Оба при виде подобной литературы кривились, будто ели лимон без сахара. Особенно стимулировало такую реакцию то, что эдемовский «Любовный роман» шел нарасхват, а продукция «Прозы» расходилась вяло и частенько возвращалась из магазинов на издательский склад. Штука состояла в том, что «Проза» выпускала, повинуясь вкусу своих владельцев и руководителей, исключительно высоколобую литературу, а все их попытки издать что-либо «для денег» — календарь с кошками или открытки с артистами — приводили к провалам.

Итак, Людочка достала заветную книжку, вложила ее в раскрытый журнал «Ньюсуик» с интервью Игоряинова и прикрыла наполовину приглашением на имя Игоряинова участвовать в каком-то «круглом столе»; но только она нашла страницу, на которой остановилась вчера, как на пороге Людочкиной комнаты возник человек. Легкая небрежность в его одежде выдавала артистическую натуру, а выражение лица говорило о том, что он чем-то сильно недоволен.

— Нохѵ до уои до? — сказал человек и уставился на Людочку.

Людочка подумала: «Иностранец»— и стала искать в памяти соответствующую фразу на английском, ибо иностранцы в «Прозе» редкостью не были и Людочка, хотя и не знала ни одного иностранного языка, тем не менее могла отличить одно европейское наречие от другого и помнила несколько приветственных фраз на английском, немецком и французском. На этот раз, однако, нужная фраза, как назло, на ум не шла, и гость с любопытством следил за ее поиском, поскольку весь процесс отражался на Людочкином смазливом личике; когда же фраза была найдена и уже готовилась слететь с пухлых Людочкиных губ, он произнес:

— Не мучайтесь, прекрасная девушка. Я и сам языков не знаю... Этот ваш у себя? — И ткнул указательным пальцем в дверь кабинета Игоряинова.

— Вы Каляев? — спросила Людочка.

— Каляев, Каляев... — сердито ответил человек. — Откуда это вы знаете, что я

Каляев?

— Виктор Васильевич просил вас подождать. А пока могу предложить чай или кофе... Правда, у нас растворимый.

— Так что же мешает ему принять меня? Мы договаривались на десять часов, и я опоздал на минуту лишь потому, что этот ваш Виктор Васильевич закрыл лифт перед моим носом.

Посетитель явно бравировал своим пренебрежительным отношением к Игоряинову.

— Если вам назначено, вас примут, — сказала Людочка сухо; разговор отвлекал ее от книжки.

— Угу, — мрачно сказал Каляев и опустился на стоящий возле стены стул с поло­ манной спинкой. — Мне назначено, и меня примут. Надежда умирает последней. Лад­ но, давайте ваш кофе!

Людочка тяжко вздохнула. Ей очень хотелось сказать, что она секретарь — и не просто секретарь, а секретарь-референт, — а не подавальщица в столовой, но она сдержалась, нарочито медленно поднялась со своего места и подошла к маленькому столику у окна. Здесь стояли электрический самовар, заварной чайник, сахарница, банка бразильского кофе, а также поднос с разнокалиберными чашками и пластиковым стаканчиком из-под маргарина с торчащими из него ложками.

— Мне вон ту, большую, с синим рисунком, — не поднимаясь со стула, указал Каляев на приглянувшуюся ему чашку.

— Эта чашка Виктора Васильевича, — сказала Людочка. И в самом деле, именно из этой чашки Игоряинов любил, будучи в хорошем расположении духа, пить кофе, при­ сев на краешек Людочкиного стола.

— Скажите пожалуйста... — скорчил рожу Каляев, как будто отказывая Игоряинову в праве иметь в собственном издательстве собственную чашку. — Я и не претендую в таком случае. Выберите другую, на свой вкус, главное, чтобы побольше была. Обожаю пить из больших чашек. Насыпьте две ложки кофе без верха и четыре ложки сахара с верхом, а если у вас кусковой быстрорастворимый — то пять кусочков. Ложки у вас серебряные? Я чего спрашиваю — если серебряные, то они нагреваются и размешивать трудно. Вы ложку в чашку не опускайте, я сам опущу...

Тут уж Людочка не выдержала:

— Серебряные посетители крадут. Так что обходимся обыкновенными, общепитовски

ми, — сказала она ядовито и с треском поставила обратно на поднос чашку с синим рисунком, которую машинально взяла в руки. — Сами себе положите и пять ложек, и два кусочка, и черта с хвостиком.

— А общепитовские где берете — в общепите крадете? — неприятно хохотнул Каляев. — Хотя уже, по всем вероятиям, и нет общепита, приватизирован весь... Как, впрочем, и все издательское дело. Пища, так сказать, духовная не отстает от пищи, которую, так сказать, едят. Пища — она и есть пища...

Он прервал свою не вполне понятную тираду и с досадой посмотрел на часы. Людочка же приняла неприступный вид, вернулась за стол и вновь попыталась при­ ступить к чтению.

— Так, говорите, примет, если назначено? — потеряв интерес к кофе, миролюбиво сказал Каляев — не столько ища у Людочки подтверждения ее слов, сколько желая обратить на себя внимание. — А может быть, вы все-таки сообщите о моем появлении? Что, если он не видел меня, когда на кнопку лифта нажимал?

— Виктор Васильевич прекрасно знает, что вы должны прийти. У него важные переговоры по телефону, — сказала Людочка тоном, который свидетельствовал, что ее терпение истощилось, и нервно захлопнула книжку.

— О! Что это вы там читаете? — оживился Каляев.

— Не ваше дело! — отрезала Людочка совсем уж грубо.

— Нет, позвольте, позвольте! — он порывисто вскочил, отчего спинка стула отвалилась и громко ударилась о пол, но Каляев даже не повернул головы. — Мне это очень любопытно!

Людочка попыталась спрятать книжку в ящик, но Каляев выхватил ее и, взглянув на обложку, довольно рассмеялся:

— Дик Стаффорд, «Пиршество страсти». Вам нравится это название?

— Да, нравится! — выкрикнула Людочка. — И какое вам вообще дело до того, что мне нравится и что я читаю? И кто вы такой, чтобы мною командовать и задавать мне вопросы? Вы пришли к Игоряинову, его и спрашивайте!

— Я бы и спросил, но, как видите, пока лишен этой возможности.

— Сейчас вы ее получите! — сказала Людочка, пылая равной ненавистью и к этому странному посетителю, и к своему начальнику, имеющему обыкновение мариновать людей под дверью. — Пусть сам расхлебывает!

Людочка дернула дверь, и в этот момент в кабинете Игоряинова раздался звучный хлопок. Она прислушалась, но больше не донеслось ни звука. Уже не так решительно Людочка пошевелила ручку.

— Страус он, этот ваш Виктор Васильевич! — сказал Каляев. — Великий, доложу я вам, любитель прятать голову в песок. Ну да черт с ним — ведь примет же, если назначено, рано или поздно?!

«Господи! И за что мне это наказание?!» — подумала Людочка и вновь с силой дернула ручку.

— Бросьте, — сказал Каляев, опускаясь на стул и поднимая с пола оторвавшуюся спинку. — Вы не хуже меня знаете, что такая у него манера общаться с людьми, тем более с людьми хорошо знакомыми, которые могут о чем-то попросить. И не дуйтесь на меня, я не думал вас обижать — это день с утра сегодня какой-то не такой...

Людочка, которая еще несколько минут назад придерживалась прямо противоположного мнения, в душе согласилась с ним. Она перестала дергать ручку и остановилась в замешательстве.

— Бросьте, бросьте! — повторил Каляев. — Скажите лучше: вы, наверное, не первую книжку из этой серии читаете?

— Ну, читаю, — устало ответила Людочка. — И не одна я, у нас в издательстве все читают — в очередь.

— То-то же! — неизвестно чему обрадовался Каляев, пристроил спинку стула на место и энергично стал листать книгу. — Ага, вот оно! — Он вскинул глаза на Людочку и взвыл: — «Немилосердно палило тропическое солнце. Двое шли по заснеженному берегу, на который набегали крутые свинцовые волны. У каждого в руках было по ананасу — символу неуничтожаемой любви. Они знали, что Мария заждалась победи­теля их затянувшегося поединка...» Судя по закладке, вы сюда не дочитали, но вам эти строки знакомы. Вспомните, вспомните — про ананасы и заснеженный берег!

Людочка с удивлением обнаружила, что Каляев прав.

— Ничего мне не знакомо, — произнесла она не очень убедительно и тут же сдалась: — Ну, пусть даже и знакомы... И как вы узнали, если я сама об этом понятия не имела?

— Я телепат, — сказал Каляев серьезным тоном, — и умею читать мысли, в том числе и потаенные, на любых расстояниях. Мы же с вами находимся рядом, так что труда никакого, сами понимаете. И еще я сильный гипнотизер.

— Правда? — веря и не веря одновременно, спросила Людочка. Она была весьма непосредственная девушка.

— Правда! — со вздохом подтвердил Каляев, будто его выдающиеся способности доставляли ему сплошные неудобства. — Что же это Игоряинов не зовет меня, заснул что ли?

Людочка сообразила, что из-за двери давно не слышно ни приглушенного голоса Игоряинова, ни привычного клацанья.

— Вы же сами говорите, что у него такая манера, — сказала она, теперь уже не возражая против разговора с Каляевым. — А вы читаете мысли или передавать их тоже умеете?

— Я умею все! — с новым еще более тяжким вздохом сказал Каляев. — И телепатировать, и телепортировать, и левитировать, а также лечить по фотографиям и, на­ оборот, насылать порчу... Сверхчувственное — мое хобби сызмальства. Однажды на новогоднем празднике в детском саду я внушил Деду Морозу мысль спеть песню «Конфетки-бараночки*. Я даже вас могу кое-чему научить по этой части. Давайте встретимся вечером. Кстати! Сегодня день рождения у Бунчукова — вы его если не знаете, то слышали о нем наверняка, — и я приглашен. У Бунчукова все запросто, и ваше появление никого не удивит. Тем более что вы работаете при Игоряинове, а Бунчуков с Игоряиновым старые друзья. Решайтесь!

Людочке очень захотелось решиться, но она была не только непосредственная, но и благоразумная девушка. Вместо того, чтобы ответить на предложение Каляева, она подошла к двери и постучала. Ответа не было.

— Виктор Васильевич, к вам пришли! — крикнула она, но и это не возымело действия. — Господи, может быть, ему плохо стало?! Виктор Васильевич, Виктор Васильевич! — закричала она тонко.

Тотчас в коридоре раздались шаги, и в предбанник внесла себя дородная дама лет пятидесяти пяти в платье малинового цвета с оборками; в одной руке она держала бутерброд с маслом и колбасой, а в другой книжку из все той же серии «Любовный роман».

— Что стряслось, Люда? — спросила она и строго посмотрела на Каляева, пред­ полагая именно в нем источник повышенной опасности.

— Игоряинов! Заперся изнутри и не отвечает! — сказала Людочка и снова принялась стучать в дверь.

— Может быть, заснул? — предположила дама, держа книжку перед глазами Каляева. — Заложил вчера за воротник, а утром опохмелился, и развезло...

— Глубокая мысль, — сказал Каляев и, склонив голову набок, прочитал вслух на­ звание книжки: — «Поцелуй длиною в жизнь».

— Да не пьет он, Вера Павловна, совсем не пьет — все знают. Он даже на дне рождения Любимова один сок пил.

— Ну, тогда я и не знаю, что думать. Вы, молодой человек, чем сидеть тут без дела, сходили бы к коменданту здания. Пусть пришлет слесаря.

— А где его искать? — спросил Каляев, хотя и не собирался идти ни к какому коменданту. — И потом, мне кажется, еще рано паниковать. Вы уверены, — спросил он Людочку, — что Игоряинов прошел к себе?

— Да я его, как вас, видела!

— Витя! — крикнул Каляев и подергал ручку точь-в-точь, как это делала Людочка. — Витя, открой! Это я, Андрей!

Они прислушались втроем.

— Где искать коменданта, узнаете у вахтера на первом этаже, — сказала Вера Павловна и откусила от бутерброда. — И поторопитесь, вероятно, Виктору Васильевичу и вправду плохо.

Каляев поднялся, забыв про отломанную спинку, которая опять упала на пол, и пошел к лифту, со стыдом ощущая, что не столько переживает за Игоряинова, сколь­ко злится, что неожиданное происшествие изменило ему все планы.

Уже два месяца, как его преследовали сплошные неудачи. Видимо, так сошлись звезды, но стоило Каляеву заявиться в любой из многочисленных новых журналов, где дожидались публикации его сочинения, и поинтересоваться своими перспективами, как выяснялось, что журнал на днях свалился в финансовый штопор и уже, скорее всего, из него не выйдет. А если и выйдет, то вряд ли с помощью произведений Каляева, потому что читателю нынче нужно иное. Так говорили Каляеву малознакомые издатели, но, что именно нужно читателю — не уточняли, поскольку сами представляли это «иное» очень смутно.

Знакомые же издатели — а таких было даже больше, чем незнакомых, — рассказывали, как растут цены на бумагу и полиграфические услуги, показывали графики, изображающие рост курса доллара, и простыни факсов, но в конечном итоге сводили все к тому же — что сочинение Каляева хотя и вполне на уровне, но это уровень вчерашнего дня, который, правда, выше потребы сегодняшнего, но — увы, ничего не попишешь — нынешним читательским вкусам не соответствует. Журнал же, говори­ ли Каляеву, должен, исходя из требований рынка, этим вкусам, как раз наоборот, соответствовать — на то он и журнал.

В довершение всего пришло письмо из Новосибирска от старинного товарища Саши Прохоренкова, с этого года редактора «Сибирского альманаха», содержащее одно приятное сообщение — что повесть Каляева идет в ближайшем номере, и одно не­ приятное — что гонорара ждать не стоит, ибо денег едва удалось наскрести на бумагу и печать. Честный Прохоренков писал, что Каляев может, конечно, забрать повесть и отдать куда-нибудь в издание побогаче, но выражал надежду, что Каляев этого по старой дружбе не сделает.

Жить тем не менее как-то было надо. Вчера с рекомендациями Борьки Бунчукова, нежданно-негаданно отхватившего литературную премию со сложным названием, которое Каляев никак не мог запомнить, он явился в редакцию «Новой литературной газеты» наниматься в журналисты. Но рекомендации особого впечатления не произвели — то ли Бунчуков врал о своем влиянии, то ли, что с ним часто бывало, что-то напутал, — и лишь когда Каляев ненароком упомянул о своем близком знакомстве с Игоряиновым, в «Новлитгазе» смилостивились и предложили (с обидным уточнением: на пробу) написать материал для рубрики «Писатель ушел в издатели» — об Игоряинове. Каляеву это было вдвойне досадно — с Игоряиновым они действительно когда-то были близки, но потом жизнь развела их, что не мешало бывшим друзьям ревниво следить за успехами друг друга; при этом у Каляева успехов было поменьше, интервью у него никто не брал, и вообще мало кто помнил его имя, хотя — вот парадокс! — три сочиненные им книжки слыли чуть ли не образцом коммерческого успеха.

Однако делать было нечего, и Каляев прямо из редакции «Новлитгазы» позвонил Игоряинову, и тот, что с ним случалось не так часто во второй половине дня, оказался на месте и, что уж совсем невероятно, сам снял трубку.

— «Новая литературная газета», говоришь? — без особых эмоций переспросил Игоряинов, выслушав пространный монолог Каляева, из которого следовало, что Каляев может оказать дружескую услугу, а именно — прославить его в кругах писательских и издательских.

— И не только по названию! Совершенно новые литературные силы. Бунчуков у них там свой человек... Говорит, что ему предлагали возглавить отдел прозы, но он отказался...

— А-а, Бунчуков... —усмехнулся Игоряинов. — Да, знаешь, мне все равно: что новые силы, что старые — без разницы! Но ты заходи, ведь, почитай, года полтора не виделись.

— Когда? — с придыханием спросил Каляев, чувствуя, что материал для «Новлитгазы» грозит накрыться: он слишком хорошо знал Игоряинова, чтобы не понимать: приглашение заходить — не более, чем фигура речи.

Но Игоряинов сказал:

— Да хоть завтра заходи, лучше с утра. Утром у нас затишье.

— Заметано, — сказал Каляев и положил трубку, опасаясь, что Игоряинов переду­ мает.

После уже, капельку подумавши, он наметил своему визиту в «Прозу» еще одну цель — убедить Игоряинова взять его к себе на работу. Правда, существовал еще и Олег Мартынович Любимов, тоже старый знакомец и, увы, неприятель Каляева, но Любимова он пока сознательно не брал в расчет, руководствуясь, между прочим, любимой поговоркой Олега Мартыновича, что проблемы следует решать по мере их поступления.

Вокруг всего этого и вертелись мысли Каляева, когда он ехал в лифте, а потом искал, по указанию вахтера, в лабиринтах здания коменданта. Каморку коменданта, а точнее комендантши, ибо это оказалась молодая женщина в мини-юбке и полупрозрачной блузке, он в конце концов нашел, но тут выяснилось, что слесарь уже неделю в запое и когда выйдет из него — неизвестно.

— Что же делать? — растерянно сказал Каляев.

— Не запираться, если знаешь, что тебя кондрашка может хватить. Что, вовсе никаких признаков жизни не подает?

Каляев развел руками.

— Ладно, что-нибудь соображу, — пообещала комендантша.

— И на том спасибо! — Каляев направился к лифту.

На седьмом этаже в коридоре, куда выходили комнаты, арендуемые «Прозой», тол­ пилось уже человек десять. Несколько голосов доносилось из предбанника перед кабинетом Игоряинова, и среди них выделялся раздраженный баритон Любимова:

— Скажите, Люда, — говорил Любимов, бодая воздух головой, украшенной бород­кой в пепельно-серых завитках. — Вы точно никуда не отлучались после того, как Виктор Васильевич вошел в кабинет?

— Ну сколько же можно! — не менее раздраженно отвечала Людочка; в другой момент она бы уже пустила слезу, чтобы отделаться от назойливого директора, но происшествие с Игоряиновым выбило ее из привычной колеи. — Конечно же, нику­да! Я разбирала почту, когда Виктор Васильевич прошел к себе, и продолжала ее разбирать, пока не вошла Вера Павловна...

— Когда я вошла, — уточнила Вера Павловна, — вы не разбирали почту, а стояли возле стула, на котором сидел молодой человек... Кстати, где он?

— Молодой человек? Как интересно! — саркастически сказал Любимов. — Неудивительно, что вы не заметили, как ушел Игоряинов.

От такой несправедливости из глаз Людочки брызнули неподдельные слезы.

— Так он же Игоряинова ждал! — выкрикнула она. — Виктор Васильевич, прежде... прежде чем закрыться, сказал, что к нему должен прийти... как его... Каляев!.. И пусть подождет... Вот он и сидел. И мы вместе стучали и кричали!..

— Каляев? Андрей Каляев? — сказал Любимов, еще больше распаляясь от Людочкиных слез. — Ах, так тут у вас был Каляев?!

— Да, Каляев! — с вызовом отвечала Людочка, прямо-таки физически ощущая не­ доброе отношение Любимова к Каляеву и оттого проникаясь к Каляеву симпатией. — Между прочим, очень приятный человек.

Эти слова, сказанные Людочкой в порядке самозащиты, в этаком бездумном фрондерском порыве, окончательно вывели Любимова из себя.

— Вот он, этот ваш приятный человек! — Любимов схватил опрометчиво оставленное Людочкой на столе «Пиршество страсти». — Вот он, этот ваш приятный Каля­ев.

Присутствующие проследили, куда указывает палец Любимова, и прочитали на титульном листе: «Перевод А. Н. Каляева», а Людочка еще и отметила про себя необязательные слова «этот ваш», вспомнив, что Каляев все время употреблял их, говоря об Игоряинове.

— И вот еще этот ваш Каляев! — Любимов яростно пролистал книжку и ткнул в последнюю страницу, где среди выходных данных значилось: «Редактор А Н. Каля­ев». — Но самое занятное не это, Людочка моя дорогая! — Любимов сделал жест, подобный тому, каким патриции, сидящие на трибуне Колизея, обрекали на смерть проигравшего схватку гладиатора. — Самое занятное то, что ваш приятный Каляев никакой не редактор и не переводчик, он автор этого паскудства. Его разве что Счастьин по части литературного эксгибиционизма переплюнул. Дик Стаффорд — он же Андрей Каляев.

— Личной персоной! — сказал, поклонившись, Каляев, который на протяжении монолога Любимова стоял в дверях.

Учитывая, что литературные вкусы Олега Мартыновича и Людочки расходились кардинально, лучшей рекомендации Каляеву сделать было невозможно. Людочка подозревала, что именно телепатические и прочие экстрасенсорные способности Каляева виноваты в тишине, наступившей в кабинете Игоряинова, и не сказала до сих пор об этом лишь потому, что опасалась насмешек Любимова, — так вот Людочка решила ни под каким соусом не выдавать Каляева.

— Полюбуйтесь! — сказал Любимов, окидывая Каляева взглядом; и хотя трудно было понять, на чем конкретно Олег Мартынович пытается заострить всеобщее внимание, Каляев стушевался.

— А дверь так и не открыли? — спросил он тихо, словно понимая, что сущей безделицей отрывает людей от важного занятия.

— В самом деле! — сказал Любимов и метнул «Пиршество страсти» через всю комнату в урну. — Люда, пошлите кого-нибудь за слесарем!

— Так его и посылали! — сказала Вера Павловна, указывая на Каляева.

— Ну и где же результат? — поинтересовался Любимов.

Каляев промолчал. Как-то и впрямь глупо вышло, что он проходил с полчаса и вернулся ни с чем, в то время как с Витей Игоряиновым там, за дверью, что-то случи­лось, и, возможно, все решают минуты.

— Попробуем сломать дверь, — сказал он и поднял с пола спинку от стула, намереваясь, непонятно как, использовать ее в качестве слесарного инструмента.

— Нет уж, давайте я! — Любимов потянул спинку к себе.

Несколько секунд они мерились силой под взглядами смотрящих из коридора сотрудников издательства, и бесспорно, что более молодой и не страдающий, в отличие от Любимова, геморроем и камнями в почках, Каляев в конце концов посрамил бы директора перед подчиненными, но тут на пороге комнаты возникла комендант­ша с фомкой под мышкой. Любимов и Каляев одновременно выпустили спинку, и она упала им под ноги. Комендантша походкой манекенщицы прошла к двери и просунула фомку под створку.

— А ну навалились дружно оба! — скомандовала она. — Весом своим давите, она и сойдет с петель!

Дверь так и сделала — с тем дополнением, что выворотила с мясом замок и, совершив пируэт, едва не прихлопнула Любимова и Каляева. Еще не смолк грохот падения, как Любимов стремительно вбежал в кабинет. На столе светился экран ноутбука, рядом лежала телефонная трубка, из которой неслись частые гудки. Игоряинова в кабинете не было.

— Чертовщина какая-то! — сказал Любимов. — Куда же он делся? Дверь действительно была заперта!

— Выходит, что все-таки снаружи, а не изнутри, — сказала Вера Павловна и с сожалением посмотрела на Людочку.

Людочка же бросила взгляд на створку двери, перегородившую проход, уронила голову на руки и зарыдала.

Через некоторое время, когда ушла комендантша, сотрудники издательства разбрелись по рабочим местам, а Любимов, переместившись за толстые двойные двери своего кабинета, принялся раздавать руководящие указания, рядом с плачущей Людочкой остался один Каляев. Впрочем, и Людочка уже не плакала, а лишь для вида промокала глаза платочком с вышитой на нем кокетливой кошечкой.

— Это все из-за меня, — грустно сказал Каляев. — Почему-то в последние годы мои встречи с Игоряиновым или Любимовым всегда приводят к чему-нибудь такому... ненормальному. Попытки совместить несовместимое... — Он махнул рукой. — Бестолковое занятие!

Людочка посмотрела на него, не отнимая платочка от лица, и, хотя ничего не поняла, на всякий случай улыбнулась. Но тут же придала своему облику серьезное выражение, — она вспомнила, что Олег Мартынович Любимов не выносит любовные романы и их сочинителей, а Людочка, если честно, побаивалась директора «Прозы». Олег Мартынович, поруководив и поостыв, ибо ничто не действовало на него столь умиротворяюще, как осуществление руководства над кем бы то ни было, мог с мину­ ты на минуту появиться на пороге. Это нехитрое соображение мигом заставило Людочку выпрямиться и холодно сказать Каляеву:

— Извините, мне нужно работать.

Каляев хмыкнул и прошел в кабинет Игоряинова.

— Ишь ты, а ноутбук у него славненький, с факсом. Много баксов стоит. На зеленый длинный бакс он купил красивый факс, — срифмовал Каляев.

Людочка не выдержала. Она подхватилась со стула, вбежала в кабинет и почти умоляюще заговорила:

— Пожалуйста, уходите отсюда, я вас очень прошу. Вам-то что, у вас с ними свои отношения, и вы уйдете, а мне выслушивать потом.

— Хорошо, ухожу, — сказал Каляев, но с места не сдвинулся. — Так вы идете к Бунчукову?

Происшедшие события напрочь вытеснили приглашение Каляева из Людочкиной головки. Она задумалась на мгновение, и этого оказалось достаточно, чтобы Каляев отвлекся и, опережая ее ответ, спросил:

— А что это Игоряинов — купание здесь производил?

И точно: Людочка только сейчас заметила, что длинный полированный стол для заседаний, составлявший с игоряиновским столом букву «Т», покрыт островками за­сохшей розовой пены, похожей на мыльную. Присмотревшись, она увидела пену и на столе Игоряинова, и на многочисленных бумагах, и даже на компьютере, который Игоряинов называл «мой маленький друг» и берег, как зеницу ока. Каляев ковырнул ногтем верхушку бледно-розового островка и поднес палец к носу.

— Цвет как у земляничного, но пахнет скорее хозяйственным, — сказал он.

Людочка тем временем увидела, что пена густо покрывает сиденье игоряиновского кресла и свисает с подлокотников сосульками, разглядела ее брызги на полу и на стенах — чем дальше от стола, тем их было меньше, — и даже на увенчанной ветвистыми рогами лосиной голове, доставшейся издательству от предыдущих арендаторов помещения и служившей Игоряинову вешалкой.

— Утром ничего этого не было, — сказала Людочка неуверенно; она уже ни в чем не была уверена.

— Угу. Этого утром не было, а Игоряинов был, а теперь Игоряинова нет, а это есть, — глубокомысленно изрек Каляев, вглядываясь в экран компьютера, на кото­ром сиротливо чернели всего три слова: «ПЕРСПЕКТИВНЫЙ ПЛАН ИЗДАТЕЛЬСТВА». — Таинственный стал, однако, Виктор Васильевич человек. Он, должно быть, молниеносно похудел и в форточку просочился. Уж очень общаться со мной не хотелось... Так вы идете к Бунчукову или нет? Между прочим, отсутствие вашего четкого ответа удерживает меня в этом помещении. А ведь не ровен час явится Любимов и — сами понимаете...

Каляев демонически ухмыльнулся, а Людочка засмущалась, поскольку он прочитал ее мысли, и от смущения сказала неожиданно просто:

— Да, я пойду. Только если Виктор Васильевич сегодня не вернется и если Любимов отпустит...

— На Любимова мы воздействуем посредством телепатии, а Виктор Васильевич не вернется. Он сейчас на Калимантане. Это я его телепортировал, — подчеркнуто серьезно сказал Каляев.

— Где... где?.. — распахнула глазки Людочка.

— На Калимантане. Это такой остров, омываемый водами... — Каляев попробовал вспомнить, водами каких морей омывается Калимантан, но не вспомнил и поэтому сказал: — Вы, конечно, знаете, что все острова чем-нибудь да омываются. — Он перешел на шепот. — О том, что я вам сообщил, вы должны молчать. Никому ни слова. Когда Виктор Васильевич вернется, он ничего не будет помнить, и вы попадете в неудобное положение.

— А почему он ничего не будет помнить? — тоже шепотом спросила Людочка.

— Потому что там его зомбируют, — сказал Каляев и, не меняя тона, добавил: —Это шутка. Я вас жду в половине седьмого — здесь, внизу у входа.

— Лучше не у входа, — прошептала Людочка.

— Тогда я буду ждать тебя на скамейке возле пруда, — сказал Каляев, переходя на «ты». — В полседьмого, смотри не опаздывай!

И он покинул кабинет Игоряинова.

Когда Каляев ушел, Людочка прикрыла глаза, зажала ладонями уши и немного потрясла головой, чтобы понять: не сон ли все, происходящее вокруг. Но, когда она снова стала видеть и слышать, атоллы пены на полированной букве «Т» не исчезли, экран ноутбука по-прежнему был в брызгах, а телефон продолжал мерзко пикать. Людочка положила трубку на место и попутно заметила, что в пепельнице лежит сигаретный фильтр с длинным отростком пепла — будто сигарету прикурили, а потом оставили гореть саму по себе.

Она поднесла пепельницу с чудным окурком к самым глазам и задумалась. Каляев

вдруг показался ей человеком нереальным, да и не человеком вовсе. Что-то в нем было такое... Вообще-то Людочка обожала мистику, но одно дело читать про всяческую чертовщину и совсем другое — сталкиваться с нею в быту. «Он, наверное, сильный гипнотизер, — решила Людочка, воспроизводя, в сущности, часть признания Каляе­ва, и тут же опровергла другую часть этого признания. — И никакой не телепат и не телепортат...» Она не была уверена в существовании такого слова — «телепортат», но сочла его использование в данном случае уместным. Дальнейшие рассуждения Людочки свелись к тому, что Каляев, у которого какие-то сложные отношения с Игорииновым и Любимовым, специально ее загипнотизировал, чтобы поставить совладельцев «Прозы» в дурацкое положение, то есть воспользовался ею как инструментом.

Странно, но это не вызвало у Людочки протеста. Она вспомнила прочитанное в какой-то книжке, что существуют такие пары людей («перцепиент—реципиент» — всплыли в ее головке невероятные слова), которые подходят друг другу, как две половинки мудреным образом разрезанной шпионской открытки, и, соединившись, создают некое новое качество. «Через меня, — думала Людочка, — он воздействовал на Игоряинова, и тот оставил мыльную пену и ушел. Каляев сказал: Виктор Васильевич не вернется. Откуда он знает, если никто не знает? Не договорились же они...» Тут в одно мгновение мысли Людочки скакнули в сторону. Ей представилось, как она разоблачает Каляева, а он, сраженный ее догадливостью, раскрывает карты и предлагает дальше действовать вместе, и они выставляют на смех всех ее и его недоброжелателей. Например, эту старую дуру Веру Павловну с ее вечными бутерброда­ ми, которая жирными пальцами хватает важные договора, но при этом имеет наглость указывать что-то ей, доверенному лицу обоих руководителей. Хотя и Любимова тоже невредно было бы проучить — скажем, сделать так... сделать так... ну, хотя бы... хотя бы, чтобы у него подвело живот, когда будут какие-нибудь влиятельные американцы, от которых зависят холявные поездки за рубеж. Людочка вообразила картину, как Олег Мартынович хватается за живот, бросает недоумевающих иностранцев и бежит на полусогнутых ногах к туалету, — и рассмеялась вслух...

— Убираетесь? — услышала она, вздрогнула и увидела Любимова, который, судя по улыбке, уже пришел в нормальное расположение духа.

— Да вот... — неопределенно ответила Людочка, вытряхнула пепельницу и поставила на стол.

Любимов проворно обежал букву «Т», у окна задрал голову вверх, будто хотел увидеть край крыши, потом вернулся к двери, засунул руки в карманы брюк, качнулся на каблуках и уставился на лосиные рога — то есть произвел по своему обыкновению серию беспорядочных и необязательных движений. Наглядевшись на рога, он подбежал к дверному проему, обернулся к Людочке и сказал:

— И куда это Игоряинов запропастился?

Людочка, зная манеру Любимова задавать вслух вопросы, обращенные к самому себе, ничего не ответила. Она разбирала бумаги на столе Игоряинова; пена, присохшая к ним, отваливалась противными ломкими бляшками, не оставляя пятен.

— М-да, — поморщился Любимов. — Я вам, Люда, кого-нибудь из девочек на по­мощь пришлю. И дверь, черт, теперь чинить надо. Если Игоряинов появится или по­звонит, вы меня позовите, пожалуйста. И вообще...

Но что «вообще», Олег Мартынович не договорил и убежал, размахивая руками.

Когда президентский кабинет был вычищен и ушли «девочки» — все та же Вера Павловна и бойкая старушка Марина Кузьминична из бухгалтерии, — Людочка заперлась, вынула из урны «Пиршество страсти» и изучила титульный лист и страницу с выходными данными, где фигурировала фамилия Каляева. Ничего особенного там не было, но Людочка, будто хотела увидеть что-то между строк, вертела книжку так и этак, пока у нее не зарябило в глазах. Спрятав «Пиршество страсти» в ящик, она не успокоилась и, стащив с полки тяжелый том Энциклопедического словаря, нашла там между словами «калимагнезия» и «калина» сведения об индонезийском острове Калимантан, омываемом морями Южно-Китайским, Сулу, Сулавеси, Яванским, а также проливами Макасарским и Каримата.