Очень мелкий бес

8

Любимов никогда прежде не читал Тарабакина и не встречался с ним. По мере того, как он погружался в «Титанового льва», автор все больше представлялся ему развратным коротышкой с пухлыми чувственными губами и бегающими глазками. Любимов так и видел, как Тарабакин сидит за компьютером и сладострастно бацает по клавиатуре толстыми, похожими на маленькие сосиски пальцами, а вокруг него бродит обнаженная гурия, которую он, ради пущего вдохновения, хватает за разные интимные места. Судя по количеству книг, вышедших у мастера фэнтезийной эротики, он мог на свои гонорары завести не одну гурию.

Сам роман, насколько Любимову удалось понять, повествовал о приключениях героя-великана Б’Эггрза, который через всякого рода препятствия пробирался к столице планеты Балландры, чтобы свергнуть захватившего престол колдуна Гаруна и вернуть бразды правления в руки законного императора. В пути Б’Эггрзу сопровождала фея Юя, чьи магические способности должны были, как намекал автор, помочь великану, когда он наконец доберется до дворца жестокого узурпатора. Каждый абзац был обильно полит кровью, причем Б’Эггрз проявлял поразительную изобретательность в способах умерщвления своих многочисленных противников: одного, например, он убил зубочисткой, проткнув ему сонную артерию, другого скормил хищным балландрийским воробьям-пираньям, охочим до человеческого мяса, третьего принудил проглотить механическую муху, которая принялась жужжать и биться о стенки желудка, в результате чего случилось прободение... Отрубленных же голов, распоротых животов и раздавленных конечностей вообще было не счесть.

Совершив дежурное убийство, Б’Эггрз очаровывал какую-нибудь красавицу и совершал с ней половой акт в самых невероятных условиях — скажем, начинал, повиснув над пропастью на ненадежной тонкой веревке, а заканчивал в водах бурной реки, куда они падали после того, как веревка все-таки обрывалась. Каждое такое любовное приключение Тарабакин описывал со смаком, не упуская малейших деталей, называя женские гениталии райскими вратами, священным лазом, уютной пещерой и даже норой Высокого Неба, а мужские — божественным стержнем, нефритовым стол­пом и почему-то кадуцеем. Между битвами и осеменением местных дам Б’Эггрз не забывал и о своей спутнице Юе, которая, стоило ему «ввести свой нефритовый столп в ее уютную пещеру, сладостно сотрясалась и непроизвольно меняла облик, — однажды Б’Эггрз обнаружил, что держит в объятиях королеву, и отшатнулся в трепете, но в следующее мгновение под ним снова лежала Юя, прекрасная и желанная».

Любимов как раз добрался до очередного соития Б’Эггрза и Юи. «Она, — читал Олег Мартынович, — затрепетала, раздвинула ноги и явила миру прекрасный бутон с нежно-розовыми лепестками. Это был вход в райские врата, и кадуцей Б»Эггрза дрожал, готовый ворваться внутрь, подобно воину передового отряда. Юя вскинула ему на­ встречу лобок, и он вошел в ее тело, как в храм».

Любимов был в кабинете один, но все равно поглядел по сторонам, будто опасался, что кто-нибудь может поймать его за чтением этой похабщины.

— Н-да... — с тоской промычал он, — тело не храм, а мастерская, и человек в нем работник...

В дверь постучали. Олег Мартынович мельком взглянул на часы: большая стрелка едва перебралась через цифру десять, завязал тесемочки тарабакинской папки, отложил ее и крикнул:

— Входите.

Он полагал, что это Людочка, и уже вознамерился выговорить ей за участие во вчерашней путанице, но в кабинет вошел пожилой человек с потертой хозяйственной сумкой. Запахло тройным одеколоном. Человек поставил сумку на кресло, из­влек две увесистые папки, попробовал перехватить их другой рукой, но не удержал и уронил на стол рядом с папкой Тарабакина.

— Прошу прощения, — сказал он и протянул Любимову руку. — Моя фамилия Бородавин.

Олегу Мартыновичу более ничего не оставалось, как привстать и ответить рукопожатием.

— Я ветеран войны и труда, награжден орденами Отечественной войны обеих степеней, Красного Знамени, а также Богдана Хмельницкого первой степени. Награждение последним, как вы, наверное, знаете, производилось за особые заслуги в организации сопротивления в тылу врага. За всю войну им награждено около трехсот человек, так вот — я один из них.

— Присаживайтесь, — указал Любимов на кресло.

Этот ветеран был ему совсем неинтересен, но не мог же он заставить стоять — пусть даже во время краткого разговора (директор полагал, что разговор будет кратким) — пожилого и столь заслуженного человека.

— Спасибо, — поблагодарил Бородавин, переставил сумку, в которой звякнули бутылки, на пол и расположился в кресле. — Вот принес вам мемуары, воспоминания о боях-пожарищах, так сказать...

— Превосходно! — Любимов состроил радушную гримасу. — У нас есть прекрасный специалист по операциям в тылу врага Гай Валентинович Верховский. Он прочитает вашу рукопись, выскажет свое суждение, ну и вообще...

Любимов прищелкнул пальцами, довольный, что таким хитрым образом отомстил Верховскому за вчерашнее. Он хорошо знал этот сорт авторов — никогда никуда не спешащих, настырных, прилипчивых, как репейники, готовых часами отлавливать чело­ века, от которого зависит судьба их обычно бездарной и никому не нужной рукописи.

— Рад познакомиться с товарищем Верховским, — сказал Бородавин.

— Вот и чудненько. — Любимов озабоченно посмотрел на часы. — Он сидит на­ против моего кабинета по ту сторону коридора, слева — вторая дверь.

Но Бородавин остался в кресле.

— Я хотел бы, — сказал он, протягивая Любимову одну из папок, — чтобы мою рукопись прочитали вы. Лично.

Олег Мартынович нервно поднялся на ноги, но все ж таки проявил терпение и отодвинул бородавинскую папку на край стола осторожно, почти деликатно. Бесцеремонный с подчиненными, он, когда дело касалось людей посторонних, смирял свой нрав и оттого становился занудным и многословным.

— Есть определенный порядок, — заговорил он, глядя поверх источающей удушливый запах одеколона головы Бородавина. — Он включает в себя все этапы прохождения рукописи через издательские инстанции. Рукопись читает кто-либо из редакторов и пишет свое заключение. Если мнение редактора положительно, рукопись читает главный редактор, а после его одобрительного отзыва рукопись попадает ко мне. Я понятно объясняю?

Бородавин молча кивнул.

— Так что же вы хотите? — спросил Олег Мартынович с тяжелым вздохом.

— Чтобы мои воспоминания прочитали вы сами. Я уверен: вам придется по вкусу... — Бородавин пододвинул директору издательства другую папку. — И вкус вас не обманет.

Любимов опустился в кресло, прикрыл глаза и подумал, что хорошо Игоряинову, когда Людочка сидит у дверей на страже и просеивает посетителей.

— Нашему издательству семь лет, — заговорил он медленно, — и за эти годы мы ни разу не издавали чьих-нибудь воспоминаний. Вряд ли будем издавать и впредь. Вы можете оставить мне свою рукопись, но даже если, предположим, она мне понравится и мы заключим с вами договор, то все равно издана она будет не скоро. К тому же экономическая ситуация ныне такова, что заключение договора еще не гарантирует выхода книги, как это часто думают авторы. Поэтому, если хотите, я вам дам адрес издательства, которое специализируется на издании мемуаров, и уж там-то вас встретят с распростертыми объятиями... — Любимов вытащил из ящика стола справочник «Издательства и полиграфические предприятия», полистал его и остановился на издательстве с безумным названием «Эскимо». — Вот. — Он переписал адрес «Эскимо» на листочек и вручил Бородавину.

— А ко мне поступила информация, что у вас тоже есть кое-какие планы насчет мемуаров, — сказал, положив листок на стол, Бородавин; в его голосе появились такие металлические нотки, что стало ясно: у врагов, попадавших в руки заслуженного партизана, не оставалось ни единого шанса.

— Нет! Нет у нас таких планов! — несколько повышенным тоном произнес Любимов и поднялся, протягивая руку для рукопожатия. — До свидания, товарищ... э-э-э...

— Бородавин. Сила Игнатович, — подсказал ветеран.

— Да, Бородавин. Спасибо за внимание к нашему издательству.

Бородавин тоже встал, пожал директорскую руку и вновь уселся со словами:

— Необходимо, чтобы вы, и никто иной, прочитали мои мемуары.

Олег Мартынович еще не осмыслил, что этой короткой фразой ветеран вернул разговор к самому началу, как дверь без стука открылась и в кабинет уверенной по­ ходкой вошел розовощекий молодой человек, прекрасную фигуру которого подчеркивал приталенный пиджак. Добрый молодец подошел к Любимову, широко осклабился и поздоровался.

— Здравствуйте, — ответил Олег Мартынович, почему-то принимая молодого человека за инспектора налоговой полиции. — Вы кто?

— Я? — удивился вопросу молодой человек. — Я — Тарабакин.

— Одну секундочку, — сказал Любимов и обратился к Бородавину: — Вот видите, ко мне пришел автор, с которым была предварительная договоренность, занятой и уважаемый человек, написавший и опубликовавший не одну книгу. Теперь вы задерживаете не только меня, но и его тоже.

— Хорошо! — Бородавин наклонился вперед и уперся руками в колени, отчего приобрел сходство с постаревшим стервятником. — Договоримся так: вы берете у меня на прочтение рукопись, а я ухожу и появляюсь у вас завтра. Но после знакомства с рукописью вы не захотите откладывать разговор до завтра. На этот случай, — он выудил из кармана ручку и пачку «Примы*, оторвал от пачки полоску бумаги и нацарапал на ней цифры, — вот мой телефончик.

Любимов почувствовал, что еще чуть-чуть, и он схватит лежащие на столе папки и обрушит их на покрытую короткой серебристой растительностью ветеранскую го­лову.

— Ладно, оставляйте, — сказал он, лихорадочно засовывая бумажку с номером телефона в одну из папок. — До свидания, товарищ Бородавин.

— Спасибо, от всей души спасибо! — Бородавин выбрался из кресла, перегнулся через стол и, схватив морщинистой лапкой безвольную руку Олега Мартыновича, еще раз пожал ее. — Расписочку, если можно. Рукопись моя очень ценная, а то, сами понимаете, стихийное бедствие или пожар...

— Рукописи не горят, — сказал Любимов, но, чтобы не входить в новый виток утомительного разговора, поторопился начертать расписку.

— И печать, пожалуйста, — вежливо, с подобострастным поклоном попросил кавалер редкого ордена.

Любимов перевел дух, вынул из стола печать и что было силы ударил ею по бумажке, удостоверяя свою подпись.

— Спасибо, колоссальное вам спасибо, — пробормотал Бородавин, подхватил сумку, в которой опять звякнуло, и попятился к выходу. — Приятно было познакомиться, — сказал он, прежде чем закрыть дверь.

Пока длилась эта сцена, Сергей Тарабакин стоял сбоку директорского стола и лучезарно улыбался. Наконец взгляд Любимова упал на мастера героико-фэнтезийной эротики.

— Прошу, — указал он на кресло, которое покинул Бородавин, посмотрел на забытый ветераном листок с адресом «Эскимо» и вдруг, будто в него вселился неукротимый и шаловливый бес, сказал: — Я прочитал вашу рукопись и должен сообщить вам, что писать такое, конечно, можно, но печатать нельзя.

— Однако печатают, — снисходительно ответил Тарабакин. — Главлит умер, и теперь писатель — не тот, кто пишет, а тот, кого печатают.

— Но не в «Прозе», — сказал Любимов.

— Я не навязывался, — с недоумением и жалостью глядя на директора, заметил Тарабакин. — К тому же, полагаю, вы не смогли бы заплатить столько, сколько мне обычно платят.

— Вот и договорились, — сказал Любимов, показывая, что разговор закончен. — Забирайте вашего «Титанового льва» и отправляйтесь туда, где за такое платят хоть что-нибудь.

Бес, засевший в Олеге Мартыновиче, развлекался вовсю.

— Не замедлю, как только вы мне вернете рукопись, — сказал Тарабакин.

— Берите.

Любимов схватил со стола папку, и тут уж точно его действиями управлял бес, потому что тарабакинский роман остался лежать на столе, а в руки родоначальника русского героико-эротического боевика перекочевал один из экземпляров сочинения Бородавина. К несчастью, оба — и маститый романист, и начинающий мемуарист — не имели привычки писать на папках названия своих сочинений.

На этом бес, видимо, покинул Любимова, потому что, расставшись с Тарабакиным и поостыв, директор «Прозы» не одобрил свое поведение. И как всегда в таких случаях, у него возникло желание обойти подразделения издательства и дать кому следует нагоняй. Он резко встал из-за стола — так резко, что «Фруктовая диета» частично оказалась на полу, — и вышел в коридор, с другого конца которого в это мгновение появилась опоздавшая Людочка. На ней, бедной девушке, и выместил свое раздражение Олег Мартынович.

Каляев выпил с Виташей чая, съел бутерброд с засохшей, прослезившейся капельками жира колбасой и почувствовал себя сносно: похмелье отступало. Он не удержался и поведал Виташе о вчерашнем разговоре на кухне, но сделал это в комических тонах, — а как еще рассказывать такое? — и когда закончил, то и сам отнесся к происшедшему несерьезно.

— Виташа, по-моему, меня разыграли, — заключил Каляев свое повествование и прибавил с восхищением и обидой: — Вот собаки пройдошливые!.. Поймали, на голый крючок поймали! Все на лету схватывают...

— А то ты раньше не знал! Разыскать их и надавать хорошенько!..

— И после экзекуции надеремся в знак примирения... Нет, пожалуй, я сделаю перерыв: и роман у меня стоит, и денег нужно добыть. Если так дальше пойдет, то мои домашние будут Машкиной овсянкой питаться.

— Хочешь, я тебе одолжу? — предложил Виташа, взял висящее на спинке стула махровое полотенце в жирных пятнах и вытер пролитый чай.

Каляев проследил за его рукой.

— А что это нынче у Бунчукова махровые полотенца используются не по назначению? И в таком количестве... Я что-то вчера не уловил.

— И я не уловил. Там, в спальне, в углу, их целый мешок. Борька вчера за столом сказал, чтобы брали для хозяйственных нужд.

— Тогда я возьму парочку для жены. Пойду домой грехи замаливать, — сказал Каляев. — Слушай! И вправду, займи мне немного. Я тут одну халтуру сочинил, «Пиршество страсти» называется, — получу за нее гонорар и отдам.

— Мне не к спеху. Но у меня доллары...

— Разменяю. — Каляев по возможности небрежно принял сотенную купюру. — А этим... — Он ткнул рукой куда-то в сторону. — Ну, им несдобровать, если они меня разыграли!

На улице он опять вспомнил кухонный разговор и пожалел, что от Борьки не позвонил Максимову. Если Максимов никуда не пропадал, то... Надо же было так купиться — прямо девушка Людочка какая-то! «А если это не розыгрыш, и в самом деле творится что-то странное?» — подумал он в следующую секунду и понял, что не сможет отправиться домой, так ни в чем и не разобравшись. Пасть перед женой на колени никогда не поздно, а Людочка, как-никак, разыскивала его, чтобы поговорить о Портулаке.

Поэтому он решил побывать в «Прозе» и вскоре уже шагал по аллее навстречу медленным волнам тополиного пуха. Все было удивительно похоже на вчерашнее: и мелькающий за деревьями трамвай, и пьяный бомж на скамейке, и бабушки, пасущие детей, и грязное зеркало пруда с неспешными утками. Будто и не прошли сутки. Впору было спрашивать у прохожих, какое нынче число, или прямо на ходу замотать головой, чтобы стряхнуть наваждение. Лишь зажатый под мышкой пакет с полотенцами вносил во все это какое-то разнообразие. У лифта тоже едва не повторилось вчерашнее. Вошедший раньше него человек уже нажал кнопку, и дверь начала закрываться перед носом Каляева, но на этот раз он сориентировался быстрее и вставил ногу. Человек что-то недовольно буркнул; его острый кадык, обрамленный двумя сухими, свисающими с подбородка складками, на мгновение исчез и показался вновь.

Что-то в его внешности напомнило Каляеву варана Васю, жившего у Виташи Мельникова.

Вася достался Виташе на временное содержание от соседа по дому, специалиста по пресмыкающимся, когда тот убыл в ежегодную среднеазиатскую экспедицию. Варан коротал жизнь под кроватью и выбирался оттуда лишь на условный стук ложкой по столу. Получив мясные обрезки или куриные головы, Вася безропотно уползал в свое логово. Он был тих, скромен и так располагал к себе, что даже Виташина бабушка, на первых порах недовольная постояльцем, всплакнула, когда пришла пора воз­ вращать Васю законному владельцу, и после навещала варана, принося ему в подарок синюшных цыплят...

Номы отвлеклись. В лифте Каляев потянулся к кнопке седьмого этажа, но чело­ век, вызвавший в его памяти светлый образ Васи, нажал на ту же кнопку мгновением раньше. Так они и прибыли вместе наверх, вместе вышли в коридор и вместе, к плечу плечо, протиснулись в предбанник перед кабинетом Игоряинова. Дверь с вывороченным замком по-прежнему лежала у стены.

Увидев Каляева, Людочка собралась было сказать ему что-то значительное, но человек-варан ее опередил.

— Я — следователь, моя фамилия Вачаганский, — сказал он, не тратя слов на приветствия, и кадык его снова нырнул между складками. — Мне поручен розыск гражданина Игоряинова... — Вачаганский заглянул в кожаную папку, которую держал под мышкой. — Розыск Игоряинова Виктора Васильевича...

— Очень приятно, — невпопад ответила Людочка, пытаясь понять, что означает появление Каляева в сопровождении следователя. Единственное объяснение, которое пришло ей в голову, сводилось к тому, что Каляев доставлен в качестве подозреваемого. — Я сейчас... я директора позову...

Явился Олег Мартынович, и все прошли в кабинет. Первым переступил порог Любимов, но, против обыкновения, не пересек кабинет по диагонали и не обежал вокруг стола, а скромно стал у стены. Следом вошел Вачаганский, а за ним Людочка, Каляев и невесть откуда возникший Верховский. В проеме двери заняла позицию Паблик Рилейшнз, а из-за ее спины выглядывали пахнущие пивом реализаторы Вин­ников, Катарасов и Вовик Нагайкин.

— Отпечатки пальцев будет снимать, — замечательным грудным голосом сказала Паблик Рилейшнз, но человек-варан строго взглянул на нее, и она прикусила язык.

— Так, — сказал он и остановил взгляд на лосиной голове. — Это что, вешалка? Верхние вещи исчезли вместе с Игоряиновым?

— Какие же в такую теплынь верхние вещи? — не выдержала Людочка. — Он был в костюме...

— А кепочка какая-нибудь?

Несмотря на серьезность ситуации, Людочка прыснула: Виктора Васильевича не­ возможно было представить в кепочке.

— Так, так, — сказал на это человек-варан и подошел к окну. — Это последний этаж? Над нами крыша?

— Вы полагаете, что Игоряинов зачем-то вылез в окно, сумел выбраться на крышу и был таков? — осведомился Любимов.

— Чего не бывает... Чего только не бывает. — Следователь взгромоздился на подоконник и попробовал высунуть голову в форточку. — Нет, ничего не видно, придется отворить окно. Нужно посмотреть, нет ли следов на стене.

Заклеенное с осени окно открывали общими усилиями. Каляев опять оказался рядом с Любимовым; тот покосился на него, но ничего не сказал.

— Следственный эксперимент, — заметила Паблик Рилейшнз.

— Экскремент... экскремент... — пробормотал следователь, чуть не ложась спиной на подоконник. — Подержите меня, — попросил он.

Любимов и Каляев ухватили его за пояс. Изучение стены заняло минут пять. Увлекшись, следователь выдвигался все дальше и дальше; ноги его болтались в воздухе, угрожая запачкать брюки директора.

— Что-то вы зачастили к нам. Как на работу, — сказал Любимов Каляеву.

— Не стоит беспокоиться. Я — внештатно и платы за свой труд не стребую, — отвечал Каляев.

— Но позвольте справиться о причине, которая заставляет вас оказываться в этом кабинете второй день подряд...

— И к тому же, заметьте, в схожих обстоятельствах, — продолжил Каляев.

— Это чем же они схожи?

— А разве вы не знаете? Коллектив издательства «Проза» второй день ищет своего президента Игоряинова Виктора Васильевича.

— И вы пришли коллективу издательства на помощь?

— Нет, я пришел к Люде. Я за ней ухаживаю.

— Люда, это правда? — весьма непосредственно реагируя на слова Каляева, Олег Мартынович повернулся к Людочке и отпустил пояс варана.

Центр тяжести следовательского тела сместился за окно, и Каляеву показалось, что сейчас человек-варан вывалится наружу. Он дернул пояс к себе, и следователь упал в комнату, угодив ботинками аккурат в директора и тем самым избавив Людочку от необходимости отвечать на бестактный вопрос.

— Следов на стене нет, — сообщил он, отряхиваясь и заправляя в брюки выбившуюся рубашку. — Тут до крыши два метра. Этим путем он покинуть кабинет не мог.

— Дедуктивный метод, — со всем возможным сарказмом сказал Олег Мартынович, разглядывая на себе следы варанских ботинок.

— С вами я хотел бы переговорить персонально, — заметил на это варан.

Любимов трагически вздохнул, как бы взывая к своим подчиненным: «А это-то мне за что?» — и сделал приглашающий жест. В дверях следователь обернулся:

— Вас, — он посмотрел на Людочку, — и вас, — он перевел взгляд на Каляева, — я прошу никуда не уходить. У меня, вероятно, еще будут вопросы.

— И у меня к вам, Люда, вопрос, — сказал Любимов. — Может быть, вы в конце концов найдете время позвонить, чтобы прислали мастера для починки двери? Если же нет, то я, когда освобожусь, звякну сам...

— Ну и звякнул бы, — скривила губки Людочка, когда директор удалился, однако же, не откладывая, позвонила комендантше.

Ситуацию вокруг пропажи своего президента коллектив до сих пор представлял очень расплывчато. Работники издательства сидели по своим комнатам и вполголоса выдвигали гипотезы о том, что же все-таки произошло с Виктором Васильевичем. Большинство склонялось к мысли о несчастном случае, но кое-кто соглашался с Вятичем, что здесь замешана женщина. Лишь один Верховский, незадолго до прихода следователя просочившийся к Борису Михайловичу Похлебаеву и дождавшийся, пока реализаторы Винников, Катарасов и Вовик Нагайкин выйдут якобы по делам, а вообще-то в столовую, выпить по кружечке пива, — лишь Верховский позволил себе, на­клонившись к самому уху Похлебаева, шепотом предположить: «А все ли у нас нормально с финансами?» Похлебаев сделал вид, что вопрос не расслышал, но будто невзначай вспомнил, как после убийства киллером генерального директора издательства «Вальдшнеп» одна газета отличилась, обыграв название издательства в заголовке «Директоров стреляют влет». Теперь этот вопрос вновь вертелся на языке у Верховского, но произнести его вслух он не решался. Ни Людочка с Паблик Рилейшнз, ни троица реализаторов, ни, тем более, Людочкин ухажер не подходили для такого раз­говора.

— Что теперь будет, как вы думаете? — спросил он у Паблик Рилейшнз.

— Не найдут, — убежденно ответила она. — Концы спрятаны в воду. Не исключаю, что в прямом смысле.

Винников, Катарасов и Вовик Нагайкин вдруг пакостно заржали.

— Стыдно, молодые люди! — укорила их Паблик Рилейшнз.

— Мы — что, мы — ничего... — хором ответили реализаторы, сгорбились разом, захихикали, как по команде, и убежали в коридор.

— Молодо — зелено, — молвил им вслед Верховский и обратился к Людочке так, будто только сейчас заметил ее: — Людочка, милая, представляю, как вы из-за всего этого переживаете. Позвольте вашу ручку, дражайшая! Мы ведь еще не виделись сегодня...

Людочка обреченно протянула руку. Приложившись к ней, Верховский спросил:

— Что же это вы нас не знакомите со своим кавалером?

Людочка, сама не зная почему, покраснела.

— Это не кавалер, — сказала она, — а товарищ Виктора Васильевича.

— Каляев Андрей, — представился Каляев.

— Вчера, — продолжила Людочка, — когда Виктор Васильевич исчез, Андрей сидел в предбаннике и ждал, что Виктор Васильевич его примет.

— А он его не принял, потому что исчез?! — сказала Паблик Рилейшнз. — Людочка, хорошая моя, мы все здесь к вам относимся по-доброму и потому... Ну подумайте сами, что вы несете! Если Игоряинов не выходил, то, значит, он вылез на крышу, а до крыши — вы сами слышали, что говорил следователь, — два метра, и следов там нет никаких.

Каляев увидел, как Людочка напряглась, и понял, что пора вмешаться.

— А вы уверены вообще в существовании Игоряинова? В том, например, что видели его на прошлой неделе?

— Ну как же... — растерялась Паблик Рилейшнз. — У нас было совещание по рек­ламе, и я видела его, как вас сейчас... И потом... мы несколько раз встречались в коридоре и в столовой сидели по соседству...

Каляев снисходительно улыбнулся.

— Я хочу спросить, — с нажимом произнес он, — уверены ли вы, что видели Игоряинова? Не двойника, не фантома, не точную его голографическую копию, а Виктора Васильевича Игоряинова во плоти?

— Знаете, ваши шутки в данной ситуации выглядят надругательством над... над всем! — Лицо Паблик Рилейшнз исказилось праведным гневом.

— Я не шучу, — покачал головой Каляев. — К сожалению, не шучу... Вы же читали, про экстрасенсов, которые могут наверное, создавать двойников-фантомов, своих или чужих. У меня есть друг, специалист в этой области, Мухин Иван Михайлович...

— Да, я его знаю, — живо сказала Людочка.

— Вот она знает! — обрадовался поддержке Каляев. — От Мухина мне доподлинно известно, что такие исследования ведутся. Они, конечно, засекречены, но шила в мешке не утаишь. Поэтому я осмеливаюсь предположить, что Игоряинов никуда из кабинета не исчезал. Он изначально отсутствовал, а фантом, которого все за него принимали, мог раствориться в воздухе в любую секунду, что и произошло. Ибо, согласно новейшим исследованиям, фантомы — это сгущение частиц лептонов. А как сгустились, так и — наоборот...

— Замечательно! — захлопал в ладоши Верховский и, не в силах унять смех, выскочил в коридор. Живое воображение занимало не последнее место в ряду разнообразных черт Гая Валентиновича.

— В вашей теории есть одно рациональное зерно, — сказала Паблик Рилейшнз. — Кто-то зачем-то мог подменить Виктора Васильевича двойником, а потом нужда в двойнике отпала... Нет, вздор какой-то!

— Нет, не вздор! А зачем это сделали... Причин может быть столько, что до истинной, боюсь, не докопаться. А если и удастся, то лет этак через сто пятьдесят. Возьмите, например, Достоевского...

— А что Достоевский? — спросила Паблик Рилейшнз.

— Неужели не читали? Это недавно открыто в архивах Лубянки. Нас учили, что Достоевский был членом кружка революционера Петрашевского, за что вместе с самим Петрашевским и другими членами кружка его приговорили к расстрелу, а потом расстрел заменили каторгой. Во всех биографиях Достоевского говорится, что он десять лет пробыл в Сибири и якобы отразил свои впечатления о каторге в «Записках из Мертвого дома».

— Почему же «якобы»? — сказала долго молчащая Людочка. — У нас дома стоит собрание Достоевского, и там, кажется, эти «Записки» есть...

— «Записки»-то есть, — согласился Каляев, — но писал их не Достоевский. Помилование императора запоздало, и петрашевцы, в том числе и Достоевский, были рас­ стреляны. Чтобы скрыть злодеяние, жандармы отправили на каторгу двойников расстрелянных — своих агентов. При этом учли, что Достоевский уже приобрел кое-какую известность в литературных и читательских кругах. Среди сотрудников Третьего отделения был найден поручик Белкин, не чуждый изящной словесности, и — понес­лось! Воротившись с каторги в Петербург, этот поручик за два года опубликовал «Дядюшкин сон», «Униженных и оскорбленных» и упомянутые «Записки из Мертвого дома». Потом Белкин получил звание штабс-капитана и уехал на повышение в Вятскую губернию, а жандармское стило передали некоему прапорщику, который надежд не оправдал. В наказание его отправили в Туркестан, и после этого в жандармском корпусе расцвело коллективное творчество. Нижний никому не известный чин писал, передавал рукопись вышестоящему начальнику, тот вносил правку и отправлял по инстанциям дальше, — и так вплоть до самого верха. В результате за несколько лет после «Униженных и оскорбленных» автор по фамилии Достоевский не опубликовал ни одного сколько-нибудь стоящего романа. Тогда личным соизволением императора Александра II Освободителя из Вятки отозвали Белкина, дали ему звание ротмистра и вновь посадили в писательское кресло. После «Идиота» он стал подполковником, после «Бесов» — полковником. После успеха «Братьев Карамазовых» Белкину светило генеральское звание, но он, и прежде склонный к картишкам, вину и женщинам легкого поведения, не вынес гнета чужой незаслуженной славы, ударился в загул и трагически погиб, будучи задран цыганским медведем.

— Замечательно! — донесся откуда-то дробный смех Верховского.

— И где же вы это прочитали? — спросила Паблик Рилейшнз.

— В «Вопросах литературы», в шестом номере за прошлый год, — твердо ответил Каляев.

— В «Вопросах литературы»? — переспросила Паблик Рилейшнз и быстро удалилась, как бы показывая, что разговор еще не окончен.

Если бы Каляев и Людочка прислушались, они бы, несомненно, услышали, как в коридоре ее перехватил Верховский и со словами: «Ах, Изабелла Константиновна, милая! Мы ведь с вами, хотя и виделись, еще не здоровались сегодня!» — попросил поцеловать ручку. Но Каляев и Людочка, наконец-то оставшись вдвоем, ни к чему не прислушивались — они ожидали друг от друга каких-то слов.