Он между нами жил… Воспоминания о Сахарове

Ж. С. Такибаев Опережавший время

С А. Д. Сахаровым я не был очень близок, но наши отношения всегда были искренними и дружескими. Друзья и дружеские отношения — понятия трудно различимые, и часто этому не придают большого значения. Иное дело с Андреем Дмитриевичем, жизнь, позиция и судьба которого, словно удары горных ливней, легко размыли эти различия, внесли четкие разграничения — друг, недруг, прохладные отношения и отношения дружеские.

Впервые мы встретились в 1945 г., будучи аспирантами теоретического отдела ФИАНа. Знаменитым отделом руководил Игорь Евгеньевич Тамм — выдающийся ученый и человек, исключительно чуткий и заботливый, особенно к тем, кто нуждался в поддержке. Он и был научным руководителем А. Д. Сахарова. Моим же руководителем был Моисей Александрович Марков — человек необычайно скромный и порядочный. Мне, таким образом, тогда сильно повезло, так как я попал в настоящую научную среду.

Четыре аспиранта теоротдела были дружны. Двое, И. Таксар и я, жили в общежитии (на Малой Бронной, 18), М. Рабинович проживал неподалеку, а А. Д. Сахаров был тогда уже семейным, с женой и ребенком жил у родителей и иногда присоединялся к нам. Главные разговоры были тогда о физике, о квантовой теории частиц. Хорошо помню, что А. Д. Сахаров всегда выделялся независимостью суждений и уверенностью в достижении больших вершин в науке, хотя в общении с друзьями был мягок и скромен. Например, некоторые положения маленькой книжки Гейзенберга «Физические принципы квантовой теории» мы воспринимали с трудом и, как нам казалось, из-за недостатка своих знаний. Сахаров как-то с отчаянием говорил, что, наверное, все поймет, когда станет доктором наук. То есть его больше волновало преодоление научных преград, достижение же научных степеней он считал само собой разумеющимся. К слову, некоторые из обсуждаемых нами тогда вопросов так и остались открытыми, а в решение других — вклад А. Д. Сахарова трудно переоценить.

Аспирантура — это не только учеба, но и активная общественно полезная деятельность. Мне запомнились поездки за город в 1945–1946 гг. за саженцами деревьев и последующие работы по благоустройству двора старого здания ФИАНа (надеюсь, эти деревья живы и сейчас во дворе на Миусской, 3). А. Д. Сахаров в полуспортивном костюме цвета хаки старателен, размерен в движениях. Высокий, с очень красивым лицом Христа, как мы шутили, хотя ему такая характеристика не нравилась.

Ложь он не терпел. Его неприятие лжи, несомненно, гармонировало с атмосферой теоротдела, характером самого И. Е. Тамма. Но в отличие от И. Е. Тамма, реагировавшего бурно на малейшее проявление такого человеческого порока, А. Д. Сахаров реагировал абсолютно спокойно и также только отрицательно.

Хотя А. Д. Сахаров был младше нас по возрасту, но его уверенность в себе делала его старше, особенно в вопросах науки. Аспирантская работа сопряжена и с трудностями, а иногда и с неудачами. В такие минуты слегка картавый сахаровский говор успокаивал нас. Говорил он ровно и всем нам одинаково. Правда, таких минут было за все время не так много, больше было дискуссий, фантазий и веселья, несмотря на тяжелое послевоенное время.

В 1948 г. И. Е. Тамм, вероятно по своей личной инициативе, рекомендовал А. Д. Сахарова и некоторых других молодых физиков на работу в атомном проекте. Я был несколько обескуражен. Дело в том, что мой отец умер в начале тридцатых в Семипалатинской тюрьме (ему не было предъявлено обвинений). Хотя я всегда писал об этом в анкетах, но опасался репрессий, тем более оказавшись в столь режимном предприятии. Поэтому я написал отказ, мотивируя желанием работать в своей республике, где, по существу, физической науки еще в то время не было. Думаю, что я поступил благоразумно, а свой отказ и прошения я сдал в ЦК в Москве (здание на ул. Куйбышева), куда нас пригласили для беседы.

В 1949 г. я переехал из Москвы в Алма-Ату. В общежитие меня пришли проводить И. А. Таксар, М. С. Рабинович и А. Д. Сахаров. Мне было приятно ощутить по-прежнему хорошее отношение моих сокурсников, чувствовавших, наверное, мои переживания. Более того, А. Д. Сахаров поехал проводить меня и на вокзал. Он в моем представлении остался выдающейся личностью не только как молодой физик с высоким интеллектуальным потенциалом, но и как бесстрашный человек. Это с особой силой я ощутил, когда уже в конце шестидесятых он опубликовал свои предложения о конвергенции. Не каждый мог пойти на такой подвиг, хотя время было послесталинское. А тогда, в конце сороковых, нам и в голову не приходила мысль о том, что рядом с нами человек с невероятным будущим.

В конце пятидесятых годов я увлекся идеей использования подземных ядерных и термоядерных взрывов в мирных целях, в частности, для добычи подземных вод, нефти из заброшенных скважин и т. п. Расчеты с чертежами, с предложением правительства Казахстана были направлены А. Косыгину и Е. Славскому. Все осталось без ответа, как говорят «ушло в песок», так же, как и заявка на доклад на международную конференцию в Женеве. Только А. Д. Сахаров поддержал эти идеи и ходатайствовал в верхах всесильного ведомства. Все было напрасно — стена молчания. В те годы такой исход был закономерным. Здесь начинается мой новый этап познавания А. Д. Сахарова.

В 1957 г. в Алма-Ату прибыли И. В. Курчатов и Ю. Б. Харитон после очередного (успешного — для военного ведомства, и ужасающего, как оказалось, — для местного населения) испытания атомной бомбы на Семипалатинском полигоне. Тогда же и был решен вопрос об организации в Алма-Ате Института ядерной физики АН Казахской ССР. По делам предполагаемого института я прибыл с ними в Москву. Сразу же связался с А. Д. Сахаровым, желая обсудить научную тематику института, но он был склонен вести разговор об отношении к взрывам в районе Семипалатинска. Он считал продолжение испытаний опасным для человечества в целом, но особенно гибельным для жителей близлежащих к полигону районов. Для меня выяснились и печальные свидетельства: родина моих предков, аул моих родителей (сам я рос в детдоме) оказался чуть ли не в центре атомного полигона. А. Д. перечислял названия знакомых мне мест — Кара-Аул, Кайнар и др. Мир тесен, ирония судьбы — «сахаровские» бомбы рвутся вблизи аула моих предков. Тогда я еще не осознавал опасности, не знал масштабов испытаний. И его резко отрицательное отношение к испытаниям мне было непонятно, тем более слышать такое от одного из создателей бомбы — оружия мощи и силы государства. Он убедил. И не только меня, насколько я теперь понимаю.

Тогда мы в Казахстане подняли весьма робкий протест против испытаний в таком густонаселенном регионе, как Семипалатинская область. Обращение к Н. С. Хрущеву подписали, однако, лишь двое, зато одним из них был великий казахстанский писатель М. О. Ауэзов. Справедливости ради надо отметить, что свои действия мы согласовали с руководством республики, в частности с Д. А. Кунаевым. И, несмотря на это, я получил-таки свою долю — строгое предупреждение от Демичева и Славского. М. О. Ауэзова власти не удостоили ответа вообще, видимо, квалифицируя его как неспециалиста. Я к этому вопросу больше не возвращался — не хватило храбрости, а настойчивые и бесстрашные усилия А. Д. Сахарова увенчались успехом — были приняты международные соглашения о запрещении испытаний в трех средах.

Летом 1965 г. мы с Сахаровым случайно встретились в Крыму. Оказывается, они тогда часто приезжали именно в этот санаторий. Так получилось, что я, прибыв туда раньше, занял их номер. Одним словом, бывшие аспиранты опять оказались вместе, но уже на отдыхе. Запомнилась мне одна мелочь — А. Д. либо не любил, либо не умел плавать. На пляже и в воде я больше был с его детьми, он на пляж почти не ходил. Может быть, не хотел солнечного загара. Однако я знал, что ему милее всего его любимое Подмосковье. Во время наших бесед он часто отмечал заслуги Н. С. Хрущева, высоко его ценил и считал выдающимся деятелем, хотя и имеющим большие странности и противоречия в речах и действиях.

В связи с этим хочу изложить отношение А. Д. Сахарова к Н. С. Хрущеву и свое мнение на эту тему. Он считал подвигом выступление Н. С. Хрущева на XX съезде КПСС с разоблачением культа личности Сталина. По-видимому, и А. Д. Сахаров мог проявить себя лишь благодаря оттепели Хрущева. Брежневский неосталинизм уже не мог остановить дальнейшего развития начала демократии, возникшего в хрущевский период. Сам же Сахаров до своего выхода на политическую арену как защитника прав человека и до своего видения конвергенции был сосредоточен лишь на научных задачах, но представлял собой почти небесную совестливость и глубокую порядочность. До правления Хрущева он тихо работал в закрытых учреждениях, но со временем стал высказывать тому же Хрущеву свои крамольные взгляды. Хрущеву это, естественно, не нравилось, но совестливый и настойчивый Сахаров не унимался, будучи уверен в своей правоте. Как мне кажется, А. Д. Сахаров является выдающимся сыном хрущевской оттепели, развившимся дальше благодаря своему исключительному таланту, данному Богом, природой.

В последующие годы я встречался с А. Д. Сахаровым лишь один раз, где-то в конце шестидесятых годов. Это было вскоре после смерти его жены, я выразил ему свое соболезнование, так как был очень хорошо знаком с его семьей.

У меня были свои неприятности, связанные с негативным отношением ко мне руководства республики. Многие из этих бывших руководителей оказались коррумпированными людьми, но они были хозяевами в решении не только судеб людей, но и судеб развития отдельных отраслей науки. Я был вынужден в 1976 г. перейти из Академии наук республики в университет. Какая-то негласная реабилитация произошла только в 1987 г.

Возвращение А. Д. Сахарова из Горьковской ссылки, затем его выступления на Съезде народных депутатов я воспринял как надежду на ростки новой демократии. И было очень горько наблюдать враждебность со стороны многих депутатов, не понимавших умные предложения человека, опережающего свое время.

Не будет большим открытием сказать в заключение, что А. Д. Сахаров — явление нашей жизни и нашего общества. В моей жизни ОН действительно остается таким.