Он между нами жил… Воспоминания о Сахарове

Гарри Липкин Андрей Сахаров и Институт Вейцмана

В мае 1990 г., незадолго до того, как мы с женой Малкой улетели из Израиля в Нью-Йорк, друзья Сахарова, Борис и Лариса Альтшулеры, посетили нас в Израиле и передали несколько рукописей в Нью-Йорк для Эда Клайна. Мы не знали Эда Клайна, а они не знали ни его адреса, ни номера телефона. Однако они сказали, что телефон может знать Елена Боннэр, которая в то время находилась у своего сына Алексея в Бостоне. Телефон Алексея, который мне дали Альтшулеры, оказался неправильным (они перепутали две цифры), и я не знал, как найти Эда Клайна в Нью-Йорке.

Однако мне повезло: профессор Сидней Дрелл из Стэнфорда, большой друг Сахаровых, был в командировке в Рокфеллеровском университете в Нью-Йорке — там же, куда приехал и я. Я встретил Сида и спросил его, знает ли он кого-нибудь по имени Эд Клайн. «Конечно, — ответил он, — Это замечательный человек, бизнесмен, поддерживающий борьбу за права человека и помогавший детям Сахарова со дня их приезда в Америку. Кстати, Елена Боннэр сейчас в Нью-Йорке, и Клайн знает, как найти ее».

Мы с Сидом долго говорили о Сахарове. Во время последнего приезда Сахарова в США Сид спросил его, не странно ли, что великий поворот к реформам пришел со стороны Горбачева, человека, который был близок к КГБ и от которого скорее можно было бы ожидать репрессий. «Нет, — ответил Андрей, — это совершенно не странно. КГБ — единственная организация в Советском Союзе, которая обладала всей информацией о том, насколько ужасно действительное положение. Только они знали, что во избежание полного распада необходима коренная реформа».

Это небольшое замечание дает некоторый ключ к пониманию блестящих аналитических способностей Сахарова. Он был не только великим правозащитником и человеком высочайших нравственных принципов. Он понимал принципы функционирования советской системы и видел ее слабые стороны лучше, чем те, кто ее возглавлял. Он также понимал, что систему нельзя изменить одними лишь доводами морали; необходимо было убедить политических лидеров в том, что без радикальных изменений система работать не будет.

Интересно применить этот подход к событию, послужившему причиной ссылки Андрея в Горький: к вводу советских войск в Афганистан. Это было не только преступно, но и обречено на провал. Если бы советские лидеры были способны понять это, они бы не пошли на вторжение в Афганистан. Но поскольку они верили в успех, ни доводы морали, ни международное давление уже не могли их остановить.

Андрей обладал замечательной способностью понимать, как функционируют системы — социальные, политические, научные, технологические, и постигать взаимодействие между ними. В некотором смысле он был междисциплинарным системным инженером. Пытаясь на протяжении многих лет помогать Сахарову, я многому у него научился. Один из примеров понимания того, как работают системы, был связан с его голодовкой в Горьком.

Недавно я подарил несколько своих старых статей посетившим Израиль друзьям Сахарова. Особое впечатление произвела на них одна статья, напечатанная в «Джерусалем пост» и посвященная методам борьбы за отказников в СССР. Я писал об уроках сахаровской голодовки. В то время многие не верили в возможность такого рода давления на Андропова и думали, что помочь может только Рейган. Я же утверждал, что у русских есть заботы посерьезнее, чем с евреями-отказниками. Надо показать им, что игнорирование проблемы советских евреев приведет к проигрышу в чем-то более важном.

Я описал голодовку Андрея Сахарова как замечательный пример эффективного давления на власти. Когда Сахаров начал голодовку с требованием, чтобы власти позволили Лизе, невесте его пасынка Алексея, поехать в Америку, многие его американские друзья отнеслись к этому критически. Зачем поднимать такой шум по поводу девушки, которая не может уехать, когда многие отказники, такие как Анатолий Щаранский, находятся в гораздо худшем положении? Почему Сахаров лезет из кожи вон, заботясь о собственной семье? Они не оценили блестящей тактики Сахарова, который очень драматично привлек внимание всего мира к проблеме советских отказников в целом.

Осенью 1981 г. Сахаров был почти забыт в Горьком. Русские успешно изолировали его и от советских людей, и от остального мира. Его письма привлекали очень мало внимания, даже когда их удавалось переправить из Советского Союза. Он послал длинное письмо о нарушениях прав человека и о своем собственном положении одному известному американскому профессору. Но ни одна популярная газета, ни один журнал не опубликовали его, потому что обычное нарушение прав человека в Советском Союзе и дурное обращение с Сахаровым уже не было новостью. Советская стратегия была ясна. Ждать, пока Запад устанет от диссидентов и отказников. Тогда КГБ сможет делать, что хочет.

Сахаров все-таки сумел устроить так, что средства массовой информации снова заговорили о нем. Письма протеста против преследований Анатолия Щаранского или даже голодовка в защиту Щаранского получили бы очень небольшой отклик. Но средства массовой информации подняли страшный шум по поводу бедной девушки, которая хочет соединиться со своим мужем, и единственное преступление которой состоит в том, что она вышла замуж за человека, «виновного» в том, что он, будучи уже почти взрослым, позволил своей матери выйти замуж за Сахарова. Русские попались в ловушку. Со всех сторон их осаждали одним-единственным вопросом: «Почему вы не даете этой бедной девушке уехать?» — и им нечего было ответить. Они даже не могли прибегнуть к стандартной советской лжи, вроде той, когда Щаранского называли агентом ЦРУ. Их представители за границей вместо того, чтобы говорить о важных вещах с влиятельными людьми, вынуждены были искать правдоподобные ответы на вопрос: «Почему вы не даете бедной девушке уехать?»

Брежнев собирался в Западную Германию на встречу с канцлером Шмидтом. Он хотел привлечь максимальное внимание к своему визиту, к своим доводам против размещения в Европе американских ракет. Меньше всего Брежнев хотел, чтобы в центре внимания оказался вопрос, почему он не позволил жене пасынка Сахарова уехать в Америку. Сахаров победил. Лизе было позволено воссоединиться с мужем. Но Сахаров выиграл и нечто гораздо большее.

Тактика Сахарова продемонстрировала глубокое понимание не только того, как работает советская система, но и психологии средств массовой информации на Западе. Его победа вышла за рамки простого освобождения невестки. Воспользовавшись всеобщей заинтересованностью, всеобщим вниманием, он, не теряя времени, снова обратился к миру с призывами в защиту узников совести и отказников.

Мы научились у Сахарова применять ту же тактику на более низком уровне. Запад был полон советскими учеными, инженерами, администраторами и даже агентами КГБ, все они выполняли собственные задания и не хотели, чтобы им докучали вопросами об отказниках. Какой-нибудь дружелюбный агент КГБ, желающий завязать контакты с важными людьми, собрать разведывательную информацию и распространить дезинформацию, обнаруживал, что ему приходится терять половину времени, отвечая на вопросы о Сахарове, Орлове и Щаранском. С неудовольствием докладывал он об этом своему начальству. Западные средства массовой информации были важны для русских, которым не хотелось, чтобы их пропаганда попадала на последние страницы, а отказникам посвящали бы передовые статьи. Все, что мы делали, чтобы поддержать живой интерес к отказникам, помогало оказывать давление на советских руководителей, которым приходилось выдерживать настоящий натиск со стороны собственных агентов: «Почему вы не позволили уехать этой несчастной девушке или парню? Это мешает моей миссии. Что мы выигрываем от всего этого?»

Во время сахаровской голодовки Томар Фейгин-Янкелевич, мать Бориса и Ефрема Янкелевичей, попросила меня помочь организовать демонстрацию против советского нобелевского лауреата Николая Геннадиевича Басова, игравшего, как говорили, активную роль в осуждении Сахарова. Басов собирался принять участие в Международной конференции по лазерам в США. Я не нашел никого в Израиле, кто бы ехал на эту конференцию, но послал телеграммы с информацией о визите Басова своим друзьям, включая профессора Морриса Припстейна из Калифорнийского университета в Беркли, председателя SOS. Припстейн не знал никого из участвующих в конференции по лазерам, но обнаружил, что Басов принимает участие и в другой конференции в Сан-Франциско. Он организовал демонстрацию видных американских ученых, включая одного нобелевского лауреата, которая была описана в больших статьях с фотографиями в двух центральных газетах и в нескольких заметках в шести более мелких газетах. Копии он послал мне, приложив письмо: «Я вложил сюда копии откликов в прессе на нашу демонстрацию против Басова, которую мы организовали в результате Вашей телеграммы. Мы не знаем, приедет ли он, так как организаторы конференции в Сан-Франциско стараются сохранить это в секрете. Однако мы узнали из близких к Басову источников, что наша демонстрация произвела на него сильное впечатление». Не знаю, насколько это помогло Сахарову. Но советские руководители, безусловно, узнали об этом.

Мои контакты с Андреем Сахаровым начались в 1966 г., задолго до того, как мы встретились. Тогда Сахаров со своим коллегой Я. Б. Зельдовичем опубликовал статью, в которой они ссылались на четыре работы, проведенные Вейцмановским институтом: на две статьи Харари и Липкина, статью Липкина и статью Вейцмановской экспериментальной группы высоких энергий. В то время мы не знали о его работе, а в упомянутой статье содержалось любопытное примечание, указывающее на то, что он не знал о том, что делаем мы. Примечание начиналось так: «В ходе обсуждений на летней школе на озере Балатон (Венгрия) Боб Соколов из Беркли развил гипотезу аддитивности полных сечений при высоких энергиях…» Сахаров не знал, что Боб Соколов приехал на Балатон, проведя несколько месяцев в Вейцмановском институте, и что он докладывал в Реховоте о работе нашей группы.

О том, что группа Сахарова и наша группа работали над одним и тем же, мы не знали вплоть до 1980 г., когда Сахаров оказался в горьковской ссылке и его рукопись была вывезена из Советского Союза его другом, который пытался опубликовать ее в Соединенных Штатах. Я был в то время в командировке в США, и меня попросили прочитать статью и дать на нее рецензию. Американцы хотели исключить любое подозрение в том, что они опубликовали статью по чисто политическим причинам. Я был поражен, обнаружив, что содержание этой статьи почти полностью совпадает с тем, чем я занимался в течение нескольких лет.

Я немедленно начал ссылаться на работу Сахарова во всех своих лекциях и докладах в связи с собственной работой, отмечая, что те же результаты получены Сахаровым в Горьком. Директор итальянской летней школы на Сицилии профессор Антонио Зикики был очень этим удивлен. Он сказал, что эта работа Сахарова должна стать как можно более известной. Русские распространяли слухи, что Сахаров, конечно, великий человек, но теперь уже стар, его способности угасают, так что он изолирован в Горьком для собственного же блага. В моих руках было доказательство того, что это ложь.

Зикики попросил меня написать об этой сахаровской работе популярную статью, которую он потом перевел на итальянский и опубликовал в римской газете «Темпо» с фотографией Сахарова и заголовком «Статья, написанная Андреем Сахаровым в горьковской ссылке». Среди читателей газеты были многие видные политические деятели, включая премьер-министра и Папу. Видя этот заголовок и фотографию, все понимали, что слухи о Сахарове ложны.

Так началась длительная кампания, имевшая целью сделать научную деятельность Сахарова достоянием широкой общественности. Было достаточно известно о его борьбе за права человека и о преследованиях, которым он подвергался. Но важность и значение его научных работ не были столь широко известны. Мы действовали по трем направлениям:

1. Показать, что Сахаров все еще активно занимается наукой и что слухи о его одряхлении ложны.

2. Изложить любопытную историю о его научной работе и контактах с Институтом Вейцмана. Подобные сюжеты могли оживить интерес печати и телевидения, помогая держать Сахарова в центре внимания. За короткое время общественность и средства массовой информации пресытились историями заточения Сахарова в Горький. Было трудно публиковать новости о Сахарове в прессе. Научный аспект мог предоставить новые возможности для появления статей.

3. «Тема Галилея-Оппенгеймера». «Сегодня мир помнит имена Галилео Галилея и Роберта Оппенгеймера, в то время как имена их преследователей забыты». Научные достижения Сахарова вполне достаточны, чтобы остаться в истории, и это не смогут стереть из памяти людей ни Брежнев, ни Андропов. Они должны позаботиться о том, что будут думать их внуки, изучая в школе труды этого великого ученого.

Сразу после летней школы в Сицилии я послал Сахарову письмо и несколько оттисков своих работ. Письмо не дошло, однако оттиски Сахаров получил. Он ответил открыткой, которую переслал своей падчерице Татьяне Янкелевич в Бостон. Она не знала, что я в Америке, поскольку Сахаров не видел моего письма. Так как в статье был указан Вейцмановский институт, она, естественно, послала открытку Борису, брату своего мужа Ефрема, который был в то время аспирантом в Институте Вейцмана. Она также приложила копию сахаровской рукописи, не зная, что она у меня уже есть. Но Борис в это время проходил военную службу и передал все Эдуарду Трифонову, сотруднику института, который знал меня, но не представлял, в чем было дело. Он переслал материалы мне в Чикаго с сопроводительным письмом о сахаровских рукописях. Сначала я подумал, что они напрасно беспокоились, посылая мне копии статей, уже имевшихся у меня. Я уже был готов выбросить все это, когда из пакета выпала открытка, и я, наконец, понял, что получил нечто весьма важное.

По совету Курта Готтфрида я послал Джессике Мэттью в «Вашингтон пост» письмо с копией этой открытки. Несколькими днями позже письмо появилось в передовой редакционной статье под заголовком «Голос из мрака». Потом открытка появилась во многих газетах и журналах, включая «Интернэшнл гералд трибьюн», «Сан-Франциско хроникл», New Scientist, Science News и в книге Сноу «Физики». Рассказ об этом был передан по «Голосу Америки» на русском языке, услышан в Москве друзьями Сахарова и передан Сахарову через Елену Боннэр. Вскоре он послал мне вторую открытку, которая опять обошла средства массовой информации.

События развивались таким образом, что эту историю могли рассказывать очень по-разному в самых разных аудиториях — от научных семинаров до клубов. Я написал письмо редактору журнала «New Scientist», в котором полностью поддерживал использование ими моей открытки, но также удивлялся тому, что они не известили об этом меня. Ответ содержал извинение, а также просьбу написать статью о научных работах Сахарова.

Я ответил, что он сделал так много и в столь различных областях, что никто не смог бы в одиночку объять все это. Я согласился написать статью по близким мне вопросам и предложил добавить еще две статьи о его вкладе в другие области физики. Результатом был выпуск журнала «New Scientist», приуроченный к конференции в Нью-Йорке, которая была посвящена шестидесятилетию Сахарова, с фотографией Сахарова на обложке, редакционной статьей «Благородный диссидент» и тремя упомянутыми статьями с предисловием.

Статья, написанная для журнала «Реховот», издаваемого Вейцмановским институтом, привлекла внимание издателя приложения к лондонской газете «Таймс», и он попросил меня написать статью для них в том же духе. В 1983 г. я использовал «Галилеевскую тему» в статье по запросу «Вашингтон пост», которая была также перепечатана другими газетами, включая «Манчестер гардиан». В 1984 г. я использовал все это опять в статье для «Гардиан», предлагая учредить сахаровскую премию за исследования в области энергетики; я отметил, что вклад Андрея Сахарова в эту область оправдывает учреждение такой премии.

В 1983 г. Вейцмановский институт присудил Сахарову почетную докторскую степень, и меня попросили получить за него диплом во время церемонии. Здесь мы опять использовали возможность сказать во всеуслышание о положении Сахарова и подчеркнуть, что он великий ученый и борец за права человека. В 1985 г. я рассказал эту историю о Сахарове биологам во время традиционной междисциплинарной сессии на конференции во Франции, где физики пытаются рассказывать о последних своих достижениях на языке, понятном для биологов. Модель Сахарова-Зельдовича упоминалась постоянно.

После Чернобыля я написал несколько статей. Я утверждал, что если Горбачев всерьез озабочен предотвращением аварий на атомных реакторах, то он должен предоставить это лучшим умам в области ядерной безопасности. Первым шагом было бы возвращение Андрея Сахароваиз Горького в Москву. В 1986 г., незадолго до возвращения Сахарова из ссылки, я упомянул его работу в сообщении для международной конференции, организованной в Советском Союзе. Я согласовал это с устроителями конференции, которые сказали, что я могу спокойно ссылаться на научную работу Сахарова, если не буду касаться политики. Зная советский обычай читать между строк, я начал свой доклад с упоминания большого вклада советской науки в область, которой посвящен мой доклад. Далее я выразил свое сожаление по поводу отсутствия на конференции некоторых крупнейших физиков.

Возвращением Сахарова в Москву завершилась эта глава нашей «кампании по связям с общественностью». Мы встретились в Москве в августе 1988 г. на обеде в квартире Аркадия Мигдала, а потом в сентябре были вместе на Пагуошской конференции и жили с Сахаровым в одной гостинице в Дагомысе. Я не знал, что мы видимся в последний раз. Мы готовились к приезду Андрея и Елены в Израиль в 1990 г. В июне 1990 г. мы встретились с Боннэр на церемонии открытия Парка Андрея Сахарова в Иерусалиме и в Вейцмановском институте, где мы надеялись вручить Андрею его почетный диплом. Но Андрея с нами уже не было.

Церемония в Иерусалиме была совершенно особенной. Люди выражали свою личную благодарность Сахарову за его помощь в борьбе за свободу выезда из Советского Союза. Сейчас они были свободными, жили новой жизнью и хотели поблагодарить Сахарова за это. Парк Сахарова — это не только памятник великому человеку. Он также воплощает благодарность множества людей, которым он помог. Я выступал на торжественной церемонии и был представлен как «друг семьи Сахарова». Я был этим очень тронут, особенно когда Елена и Таня сказали после: «Конечно, вы и Малка наши друзья, и Андрей всегда так говорил».

На церемонии в Институте Вейцмана министр науки и энергетики профессор Ювал Нееман рассказал, как Сахаров однажды позвонил ему и сообщил, что Евгений Левич, сын отказника — академика Вениамина Левича, призван на военную службу в Арктику, и что это было сделано единственно с целью навредить семье и никак не связано с безопасностью Советского Союза. Сахаров просил Неемана предать этот случай гласности.

Совсем недавно друзья Сахарова сообщили мне, что цель его голодовок до сих пор многими не понята. Антиперестроечные силы в России изображают Сахарова как великого ученого, которого еврейка-жена сбила с толку и вовлекла в антисоветскую деятельность, чтобы устроить дела своей семьи. Я постарался в этих воспоминаниях объяснить настоящие цели сахаровских голодовок.

В заключение, возвращаюсь к нью-йоркской истории с Эдом Клайном. Я узнал его телефон от Сида Дрелла и позвонил. Вечером мы с Малкой уже были у Клайнов, где в тот день гостила Елена Боннэр. Мы все время возвращались к истории сахаровской голодовки. Елена Боннэр рассказала нам, что вечером, после того как Лиза вылетела в США, в их московской квартире собрались несколько друзей, включая мать Щаранского, Иду Петровну. Кто-то заметил Елене, что неприлично суетиться вокруг собственной родственницы в присутствии матери человека, находящегося в тюрьме. Ида Петровна коротко ответила: «Андрей борется за всех нас!»

Андрей ушел. Но он живет в наших умах и сердцах. И продолжает бороться за нас!