Он между нами жил… Воспоминания о Сахарове

И. Н. Головин А. Д. Сахаров — основоположник исследований управляемого термоядерного синтеза в нашей стране

То были последние годы правления Сталина и Берии. Атомная проблема развивалась в обстановке высшей секретности.

В конце октября 1950 г. мне, тогда заместителю Курчатова, позвонил генерал КГБ Н. И. Павлов и пригласил приехать к себе на Ново-Рязанскую улицу в ПГУ[70]. Он был в это время начальником Главка, ведающего атомным оружием, и был тесно связан с Берией.

— Приезжай, будут у меня твой дорогой учитель Игорь Евгеньевич Тамм и Андрей.

На мой вопрос, кто такой Андрей, он ответил:

— Андрея не знаешь? Это Сахаров. Светлая голова. Познакомлю. Это наш парень. Приезжай! Поразишься тому, что они расскажут.

В условленный час я был в его кабинете. У письменного стола против Павлова сидел Игорь Евгеньевич и в присущей ему порывистой манере что-то темпераментно говорил. В отдалении у окна молча сидел молодой брюнет с мягкими приятными чертами лица.

Павлов предложил им обоим рассказать мне о своей работе.

Говорил в основном Сахаров. Неторопливо, грассируя, очень просто и чрезвычайно ясно излагая мысль. Игорь Евгеньевич иногда добавлял свои пояснения. Беседа шла свободно и непринужденно. Андрей рассказал о развитой им с Таммом идее термоизоляции плазмы магнитным полем. Он пояснил, что интенсивная термоядерная реакция будет идти только при температуре в сотни миллионов градусов, которых никакой материал выдержать не может, и термоизоляцией плазмы может служить только магнитное поле. По аналогии с реакторами деления, где для самоподдерживающейся цепной реакции введено понятие критической массы, так и в его случае надо обеспечить для самоподдерживающейся реакции синтеза критический набор параметров. Каковы эти критические параметры? Достижимы ли они практически? Рассмотрим упрощенный пример. Вдоль магнитного поля никакой теплоизоляции не получается. Представим себе прямую трубу с однородным магнитным полем, параллельным стенкам. Что делать с концами, подумаем потом. Пусть труба будет бесконечно длинной в обе стороны. Поперек магнитного поля теплопроводность обратно пропорциональна квадрату магнитного поля. Он написал на листе бумаги формулу для коэффициента теплопроводности. Чтобы тепловые потери поперек магнитного поля не исключали самоподдерживающейся реакции, надо сделать трубу достаточно большой, радиусом около метра, а магнитное поле значительным — 50 килогаусс. «Необходимую обмотку я оценил. Ее сделать можно», — продолжал Андрей. К потере тепла из плазмы теплопроводностью добавятся потери от тормозного излучения электронов. При температуре ниже 32 кэВ тормозное излучение больше энерговыделения от реакции синтеза в чистом дейтерии, но с подъемом температуры мощность реакции растет быстрее излучения и достаточно будет поднять температуру киловольт до сорока. Самоподдержание в указанной трубе получится при плотности плазмы выше 10¹⁴ в кубическом сантиметре. Любопытно, что теплопроводность поперек магнитного поля при этом в 10¹⁴ раз меньше, чем в отсутствии магнитного поля! Таким образом, критические параметры получаются технически не бессмысленными, хотя и большими.

Чтобы реактор сделать земным, попробуем трубу свернуть в тор. Силовые линии замкнутся, продольные потери исчезнут. Но возникнут поперечные дрейфы. Чтобы с ними справиться, нужны дополнительные меры: большой радиус тора придется сделать метров пять. Остальные вопросы обсудим при другой встрече.

Подавление теплопроводности на 14 порядков! Потрясающая цифра! И в то же время какая простота решения! Плазма в руках Сахарова получалась такой непривычной, непохожей на хорошо знакомую нам плазму газотронов, ионных источников.

Беседа длилась около часа. В заключение Павлов просил меня познакомить Курчатова с изложенным после возвращения его в Москву из дальней командировки и обдумать с ним, как организовать развитие этой работы в нашем институте, тогда ЛИПАНе, так как «там», в КБ-11 у Харитона, у Сахарова и Тамма другая неотложная задача, и они не смогут уделять много времени управляемой реакции.

Условившись о встрече в ФИАНе на Миусской площади, мы с Игорем Евгеньевичем и Андреем Дмитриевичем покинули Павлова.

Так 22 октября 1950 г. были названы параметры современного ИТЭРа![71]

Через несколько дней приехал Курчатов. Я рассказал ему услышанное и он загорелся. Немедленно пригласил к себе Сахарова и Тамма, имел с ними продолжительную беседу. На их встрече родилось название — «проблема МТР»[72].

Так как в МТР предполагалось сжигать дейтерий и производить тритий, а тритий нужен был для водородной бомбы, то всей работе по условиям секретности того времени был придан высший гриф секретности: «Сов. секретно, особая папка».

Я вскоре побывал в ФИАНе на Миусской. Там вопросы МТР обсуждались с участием В. Л. Гинзбурга, С. З. Беленького и других теоретиков лаборатории Тамма. Некоторое отражение беседы видно в примечании к статье Игоря Евгеньевича в первом томе известного зеленого четырехтомника «Физика плазмы и проблема управляемых термоядерных реакций», изданного по инициативе Курчатова к Женевской конференции 1958 г. Курчатов поручил мне привлекать экспериментаторов, а сам взялся за теоретиков. За несколько дней увлек этими задачами Мигдала и Будкера. Пригласил к себе Ландау. Тот признал задачу достойной внимания, но сам в решении ее участвовать отказался. Курчатов вызвал Н. Н. Боголюбова. Тот увидел в участии в разработке МТР возможность переехать из «заточения» в КБ у Харитона, которым тяготился, в Москву. Активно включился в работу и выговорил право на эту работу в Москве своих киевских учеников, что и было оперативно сделано. Приехал Митропольский, Кононенко, Бажанова и другие. Игорь Васильевич затребовал к себе все отчеты, какие были написаны по вопросам МТР. Оказались в наличии только два отчета Гинзбурга в ФИАНе. Игорь Васильевич детально проштудировал их.

Я рассказал идеи Сахарова Н. А. Явлинскому, А. М. Андрианову, С. Ю. Лукьянову и С. М. Осовцу. Сразу стали обдумывать постановку экспериментов и столкнулись с тем, что наша экспериментальная база совсем не годится для постановки необходимых опытов. Сахаров несколько раз приезжал к нам в ЛИПАН и подробно обсуждал как физику явлений в плазме, так и постановку опытов. Он подробно рассказал необходимость того, что позже получило название «вращательного преобразования», показывал результат сложения поперечного дрейфового движения с вращением вокруг тороидальной оси. Разбирал с нами физику того, что диффузия поперек магнитного поля получается в результате столкновения ионов с электронами, а не ион-ионных или электрон-электронных столкновений. Пояснения были очень наглядными и врезались в память навсегда. Сначала он рассматривал применение витка с током, подвешенного на тороидальной оси для подавления тороидального дрейфа, но вместе с нами признал его непригодным из-за недопустимо больших потерь на подвесках, а затем признал, что невозможно на вводе тока в виток избежать дрейфовых потерь и вследствие них разрушения вводов. В процессе обсуждений он остановился на индукционном возбуждении тока в самой плазме. На этом он уехал вновь в КБ-11 к Харитону. Это был конец ноября — начало декабря 1950 г.

Курчатов тем временем пропагандировал МТР в ПГУ. Получил одобрение Ванникова и Завенягина. В аппарате Совета Министров СССР убедил Черепнева, Васина и других в неотложности финансирования этих работ. Новый 1951 г. решил начать «не с оружия, а с МТР» и созвать большое совещание для апробации темы в научной среде, после чего обратиться в правительство с проектом постановления.

Созыв совещания затянулся до конца января. К этому сроку вернулся с завода электромагнитного разделения изотопов Л. А. Арцимович. Он с ревностью отнесся к началу работ без его участия и сам начал активно знакомиться с физическими проблемами МТР, быстро овладевая оценками параметров плазмы.

В январе Сахаров вновь побывал у нас, приехав теперь с идеей медного кожуха для удержания плазменного кольца с током в равновесии и показал, что в кожухе должны быть разрезы — одни по экватору, чтобы можно было беспрепятственно вводить тороидальное магнитное поле, и несколько разрезов по обходу тора для индукционного возбуждения тока в плазме. Он объяснил, что такие разрезы не нарушат равновесия, а только немного увеличат затухание токов Фуко в кожухе. Позже М. А. Леонтович детально рассчитал влияние разрезов.

В конце января состоялось намеченное Курчатовым совещание. Оно проходило в КБ-11 у Харитона вдали от Москвы. В нем участвовали под председательством Курчатова: Арцимович, Боголюбов, Головин, Зельдович, Мещеряков, Сахаров, Тамм, Харитон. С докладами перед аудиторией с участием некоторых теоретиков КБ выступили Сахаров, затем Боголюбов, который проанализировал к тому времени безвредность тепловых флюктуаций плазмы для магнитного удержания. Совещание дружно поддержало развитие работ по МТР, и по возвращении в Москву Курчатов, при поддержке Павлова, начал готовить проект постановления. В феврале он был написан и, с сопроводительным письмом за подписью Курчатова, направлен Берии, который по существовавшему тогда порядку должен был рассмотреть его на Спецкомитете, после чего одобренный или поправленный проект направляли Сталину на подпись.

В проекте после общей преамбулы о важности проблемы было записано возложение на ЛИПАН (Курчатова) ответственности за разработку проблемы, назначение Арцимовича руководителем эксперимента, а Леонтовича — руководителем разработки теории МТР, создание Совета по МТР под председательством Курчатова с Сахаровым в качестве заместителя, разрешение Сахарову и Тамму до трети времени тратить на МТР. На ряд институтов было возложено обеспечение измерительной аппаратурой. На Серпуховском конденсаторном заводе было предусмотрено строительство нового цеха импульсных конденсаторов. Из резерва Совета Министров выделялось ЛИПАНу 10 миллионов рублей на сооружение стендов и, наконец, была записана постройка восьми двухквартирных коттеджей для поселения иногородних, привлекаемых к МТР.

Прошел март, а никаких откликов на проект постановления не последовало. Мы начали волноваться. В те времена такая затяжка была непривычна. Обычно через неделю-две начиналась проработка в аппарате, и в течение месяца постановление выходило в свет.

В середине апреля, неожиданно, в кабинет Курчатова ворвался министр электропромышленности Д. В. Ефремов с журналом в руке, в котором сообщалось об успешных экспериментах некоего Рихтера в Аргентине, получившем нейтроны в газовом разряде.

— Вот, смотрите, Рихтер уже получил нейтроны в дейтериевом разряде, а мы только собираемся! Как хорошо, что мы уже послали руководству проект постановления, а то руководство всыпало бы нам за бездействие!

Что-то в этом роде скороговоркой проговорил Дмитрий Васильевич. Тотчас же было написано письмо Берии и вместе с переводом статьи и журналом отослано в Кремль.

Через три-четыре дня последовал вызов к Берии на заседание Спецкомитета. Кроме членов Спецкомитета — Курчатова, Ванникова, Завенягина, Павлова, Харитона и других, на нем присутствовали Сахаров, Тамм и Головин. Сахаров кратко изложил суть задачи.

Тамм, Курчатов, Харитон сказали несколько слов в поддержку, и за 20–30.минут заседание было закончено.

5 мая 1951 г. за подписью Сталина вышло постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР, признавшее программу создания МТР государственной задачей. Все записанные нами пункты были утверждены.

Эксперименты начали сразу, но никакого соответствия между расчетами и экспериментально измеряемыми величинами не было.

Андрей Дмитриевич продолжал приезжать к нам. Вскоре предложил вместо реакции на чистом дейтерии ориентироваться на равнокомпонентную смесь дейтерия с тритием, так как сечение DT-реакции при интересующих нас температурах в 100 раз больше, чем DD-реакции. Встречался с теоретиками, работавшими у Леонтовича, и привозил свои работы, выполненные с теоретиками КБ. Очень скоро они рассмотрели вместе с Зубаревым и Климовым задачу о взаимодействии плазмы со стенкой. В этом они почти на 35 лет опередили других теоретиков мира, занимавшихся абстрактной плазмой в, так сказать, математическом пространстве вне материальных стенок. Можно думать, что развитие термоядерной программы пошло бы иначе в мире, сохрани Сахаров активное участие в ней.

Совет по МТР собирался только два раза. Второй раз он был собран Курчатовым в середине 1952 г. для обсуждения результатов опытов Филиппова с сотрудниками, получивших нейтроны в дейтериевом разряде в прямой трубе с электродами на концах. Курчатов собрал широкую аудиторию. Кроме названных ранее участников, на нем были И. Я. Померанчук, Д. И. Блохинцев, Г. Н. Флеров, И. И. Гуревич, В. П. Джелепов и ряд других крупных экспериментаторов и теоретиков.

Филиппов доложил о проведенных экспериментах. Завязался обмен мнениями. Общий тон склонился к тому, что нейтроны свидетельствуют о термоядерной реакции.

Но тут поднялся Арцимович с категорическим протестом против того, чтобы нейтроны считать термоядерного происхождения. Это не благородные термоядерные нейтроны, а некие нейтроны плебейского происхождения, или стеночные, или результат некоего ускорительного механизма. Получился довольно сумбурный диспут. Теперь непонятно, почему Арцимович не сказал простой вещи, что у нас нет еще закона экстраполяции и мы совсем не знаем, удастся ли импульсы нейтронов увеличивать в миллион раз, что необходимо для практического использования. Если удалось бы, то это было бы грандиозным достижением, независящим от «происхождения» нейтронов. Когда шум поутих, Арцимович продолжал, обращая внимание на то, что плазма вообще ведет себя не так, как хотелось бы Сахарову, и потому ожидать, что из бублика с током в плазме получится реактор, не приходится. Нужны новые идеи. Тон речи выдавал ревность к Андрею Дмитриевичу и желание занять самому главенствующую роль.

Андрей Дмитриевич не проронил ни слова.

Курчатов закрыл заседание, так и не подведя итога: получена ли горячая плазма с термоядерной реакцией или нет?

Близился 1953 год — год первого испытания водородной бомбы.

Андрей Дмитриевич реже бывал в нашем Институте, возможно, из-за нарастания занятостью бомбой. Заходя ко мне, он рассказывал, что приезжает смотреть результаты расчетов, которые ведут под руководством Тихонова и Самарского вычислительницы на арифмометрах. Их несколько десятков молодых женщин и они на руках ведут расчеты, которые у них в КБ выполнять некому. Расчеты идут успешно и он все более и более удостоверяется, что испытание подтвердит ожидаемое.

Летом 1953 г. Андрею Дмитриевичу присвоили степень доктора наук.

12 августа 1953 г. на Семипалатинском полигоне, недалеко от места, где четырьмя годами ранее была взорвана советская атомная бомба, также на стальной высокой башне была взорвана первая в мире водородная бомба. Сила взрыва ее была сравнительно небольшой, меньше мегатонны, но идеи были целиком наши, отечественные. Литий6 предложил использовать В. Л. Гинзбург, композицию и газодинамику разработал Сахаров от начала до конца по своим идеям с активным участием Тамма и работавших в КБ теоретиков, в том числе Франк-Каменецкого, Романова и других.

В декабре 1990 — январе 1991 г. появилась инсинуация — статья «Бомба и для… Сахарова» полковника в отставке А. С. Феклисова, в которой сообщается о том, что якобы Клаус Фукс передал в КГБ в 1947 г. «все, что он знал о водородной бомбе» и что это позволило в СССР начать работы раньше (?), чем в США (удивительная логика!). Теперь мы знаем, что в 1947 г. в США были только в зародыше идеи о термоядерном оружии. Но зато тогда мы видели многочисленные пестрые обложки американских журналов, на которых пропагандировалась Super Bomb. Эти обложки уже вселяли тревогу и стимулировали наши поиски.

Успех 12 августа был полный. Расчеты хорошо подтвердились. Сахаров, 32-х лет от роду, был избран 23 октября 1953 г. в академики. В феврале 1954 г. Ворошилов, вручая ему звезду Героя Соцтруда, трижды поцеловал его по-русски со словами «из молодых, да ранний»…

Среди нас Сахаров остался прежним. Ни осанка, ни отношение к нам не изменились. Он иногда заходил к нам в лаборатории. Слушал рассказы об экспериментах. Осенью 1954 г. мы беседовали с ним, прохаживаясь взад и вперед перед одноэтажным зданием БЭПа[73], где тогда размещались все термоядерные лаборатории и теоретики. Был промозглый, снежный вечер. Я рассказывал, что мы наконец достаточно теоретически и экспериментально подкованы, чтобы приблизиться к воплощению его идеи — строить ТМП — тороид с магнитным полем — первую установку со всеми его атрибутами: тороидальным полем, медным кожухом с разрезами, индукционным возбуждением тока в плазме, и я рассчитываю преодолеть винтовую неустойчивость тем, чтобы длина окружности внутри тора была короче самой длинной волны возмущения, вычисленной по критерию Шафранова. Андрей Дмитриевич согласился, что винтовую неустойчивость это должно подавить, но добавил: «Другие неустойчивости найдут возможность проявить себя, а каково их многообразие, мы не знаем, но наверное, их много».

Мы вошли в теплое помещение и я провел его в зал, где монтировалась ТМП, и Андрей Дмитриевич, впервые увидев материальное воплощение своей идеи об МТР, приободрился. Но мысли его были, видимо, далеко.

Теперь мы знаем, что период с 1954 по 1958 гг. был периодом его активнейшего творчества, рождения новых идей в области водородного оружия. В этот период (он потом в своих воспоминаниях скажет) он был убежден в необходимости создания своего оружия для обеспечения паритета и творческая энергия его была огромна. За эти годы он со своим коллективом теоретиков, там, в КБ-11, развил совершенно новую идею, обеспечивающую создание водородных бомб неограниченно большой мощности.

Бомбы были созданы, испытаны, авторитет Андрея Дмитриевича неизмеримо вырос в кругах руководителей страны. И тут начался поворот в его мышлении.

Первый толчок был сделан маршалом М. И. Неделиным, представлявшим командование армии на полигоне при испытании многомегатонной бомбы 22 ноября 1955 г. На банкете, устроенном после успешного испытания, Неделин дал Сахарову первый тост. И он сказал, что надо пожелать, чтобы такие взрывы происходили и впредь успешно, но никогда не были осуществлены над городами. На что Неделин в полунеприличной, полубогохульной форме ответил другим тостом, означавшим, что вы — физики, знай себе, делайте бомбы, а мы будем решать, где их применять[74].

Сахаров был подавлен. Он осознал, что создал чудовище, вырвавшееся уже из его рук. Вскоре, детально изучив воздействие радиации на человека, он рассчитал, что каждое испытание влечет за собой 10тысяч невинных жертв на мегатонну на всем Земном шаре, погибающих преждевременно от рака или дающих дефект в потомстве от радиоактивности, разносимой в стратосфере и оседающей на поверхность земли.

Он убеждает Курчатова в реальности этих жертв, получает его полную поддержку. Курчатов развивает подготовку делегатов в Женеву на обсуждение договора о запрещении испытаний. Сахаров пишет статьи с детальным обоснованием числа жертв. Его статьи идут в правительство, издаются у нас, переводятся на иностранные языки и используются на женевских переговорах.

Все еще считая, что всего важнее ему оставаться в КБ у Харитона вдали от Москвы, он, продолжая совершенствовать оружие, превращается в борца против его испытаний в атмосфере, несущих гибель невинным жертвам на всей Земле. После смерти Курчатова он вступает в единоборство с Хрущевым, когда тот решает нарушить мораторий и осенью 1961 г. возобновить испытания, чтобы вести политику с позиции силы. Но терпит поражение. В 1962 г. он вновь с исключительной настойчивостью, дойдя до Н. С. Хрущева, пытается добиться (но безуспешно!) отмены испытания одного из мощных термоядерных зарядов, которое с его точки зрения было не оправдано, но угрожало здоровью людей земного шара. Сахаров заостряет внимание на том, что угрозу здоровью миллионов людей можно устранить, заключив договор о частичном запрещении испытаний — запрещении испытаний в атмосфере, под водой и в космосе. Женевские переговоры, зашедшие в тупик из-за сложностей контроля за подземными испытаниями, быстро приводят к Московскому договору о запрете испытаний в трех средах. Таким образом Андрей Дмитриевич содействовал тому, чтобы оградить людей от вредных последствий испытаний ядерного оружия и прежде всего в атмосфере.

Я. Б. Зельдович привлекает внимание А. Д. к проблемам космологии. Тут талант физика Сахарова обнаруживает необъятное поле для творчества. В течение 1962–1967 гг. все больше его внимание и силы занимают проблемы развития Вселенной, задачи физики элементарных частиц и высоких энергий, и он их с успехом развивает и публикует, приобретая большой авторитет в мировой научной среде.

Но одновременно его все больше волнуют проблемы войны и мира. С одной стороны, его привлекают к задачам стратегии термоядерной войны, и он с ужасом обнаруживает, что в Генеральном штабе термоядерные взрывы присутствуют в будничных обсуждениях. С другой стороны, больше бывая в Москве, он начинает встречаться с людьми, которых, как и его самого, беспокоит моральная сторона жизни в нашем тоталитарном государстве, подавление свободы убеждений и выражения мнений. Шаг за шагом он пишет сначала телеграмму, потом письма руководителям нашего государства, но не получает ответов. Выступает на Общем собрании Академии наук СССР против избрания в академики Нуждина — ставленника Лысенко, и все более активно борется с лысенковской лженаукой. Год за годом в нем формируются убеждения, изложенные в 1968 г. в его знаменитых «Размышлениях о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». Он рассылает этот труд руководству нашей страны, но получает в ответ не взаимопонимание, а ожесточенный отпор. За передачу труда за границу и публикацию в «Нью-Йорк Таймс» его лишают допуска к секретным работам и закрывают въезд в секретное КБ-11, где он проработал 20 лет и заслужил звание трижды Героя Соцтруда, академика и лауреата Сталинских и Ленинской премий.

Пренебрегая покоем и почестями, он, создатель страшного оружия массового уничтожения, поняв, что США и Советским Союзом создана реальная угроза уничтожения всего живого на Земле, отдает отныне все свои силы на защиту человечества от гибели. Он ясно видит конфронтацию Советского Союза с Западным миром и понимает, что в борьбе с партийной пропагандистской машиной он может достигнуть максимального, борясь за открытость общества, то есть за открытое выражение своих убеждений. На этом пути он надеется создать обстановку доверия Советскому Союзу в мировом обществе. Он входит в контакты с зарубежными журналистами, учеными, политическими деятелями. Пишет открытые письма вплоть до глав правительств, получает от них ободряющие ответы. Своими научными трудами, мужественной борьбой с реакционными силами внутри страны и правозащитной деятельностью завоевывает грандиозный всемирный авторитет.

Мы прекрасно знаем, что он вслух говорил то, что многие из нас думали и о чем делились мыслями только в узком кругу. Он возвысил свой голос против афганской войны и за это был сослан в Горький. Терпя бесконечные лишения, он не ожесточился. В его «Воспоминаниях», теперь широко известных, вы не найдете ни одной жалобы, ни одного резкого слова в адрес КГБ и правительства. Будучи патриотом и человеком высшей честности, он ни одним словом не разглашает секретов своей двадцатилетней работы над оружием, руководствуясь тем, что «я ведь дал расписку в сохранении тайны».

В этот период его деятельности я имел с ним только краткие встречи в первой половине 70-х гг. и после его возвращения в Москву из горьковской изоляции.

Он многое перенес, заметно состарился, но остался прежним в своей сути — контактным и дружелюбным. Мы видим, что проблема управляемого термоядерного синтеза, могущая стать решением задачи обеспечения человечества энергией на ближайшие столетия, заняла небольшую долю его жизни, пожалуй, лишь несколько месяцев в 1950–1952 гг. Вся остальная жизнь его была отдана решению других задач всемирного масштаба, давших ему бессмертную славу.

В своей книге «Горький, Москва и далее везде», вспоминая о сложностях личной жизни, он пишет в 1988 г.:

Таков был А. Д. С., нежный в семейных отношениях, железный в отстаивании своих убеждений, конкретный в предлагаемых решениях.

Готовя эту статью, я размышлял о Сахарове и о нашей действительности.

Вот к каким выводам я пришел.

Ленин расколол мир на два антагонистических враждебных лагеря: на страну социализма и страны не социализма и провозгласил беспощадное кровавое насилие основой большевизма, основой политики реализации абстрактной гипотезы о возможности построения коммунизма и пути к нему через социализм.

Сахаров первый понял, или во всяком случае первый во весь голос сказал, что в наш век термоядерного оружия это противостояние грозит внезапным уничтожением всего живого на Земле и указал выход.

Борьба за права человека, которую он развил, это не филантропическое занятие досужих интеллигентов, а борьба за превращение нашей страны из диктатуры в демократическое открытое общество, борьба за международное доверие, преодоление конфронтации, за путь к разоружению.

Насилию он противопоставил добро в жизни общества.

Он — гигант-естествоиспытатель и мыслитель, познавший явления природы, ведущие к управляемому ядерному синтезу и к рукотворному термоядерному взрыву неограниченно большой мощности, развивший глубинное понимание законов космологии, происхождения и развития Вселенной — так же глубоко постиг и закономерности жизни общества, указав пути преодоления катаклизма всеобщей гибели, все еще угрожающей человечеству из-за преступных действий и речей реакционной части КПСС и номенклатуры, которых мы являемся свидетелями.

Так же как поступал Андрей Дмитриевич в своих теоретических разработках по прикладной физике, заканчивая их не красивым интегралом, а формулой, готовой для применения, так и в своей общественной деятельности он не бросал лозунги и призывы, а сам сел за написание проекта «Конституции Союза Советских Республик Европы и Азии», стараясь дать нам в руки отточенный инструмент для исправления жизни нашей страны.

Не оборвись его жизнь так внезапно, он сделал бы этот инструмент совершенным.