Он между нами жил… Воспоминания о Сахарове

Б. В. Комберг Заставил себя слушать

Впервые я увидел Андрея Дмитриевича Сахарова в середине 60-х гг. в ИПМ на Миусской, куда он иногда заглядывал. В матерчатом плаще, в галошах, он вежливо осведомлялся у сотрудников отдела, когда придет Яков Борисович, и оставался ждать Зельдовича в коридоре. Узнав по описанию «особых примет», кто его спрашивал, Яков Борисович выскакивал искать Андрея Дмитриевича и выговаривал нам, почему мы не предложили Сахарову подождать в комнате. Но по нашим лицам Яков Борисович, по-видимому, догадывался, что далеко не все знали, кто такой Андрей Дмитриевич Сахаров. Короткое разъяснение на этот счет было дано незамедлительно. Иногда А. Д. С., как называли его сослуживцы, просил Якова Борисовича собрать отдел и выслушать его сообщение. Помню, как в небольшой комнате на 4-м этаже в новом корпусе ИПМ на Миуссах Андрей Дмитриевич рассказывал свою работу о многолистной Вселенной, поясняя на склеенной из листов школьной тетради «гармошке» топологию модели. Через некоторое время Зельдович «заскучал», поднялся и встал за своим креслом. Сахаров понял намек, быстро закончил сообщение и вопросительно посмотрел на Якова Борисовича. «Андрей Дмитриевич, Вы закончили?» — спросил Яков Борисович. Получив утвердительный ответ, Зельдович предложил сесть А. Д. С. в свое кресло и обратился к нам с вопросом: «У вас нет поблизости ненужной газеты?» Я было подумал, что Яков Борисович попросит сейчас еще и ножницы и сам вырежет из газеты другой вариант многолистного мира. Однако произошло другое — Зельдович постелил газету возле ног удивленного Сахарова, встал на колени и, протянув руки к А. Д. С., произнес: «Андрей Дмитриевич! Ну, бросьте Вы заниматься этой ерундой. Ведь есть очень важные в космологии проблемы, которые кроме Вас никто не сможет решить. Ну, займитесь, хотя бы, квантовой гравитацией». Эта шуточная сценка, разыгранная Зельдовичем перед неполным десятком сотрудников своего отдела в ИПМ, на мой взгляд, очень хорошо отражает то уважение, которое питал Яков Борисович к способностям Сахарова, как физика. Он говорил: «Сахаров — это что-то особое». Зельдович часто ссылался на его работы и говорил о его идеях на семинарах. Это продолжалось и в те годы, когда упоминание о Сахарове не поощрялось. Ссылки на его работы стали исчезать даже из научных журналов. Попытка Я. Б. Зельдовича и Л. П. Грищука напечатать в ИКИ препринт со ссылкой на Сахарова была пресечена бдительными сотрудниками ОНТИ. Пришлось ссылаться на работу другого автора, где уже была дана «злополучная» ссылка на А. Д. С. В сборнике, посвященном 150-летию ГАИШ, Л. Грищуку в статье «Космология» удалось оставить ссылку на Сахарова. Правда, затем его вызвал представитель КГБ в МГУ (Павел Иванович) и обвинил в сотрудничестве с западными спецслужбами. (Интересно, что после высылки Сахарова в Горький этот Павел Иванович был переведен по линии своего ведомства в ФИАН. Наверное, как крупный специалист по работам Андрея Дмитриевича.) Интересно также было бы установить по документам, верны ли слухи о заседании Президиума АН, на котором якобы обсуждался вопрос о возможном исключении А. Д. С. из членов Академии наук, когда на вопрос о прецедентах П. Л. Капица напомнил, что «был аналогичный случай в нацистской Германии с Альбертом Эйнштейном». Говорят, что после такой аналогии вопрос с повестки дня был снят. А.Сахаров остался академиком, получал академическую ставку как старший научный сотрудник, командированный в Горький.

Яков Борисович не подписал ни одного письма против Сахарова, спасаясь на даче от назойливых домогательств руководящих товарищей. Больше того, он посоветовал своему ближайшему сотруднику Игорю Новикову предложить Сахарову быть официальным оппонентом на защите его докторской в ГАИШе, что и совершилось в декабре 1971 г. И в то же время отношение Зельдовича к правозащитной и политической деятельности Андрея Дмитриевича было неоднозначным. Как-то я прямо спросил его об этом и получил ответ, что каждый должен заниматься своим делом, что Сахаров напрасно тратит свое время на дела, не связанные с физикой. Я знаю, что впоследствии у Андрея Дмитриевича и Якова Борисовича были на этот счет не всегда приятные личные разговоры. Но я могу засвидетельствовать, что Яков Борисович относился к Сахарову в высшей степени уважительно, и был искренне рад возвращению его из ссылки в декабре 1986 г. Рассказывают, что при личной встрече в это время Зельдович сказал Сахарову: «Ты, Андрей, — гений, но я — не Сальери»[85].

Многие помнят эпизод, который произошел в Хаммеровском центре на Международном конгрессе, посвященном 30-летию со дня запуска первого ИСЗ. На одном из секционных заседаний, где присутствовало много иностранцев, Зельдович попросил Л. Грищука задать ему после доклада вопрос: «Яков Борисович, почему Вы на пленарном заседании сидели со звездами Героя, а сюда пришли уже без них?» На недоуменный вопрос Л. Грищука: «А зачем задавать такой вопрос?» — Яков Борисович, не вдаваясь в подробности, ответил: «Я приготовил шутку». Вопрос был задан, а ответ Якова Борисовича прозвучал приблизительно так: «Я не надел своих наград по той причине, что тут присутствует человек, который больше меня их достоин, но который носить их пока не может». В такой зашифрованной форме Зельдович выразил свой протест против лишения Сахарова заслуженных им наград.

Я знаю, что и Андрей Дмитриевич уважительно относился к Якову Борисовичу. Это прозвучало и в его речи на похоронах Зельдовича, где он, в частности, сказал: «За 40 лет между нами были разные периоды — это все пена в потоке жизни. Когда-то в телефонном разговоре он мне сказал слова, которые произносят раз в жизни. И я хочу сказать здесь о своей любви к нему, и как нам его будет недоставать»[86].

Надо сказать, что я не знал человека, который, хоть немного зная Андрея Дмитриевича, не попадал бы под обаяние его личности. Меня всегда восхищало, с каким почтением говорят о нем его коллеги по п/я и по ФИАНу. Я вспоминаю эпизод, произошедший еще в ИПМ, когда один из сотрудников нашего отдела позволил по адресу А. Д. С. не совсем продуманное выражение. Находившийся здесь же в командировке Миша Подурец, знавший Сахарова по оборонной работе с 1956 г., взял его в буквальном смысле слова за грудки и потребовал выбирать выражения. А потом со словами: «Зажрались вы тут в метрополии», — вышел, хлопнув дверью. И я видел, с каким скорбным выражением на лицах 18 декабря этого года в Колонном зале ФИАНа прощались с Сахаровым его поседевшие соратники по той давней его работе: Миша Подурец и Витя Пинаев, которые, наверное, не без основания считали, что мы здесь в Москве не смогли уберечь Андрея Дмитриевича…

Ко времени ожесточенных нападок на Сахарова в нашей печати, я уже довольно хорошо разбирался в вопросе «кто есть кто» и составил для себя представление о научных и человеческих качествах Андрея Дмитриевича и о его роли в борьбе за права человека в СССР. После высылки Андрея Дмитриевича в Горький я написал стихотворение «Пепел и алмаз» и хотел послать его в горьковский горисполком, но меня отговорили мои сослуживцы по ИКИ. Но когда зимой 1980 г. я поехал с лекциями от общества «Знание» на Урал в поселок Юрья, то после одной из лекций на вопрос о Сахарове, я ответил не так, как о нем писали в газетах. (Лекция эта была внеплановая, для комсомольского актива, а вопрос задал, как я потом выяснил, секретарь по идеологии райкома КПСС.) Уже через час после этой лекции мне было предложено без объяснения причин немедленно возвращаться в Москву. И вместе со мной ушла в общество «Знание» и «телега» на меня. Из Общества эта «телега» попала, по-видимому, к бессменному руководителю нашей ячейки «Знание», а от него к Г. П. Чернышеву. Никаких разговоров со мной на эту тему не было, но с тех пор около 8 лет я не выезжал за рубеж, не читал лекций вне Москвы и не здороваюсь кое с кем, с которыми раньше был по незнанию в неплохих отношениях. Когда Андрей Дмитриевич вернулся из ссылки и стал снова появляться в ФИАНе, я передал ему подборку своих стихов, где среди прочих было и то давнее, относящееся к нему. А после смерти Сахарова, о которой я узнал утром 15 декабря, я написал стихотворение «Пророк», которое вывесил на траурной панихиде в ФИАНе и передал его сыну.

Нам всем памятны совсем недавние события по выдвижению Андрея Дмитриевича Сахарова в народные депутаты от АН СССР и та поддержка, которую ему оказали почти 60 академических институтов Союза, и митинг 2 февраля 1989 г. возле Президиума АН СССР, и радость от его победы. Но, наверное, не все знают, что после смерти Якова Борисовича Зельдовича по предложению Н. С. Кардашева и ряда других астрофизиков Андрей Дмитриевич согласился возглавить Совет по микрокосмофизике при Президиуме АН СССР. Он вел организационное собрание этого Совета в ИКИ, терпеливо выслушивал многочисленные выступления. На очередном собрании Совета 29 ноября 1989 г. в ГАИШе многие видели Андрея Дмитриевича, как выяснилось теперь, в последний раз. Он пробыл в ГАИШе почти весь день. Опять внимательно слушал доклады о будущих проектах, задавал вопросы. В перерыве его окружили люди, у которых были к нему самые разнообразные дела — и по науке, и не по науке. Леня Грищук дал ему прочитать свои воспоминания о Зельдовиче, и А. Д. С. сделал некоторые замечания, Н. С. Кардашев и В. И. Слыш принесли ему на подпись письмо о международном научном сотрудничестве — он взял его домой, чтобы внимательно ознакомиться. (Он не мог никому отказать: раз его о чем-то просят, значит это серьезно и надо отнестись ответственно. По-моему, Елена Георгиевна сказала о нем, что ему было свойственно все доводить до конца.) Люди относятся безжалостно к своим Пророкам. А Пророки — на то они и Пророки, чтобы понимать и жалеть людей, помогать им и указывать им путь, сжигая себя…

Потом была бесконечная очередь 17 декабря возле Дворца молодежи, который не закрывал свои двери до двух часов ночи (вместо объявленных 17.00). Потом было прощание в Колонном зале ФИАНа, куда 18 декабря собрался весь цвет советской интеллигенции со всего Союза, кто успел заказать накануне пропуска (до 12.00 17 декабря было не ясно, будут ли пускать по специальным приглашениям не сотрудников ФИАНа, так как было неизвестно, придут или нет на прощание в ФИАН «власть предержащие». Они не прибыли, настояв, чтобы гроб с телом Сахарова специально для них выставили на ступенях Президиума АН). Потом была растянувшаяся на несколько километров траурная процессия за катафалком, проследовавшим от ФИАНа до Лужников. Потом был прощальный митинг до 16 часов и похороны уже в темноте на новом Востряковском кладбище недалеко от могилы И.С.Шкловского, который высоко ценил деятельность Андрея Дмитриевича и описал встречи с ним в своих новеллах, еще не полностью увидевших свет.

Так мы простились с академиком Сахаровым — несгибаемым Дон Кихотом нашего рационального и жестокого века, которого не все понимали, но который заставил себя слушать и который ушел непобежденным. Теперь дело за нами: быть или не быть достойными его — вот в чем вопрос.