Окись серебра

Der Akkolade[3]

Тот год стал настоящим проклятием для семьи Штольцев. Весной скоропостижно скончался герцог Гидельштос, у которого Хельмут служил оруженосцем. Юному барону пришлось срочно вернуться домой, где буквально через пару месяцев умер от сердечного приступа его отец, барон Кристофер Штольц.

Хельмуту, которому ещё не исполнилось восемнадцати, пришлось взять на себя управление замком и довольно-таки обширной землёй. Конечно, по закону ему полагался регент, какой-нибудь старший родственник или друг семьи… Но до совершеннолетия Хельмута оставалась одна луна, и вряд ли кто-то стал бы утруждать себя ради столь короткого срока регентства. Поэтому юноше пришлось справляться самому, да и не то чтобы он был против. Благо, дела у них пока шли в гору, но новоиспечённый барон Штольц боялся, что каким-то необдуманным решением или неаккуратным действием испортит решительно всё. Если честно, он не до конца был готов принять во владение своё наследство. Разумеется, Хельмут всю сознательную жизнь помнил о том, что ему придётся это сделать — ведь отец не вечен… Но всё-таки смерть барона Кристофера стала тяжёлым ударом и для него, и для Хельги.

Сестра, конечно, помогала по мере сил, но многое ли могла двенадцатилетняя девочка, полностью выбитая из колеи утратой отца? Однако Хельмут был рад хотя бы тому, что они есть друг у друга, что он всегда мог рассчитывать на поддержку и соучастие Хельги и что ему самому тоже было на кого направить свою любовь. Вдвоём они быстро разобрались в отцовских документах и вникли в суть всех дел, что требовали их вмешательства.

Так прошла почти целая луна. Штольцы более-менее оправились от смерти отца и вполне привыкли к новому течению жизни, полной забот и трудных дел. Но всё осложнялось тем, что на горизонте маячило совершеннолетие Хельмута — и, следовательно, посвящение в рыцари. Трудность заключалась в том, что посвящать его было, в общем-то, некому.

Хельмут осознал это где-то за неделю до именин. Раньше было просто не до этого, а тут выдалась свободная минутка посидеть в библиотеке, полистать старые фолианты, почитать что-нибудь для души… В одной из повестей, что привлекли внимание юного барона, подробно описывался древний обряд посвящения в рыцари: многие его детали давно утратились, можно сказать, из всех символических действ остались лишь три — касание мечом плеча новоиспечённого рыцаря, опоясывание и пристёгивание шпор.

И вот тогда-то Хельмута осенило. По традиции, посвящать, то есть, касаться мечом плеча и опоясывать, должен был либо рыцарь, у которого юноша служил оруженосцем, либо отец… Но у Хельмута не было ни того, ни другого. От осознания этого больно кольнуло в сердце, и он покачал головой, прогоняя навязчивые и столь мешающие сейчас чувства прочь. Нужно рассуждать здраво. Может, ему позволят сделать какую-то поблажку?

Что самое сложное, посоветоваться ему было особо-то и не с кем. Разве что…

Хельга сейчас тоже сидела в библиотеке, среди шкафов, в которых хранились книги с поэзией. Стихи сестра очень любила, её увлекали и небольшие стихи, и песни менестрелей, и длинные поэмы с закрученными сюжетами… Вот и сейчас она, только-только погрузившись в чтение, высказала своё явное недовольство, что её отвлекли. Но все соображения Хельмута выслушала с наигранно серьёзным лицом. Ну или просто изо всех сил старалась выглядеть взрослее, чем была на самом деле.

— Знаешь, я читала о паре подобных случаев, — заявила она. — Всякое ведь в жизни бывает… — Сестра обожала вставлять в свою речь подобные фразы, думая, что это тоже сделает её более взрослой. — В таком случае в рыцари вроде как посвящал сюзерен.

— Не говори «вроде как», — строго заметил Хельмут, отодвигая стул и присаживаясь рядом с сестрой, — это слово-паразит.

— Отстань, — нахмурилась Хельга и снова уткнулась в книгу.

— Ну подожди. — Он положил руку на обложку и потянул книгу на себя. — Где ты это вычитала?

— Уже не помню, — зевнула девочка и убрала с лица рыжий завитой локон. — Да и какая разница? Думаю, если ты лорда Штейнберга попросишь, ему не нужны будут какие-то доказательства.

— Да, пожалуй, я напишу ему… — задумался Хельмут. — Думаешь, за неделю он сюда доберётся?

Хельга молча кивнула, снова погрузившись в чтение. Барон Штольц прищурился, приглядываясь к названию на обложке, но некогда золотистые буквы давно уже стёрлись, и он не разобрал ни слова.

— Такая маленькая, а такая умная, — протянул он с улыбкой.

— Это я-то маленькая? — выпалила сестра, мигом отбросив книгу, и смерила его гневным взглядом. Какая же она милая, когда злится…

— Да и я всё равно умнее, — пропел Хельмут, возведя глаза к потолку.

Забавно было наблюдать, как злится Хельга. Хотя, конечно, следует её поблагодарить за идею, но сначала Хельмут всё-таки напишет Генриху: стоило сделать это как можно скорее, чтобы тот смог успеть как раз к нужному дню.

Оставив сестру наедине со своими любимыми стихами, барон Штольц гордо удалился из библиотеки.

Генрих приехал за день до именин Хельмута. С ним было лишь несколько человек охраны и прислуги. Поначалу барон Штольц немного удивился такой скромности, но потом понял, что большой кортеж затянул бы продвижение ещё на несколько дней, а дело не терпело отлагательств.

— Ты бы ещё позже предупредил, — заявил Генрих вместо приветствия, спрыгивая с коня и протягивая Хельмуту руку для пожатия.

— Да если бы не Хельга, я бы и вообще не предупредил, — наклонил голову тот.

Генрих усмехнулся и, взяв своего коня под уздцы, пошёл за Хельмутом в замок. Утро выдалось прохладным, несмотря на то, что шёл второй месяц лета: небо заволокли серые облака, а северный ветер пробирал до костей. Приходилось одеваться теплее и кутаться в плащ, а в замке плотно закрывать окна.

Через полчаса, устроившись в гостевых покоях и переодевшись с дороги, Генрих зашёл к Хельмуту в небольшой кабинет. Точнее, некогда этот кабинет принадлежал барону Кристоферу, и юноша до сих пор не мог полностью ощутить себя полноправным хозяином этого места. Да и не только кабинета — всего замка, всей земли… Может, завтра, после посвящения в рыцари, это исчезнет?

Здесь было достаточно светло, белёные стены поддерживали невысокий потолок, с которого свисала миниатюрная бронзовая люстра. Над небольшим камином был размещён щит с гербом Штольцев, а на самом камине, на подставке в форме оленьих рогов покоился отцовский меч, который завтра станет собственностью Хельмута. В этом удобном, довольно уютном помещении он и собирался переговорить с Генрихом.

Барон Штольц распахнул шторы и велел слуге принести вина. Сам он пить не любил, считая, что алкоголь до добра не доводит, но знал, что Генрих любит красное полусладкое, непременно неразбавленное, и при этом как-то умудряется вообще не пьянеть.

Генрих, пройдя в кабинет, присел в небольшое кресло, стоящее у стола напротив окна. Почему-то в каждом его движении сквозила скованность, напряжённость, и Хельмут это сразу заметил — он сликшом хорошо знал своего друга и не мог не обратить внимание. Неужели у Генриха были какие-то ещё более серьёзные проблемы?

— Что-то не так? — поинтересовался Хельмут, садясь напротив.

— В смысле? — Генрих улыбнулся, но улыбка его оказалась похожей на болезненную гримасу.

Хельмут не знал, как это объяснить. Он положил руки на стол и тяжело вздохнул.

— Ладно, забудь, давай сразу к делу. Ты ведь мне не откажешь?

— Разумеется, нет. — Генрих наклонил голову, сверля взглядом поверхность стола. Он сцепил пальцы в замок, да так, что костяшки побелели — никогда ведь раньше так не делал… Его явно что-то тревожило, только вот что? — Если честно, я ни разу ещё никого не посвящал в рыцари…

— Но ведь тебя посвящали, — хмыкнул Хельмут. — Ты разве не помнишь, что нужно делать?

— Я знаю, что нужно делать, — возразил Генрих не поднимая тревожного взгляда, словно изо всех сил пытаясь скрыть свое волнение. — Сказать по правде, час своего посвящения я помню плохо из-за дикого волнения. Слава Богу, не напиться ума хватило. — Он снова улыбнулся, и снова улыбка вышла вымученной. — Может, если бы я напился, то лорд Джеймс бы меня попросту выпорол и перенёс день посвящения.

— Он тебя порол? — сдержанно рассмеялся Хельмут, стараясь не показывать своего беспокойства.

— Господи, конечно, нет.

Повисла тишина, которую разорвал внезапный стук дверь. Барон Штольц недоуменно разрешил войти и, лишь когда на пороге появился слуга с подносом, вспомнил, что приказывал принести вина. Слуга поставил на стол поднос с двумя бокалами и небольшой бутылкой и с поклоном удалился. Генрих тут же взял один бокал, порывистым, но аккуратным движением налил в него вина доверху и опустошил наполовину.

— И всё-таки мне кажется, что с тобой что-то не так, — сказал Хельмут, наклоняясь ближе к другу. Тот внезапно поднял на него взгляд и прищурился, и юношу передёрнуло. В комнате и без того было прохладно, но теперь его будто сковало ознобом.

— Лорд Джеймс мне недавно написал, — вздохнул Генрих. — И я вспомнил, что у его жены, леди Лилиан, скоро годовщина… Три года уже. — Он замолчал. Хельмут тоже молчал, не зная, что сказать.

— Ты переживаешь? — выдавил он абсолютно глупые и ненужные слова.

— Да… Она всегда была очень добра ко мне. Через пару лун после того, как я поступил на службу к лорду Джеймсу, она родила дочь, но и ко мне всегда относилась почти как к родному. — Генрих наконец-то улыбнулся не страдальчески, а с теплотой. — И на её похоронах я не был… Поэтому после завтрашней церемонии я, наверное, поеду в Нолд. Конечно, дома дел невпроворот, но я должен поддержать человека, который заменил мне отца.

— Да, разумеется… — пролепетал Хельмут.

— К слову, об отце. — Генрих облегчённо выдохнул, видимо, радуясь, что ему удалось сменить тему. Хельмуту захотелось извиниться, но друг внезапно продолжил: — Ты-то как? Вам, наверное, куда тяжелее.

— Да уж, нелегко, — вздохнул юноша. — Хельга в первые дни только и делала, что плакала. Маму она не помнит, поэтому потерю отца перенесла так болезненно.

— А ты?

Генрих почему-то нахмурился, а его взгляд стал ещё пронзительнее, будто он за что-то осуждал друга. Тогда Хельмут отпил глоток из своего бокала, поморщился и ответил:

— Я тоже тоскую, конечно, — пожал плечами он. — Но, если честно, за всеми этими делами мне удаётся забываться. Иногда мелькает мысль, особенно когда что-то не получается: нужно у отца спросить, отец точно поможет, подскажет, посоветует… А потом я вспоминаю, что отца нет, что мне никто, кроме сестры, уж точно не поможет.

— Почему же, ты всегда можешь рассчитывать на меня, — тихо произнёс Генрих и положил ладонь на пальцы Хельмута. Тот вздрогнул.

— Д-да, спасибо, — выдохнул он, не поднимая взгляда.

— Всё-таки смерть родителей — это то, что нужно просто пережить. Рано или поздно придёт принятие, — продолжил Генрих. — Хотя со смертью отца я смирился, а вот мать… Они умерли с промежутком в полгода, и это был настоящий ад. Сначала на мне оказалась огромная земля, множество проблем, требующих моего решения, замки, люди… Потом ещё и два брата, причём один — новорождённый. До сих пор не знаю, как я пережил это. Те месяцы для меня прошли попросту как в тумане: я носился туда-сюда, будто ошпаренный, постоянно что-то писал, приказывал, кого-то подолгу выслушивал… Иногда не было времени даже на сон. И всё это время в душе зияла такая пустота… Потом более-менее оклемался, как видишь, но до сих пор иногда становится так больно, что выть хочется.

Он замолчал, сжимая в чуть дрожащих пальцах бокал, но почему-то больше не пил. Хотя Хельмут на его месте выпил бы целый штоф и потребовал добавки. Он не думал, что Генрих когда-то вообще этим с ним поделится. Да, он знал, что лорд Франц и леди Виктория Штейнберги умерли едва ли не одновременно, он догадывался, что другу было очень и очень нелегко и перенести потерю родителей, и так резко принять на себя столько обязанностей по управлению огромным аллодом, и ещё и двух младших братьев при этом успевать воспитывать… Но Хельмут даже не рассчитывал на то, что Генрих решит выплеснуть всю боль, сжимавшую его душу. Стоило, конечно, предположить, что он станет искать поддержки у лучшего друга, но Хельмут не был уверен, что смог бы оказать её должным образом.

— Мне очень жаль, — процедил он, мысленно укоряя себя за то, что не может связать толком двух слов. — Я не знаю, как помочь тебе с этим, но я правда…

— Спасибо, — резко прервал его Генрих. — Твоя мать ведь тоже при родах умерла?

— Не совсем. Она ещё пару лун после родов прожила, но…

— И у тебя было такое, что ты винил Хельгу в её смерти? — задал друг неожиданный вопрос.

— Да, — признался Хельмут после короткой паузы. — Первые месяцы я вообще её ненавидел, хотя когда она только родилась, любил безумно… Мне понадобились годы, чтобы понять, что она не виновата.

— Просто мне иногда кажется, что я Рихарда до сих пор виню, хотя понимаю, что это безумно глупо. Потом до меня доходит, что винить следует скорее отца, чем брата: мама не хотела третьего ребёнка, особенно после нескольких выкидышей до этого, но он настоял… Он часто выпивал в последние годы. Нет, если честно, он всю жизнь выпивал, сколько я себя помню. Так вот, он ужасно хотел третьего ребёнка, но не застал даже его рождение — вино и виски его убили. — Словно смеясь над покойным лордом Францем, Генрих наконец осушил свой бокал и с громким стуком поставил его на стол. — А мать была уже немолода, она знала, что в сорок лет рожать небезопасно. Я пытался поговорить с отцом, как-то её защитить, но она сказала, что ей защита не нужна. И она очень любила своего ещё не рождённого сына. Помню, как мы с ней и Вольфгангом подбирали ему имя, стараясь забыть о смерти отца… В итоге мы Рихарда назвали так, как хотела она. Иногда я смотрю в его глаза и вижу маму — Вольфганг больше на батюшку похож. Тогда я понимаю, что потерял не всё, что так любил. Мне кажется, в Рихарде сохранилась частичка души нашей матери. — Всё это время он смотрел на Хельмута, не отводя взгляда, и тот пытался проследить, как менялись эмоции в зелёных глазах друга — от болезненного горя до светлой теплоты. — Поэтому теперь я так переживаю за лорда Джеймса. Его дочь растёт без матери, а ведь это не просто нелегко — порой это невыносимо. Особенно для ребёнка. Впрочем, что я тебе рассказываю…

Снова повисла тишина, нарушаемая лишь воем ветра за окном. В кабинете стало темнее из-за того, что солнце окончательно скрылось за тучами. Надо бы зажечь пару свечей… Но никто из них даже не пошевелился.

Они оба — и Хельмут, и Генрих — прекрасно понимали, что это внезапное душеизлияние было необходимо им обоим. Ведь если мёртвых не отпустить, то память о них не сделать светлой и чистой, перестав омрачать её собственной болью и тоской. Хельмуту даже показалось, что глазам стало как-то горячо: он уже почти забыл это чувство, когда хочется плакать… Но он сдержался. Завтра его именины, завтра его посвятит в рыцари его лучший друг — разве это не счастье? Разве это не то, к чему он стремился всю свою юность? Теперь он перестанет быть мальчишкой, а станет мужчиной.

Но как же ему хотелось, чтобы этот обряд увидели его родители…

Следующий день был полной противоположностью предыдущего: ветер успокоился и улетел куда-то прочь, забрав с собой тучи и холод. Весело светило солнце, даря своё тепло приятному летнему воздуху, в саду заливались птицы и распускались бутоны, зеленели листья на деревьях…

Всю ночь Хельмут не мог сомкнуть глаз. Волнение давало о себе знать, а из головы не выходил их с Генрихом разговор. Он то и дело вспоминал так давно оставившую его маму, её мягкие светлые локоны, звонкий переливчатый голос, пронзительные голубые глаза, ласковые улыбки… Вспомнил он и то, как маленькая Хельга, напуганная ночными скрипами и тенями, прибегала в его комнату и они засыпали вместе. Сейчас ему хотелось взять пример с сестры, да вот только бежать было не к кому. Разве что к Генриху в гостевое крыло — он же сам сказал, что всегда готов помочь.

Тогда Хельмут вспомнил, что когда-то, много лет назад, перед посвящением в рыцари юноша должен был всю ночь молиться в храме, и попробовал последовать этому завету. Молитв он знал немного, а в церковь ходил редко, но всё же, воскресив в памяти пару тропарей, он почувствовал, что на душе стало чуть легче.

Утром Хельмут с помощью слуг облачился в светлые праздничные одежды, впервые после смерти отца сняв траур. Он оглядел себя в зеркало и остался вполне доволен: тщательно причёсанные и уложенные золотые волосы чуть блестели, напоминая королевский венец, светло-фиолетовая рубашка с золотистой вышивкой на манжетах и воротнике неплохо сочеталась с белыми камзолом и плащом. Не вязались с нарядным облачением лишь обеспокоенные глаза и тёмные круги под ними — следствие как всего пережитого за последнее время, так и бессонной ночи. Эмоции никак не желали успокаиваться, его чуть трясло, будто бы от холода.

Хельмут позвал служанку Хельги и велел ей принести пудру. Сестра, несмотря на юный возраст, уже потихоньку начинала покупать для себя различные средства красоты — помаду, подводку, какие-то пахучие кремы и притиранья… Хельмут не запрещал — знал, что бесполезно.

Служанка принесла пудру быстро, и это даже удивило: он ожидал, что сестра начнёт капризничать и выделываться.

— Она что-то спросила? — уточнил он, когда служанка с помощью тонкой маленькой тряпицы наносила пудру на эти круги под глазами, отливающие фиолетовым. Стало даже смешно: пятна неплохо сочетались с рубашкой, однако красивыми от этого не становились.

— Её светлость сказала, что даже не представляет, зачем вам могла понадобиться её пудра, — сдержанно улыбнулась служанка.

Странно, правда, что Хельга не пришла сама… Но ведь на церемонию-то она наверняка придёт!

Главный зал Штольца сегодня был светел и прекрасен: цветные знамёна на стенах, длинная ковровая дорожка на полу, букеты душистых летних цветов… Весь замок и многие жители окрестностей собрались на церемонию, хотя это, пожалуй, был единственный раз в жизни Хельмута, когда ему не хотелось потешить своё самолюбие, собрав у себя дома весь Бьёльн.

Генрих ждал его на помосте, облачённый в светлый камзол и плащ, что было несколько непривычно — обычно друг носил тёмную одежду, — но всё же довольно красиво. В свете мягких утренних лучей, пробравшихся в зал через высокие окна, ярко сверкали камни на его перстнях и рукояти меча. Другой меч, Хельмутов, лежал рядом на высоком постаменте, спрятанный в ножны, прикреплённые к поясу.

Поднявшись на помост, Хельмут опустился на одно колено. Если бы обряд проходил в церкви, как в древние времена, то пришлось бы становиться на оба, выражая свою покорность не только перед королём и сюзереном, но и перед Господом, однако посвящение в рыцари давно уже стало исключительно мирским таинством.

— Хельмут из дома Штольцев, — начал Генрих не слишком громко, но торжественно, так, что весь зал притих, — клянёшься ли ты с этого момента и до конца жизни быть храбрым, милосердным и справедливым?

— Клянусь, — звонким голосом отозвался Хельмут, и эхо повторило это слово.

— Клянёшься ли ты защищать слабых, оскорблённых и попавших в беду?

— Клянусь.

— Клянёшься ли ты быть верным и праведным подданным своего королевства, защищать его от внешних и внутренних врагов и быть готовым отдать свою жизнь во имя его величества?

— Клянусь.

В зале стояла гробовая тишина, и Хельмуту казалось, что все присутствующие слышат, как в волнении бьётся его сердце. Он закрыл глаза, повторяя про себя всё то, в чём только что поклялся. Легко было сказать «клянусь», а вот исполнить всё это… И как бы Хельмуту ни хотелось проявить себя, показать свою отвагу и доблесть, он искренне надеялся, что ему не придётся в скором времени отдавать свою жизнь, пытаясь выполнить клятву. Пожить ещё хотелось. Иначе Хельга совсем пропадёт… Это ведь именно она подсказала брату, что в рыцари его может посвятить сюзерен… И он пообещал себе поблагодарить сестру, но так этого и не сделал! Вот ведь забывчивый идиот!..

Хельмуту захотелось ударить себя ладонью в лоб, но он всё же сдержался, продолжая стоять, склонившись, на одном колене. Пол был жёстким и твёрдым, поэтому находиться в таком положении было жутко неудобно. Поскорее бы уже всё закончилось…

Через мгновение он почувствовал, как его плеча коснулось довольно-таки тяжёлое и холодное лезвие меча Генриха.

— Именем его величества, верховного лорда и короля Драффарии Фернанда Первого, я, лорд Генрих Штейнберг, посвящаю тебя, барон Хельмут Штольц, в рыцари. — Он убрал меч. — Встань.

Хельмут открыл глаза и медленно поднялся — это означало, что он наконец стал равным другим рыцарям. Генрих выглядел вполне серьёзным и сдержанным, но глаза его всё-таки улыбались — как будто не было вчерашних переживаний, боли и печальных воспоминаний. «Может, их и правда не было», — мелькнуло в голове Хельмута. Он коротко оглянулся, пытаясь найти в зале Хельгу, однако некогда было глазеть.

Генрих поднял с постамента ремень с ножнами и опоясал им новоиспечённого рыцаря, в то время как два молодых прислужника пристёгивали шпоры к его сапогам. Это было завершением обряда. Теперь Хельмут официально считался рыцарем, имел право участвовать в битвах и брать на службу оруженосцев.

Голова немного закружилась, спасло лишь то, что Генрих мгновенно поймал его руку и пожал, обхватив запястье.

— Что ж, поздравляю, — улыбнулся он. — По-моему, мы оба справились прекрасно.

— Да-да, спасибо тебе огромное, — негромко проговорил Хельмут. — Не знаю, что бы я без тебя делал.

— Брось, разве я мог отказать?

Барон Штольц кивнул, тревожно оглядывая зал. Наконец он заметил сестру: она стояла с правой стороны в первых рядах и улыбалась. Хельга тоже сняла траур: на ней было шёлковое золотистое платье из многослойной струящейся ткани, а огненные кудри она собрала в замысловатую причёску из косичек. Хельмут поймал её взгляд и улыбнулся. Он благодарно кивнул Генриху и сбежал с помоста, звеня шпорами.

Хельга, кажется, несколько удивилась, когда он приблизился к ней.

— Жаль, мама этого не видела, — вздохнула девочка, беря ладони брата в свои.

— Она видела. — Хельмут бросил короткий взгляд вверх. — И папа тоже.

Хельга отвела взгляд, а он нежно обнял сестру, погладив её мягкие волосы, и тихо сказал:

— Спасибо.