В. С. Имшенник Эпизод правозащитной деятельности

Речь пойдет главным образом об одном из многих судебных процессов, которые устраивались, а, точнее говоря, разыгрывались у нас в стране, когда брежневское руководство партии и страны возвращало наше общество на рельсы тоталитарного режима. Иллюзии оттепели 60-х гг. уже рассеялись, ее небольшие демократические завоевания отбирались одно за другим. На общем фоне уныния и покорности А. Д. Сахаров представлялся нам, как мне теперь помнится, одиноким и загадочным противником «строя развитого социализма», имеющим очень мало шансов на успех. Двумя годами раньше событий, о которых ниже пойдет речь, я уже читал его выступление о современном мире, в котором говорилось о бесплодных попытках добиться единства разобщенного мира. А. Д. Сахаров оценивал число жертв сталинского террора в 12 миллионов человек, явно занижая тогда эти страшные цифры. Еще помню, что бесстрастный и осторожный тон мыслителя казался мне не соответствующим ужасному масштабу преступлений против своего народа и всего человечества. Ведь были более яростные борцы против режима, но брежневское правление быстро с ними расправлялось, либо высылая из страны, либо отправляя в тюрьму или в ссылку.

Теперь немного об истории моего знакомства с А. Д. Сахаровым десятилетием раньше. В 1955 г. я был направлен работать на закрытый объект, только что созданный на Среднем Урале в окрестностях городка Касли[79]. До этого около трех лет после окончания физического факультета МГУ мне пришлось работать физиком-теоретиком в Обнинске, в Физико-энергетическом институте, по нынешнему названию. Сам институт в основном был занят разработкой энергетических ядерных реакторов, важным этапом которой стал пуск в 1954 г. первой в мире атомной электростанции на 5000 кВт электрической мощности. Группа, в которой я работал, никакого отношения к этой тематике не имела, занимаясь под личным руководством директора института Д. И. Блохинцева некоторыми частными задачами ядерного оружия. К 1955 г. мы в основном справились с поставленной перед нами задачей, и группа была ликвидирована, но научные связи с основными центрами этой тематики уже возникли (нас посещали Я. Б. Зельдович, Д. А. Франк-Каменецкий и другие ведущие ученые, а Д. И. Блохинцев неоднократно бывал «где-то» на совещаниях), и, переехав на Урал, я попал в центральное «русло» тематики из нашего «ручейка». Сразу скажу, что только на Урале я узнал о роли А. Д. Сахарова. Выполняя там теоретические и расчетные работы, я то и дело «пересекался» с работами (с отчетами!) А. Д. Сахарова. Не входя в иные подробности, отмечу заимствованную мною у него идею о существовании некоторого автомодельного решения, которое я детально разработал, написал статью и… поехал к нему в гости. Меня рекомендовал А. Д. С. мой тогдашний непосредственный начальник Юрий Александрович Романов, один из ближайших сподвижников А. Д. С. и тоже ученик Игоря Евгеньевича Тамма. А. Д. представил эту статью в ДАН СССР, которая после трудных перипетий с рассекречиванием все-таки была опубликована (ДАН СССР. 1960, т.131, с. 1287). Конечно, я тогда чувствовал себя в присутствии Андрея Дмитриевича, непревзойденного физика-конструктора и глубокого физика-теоретика в области ядерного оружия и сопредельных научных направлений (управляемый термоядерный синтез, магнитная кумуляция, мюонный катализ и т. д.), скромным учеником и последователем. Я был горд и счастлив, что он одобрил мою работу, даже пригласил однажды к себе домой. Помню, что дело было летом. Семья А. Д. Сахарова, видимо, уехала в отпуск, а в коттедже (мы побывали на первом этаже) царил большой беспорядок. Под ногами валялись детские игрушки, всюду лежали стопки старых газет, одежда висела на гвоздях, кое-как вбитых в стены. Но мне было понятно, что Андрею Дмитриевичу, занятому колоссальными задачами физики и техники, не до бытовых мелочей. Кстати, это конкретное впечатление дополнялось всегда его подчеркнуто скромным отношением к своей одежде, внешнему виду, окружающим условиям существования. Наше уважение к нему, искренне прошу поверить, от этих внешних черт только росло и крепло. Ведь мы были детьми трудного военного времени и, так или иначе, были воспитаны в духе аскетизма и фанатизма.

В те далекие времена, следует подчеркнуть, никаких сомнений в необходимости нашей работы по созданию отечественного термоядерного оружия, наверно, ни у кого из нас не было, — во всяком случае у меня. Мы соревновались с заокеанскими учеными в постижении секретов природы и в создании чудовищной техники ядерного оружия. Осмелюсь утверждать, что А. Д. Сахаров вплоть до начала 60-х гг. тоже был в этом вполне убежден. А мы, естественно, брали с него пример, а также с других наших научных лидеров. Не могу не вспомнить в связи с этим светлый образ Кирилла Ивановича Щелкина, главного конструктора нашего уральского института.

Но наступили 60-е гг., когда было достигнуто некоторое насыщение в решении научных проблем ядерного оружия, в частности, создание сверхмощных его образцов. Новые проблемы науки теснили старые. Иногда Институт прикладной математики, где я работал с 1961 г., посещал А. Д. Сахаров, но в отличие от прошлых героических лет все реже и реже. Научные связи по старой тематике у меня в то время оборвались. Зато росло постепенно общественное движение в защиту прав человека, развивался «самиздат». Имя А. Д. Сахарова стало возникать у меня уже в связи с этим, хотя его занятия астрофизикой, точнее релятивистской космологией, также относятся к этому периоду. Я его встречал на известных семинарах Я. Б. Зельдовича в ГАИШ МГУ, однажды слушал его доклад о… распаде протона. В самом начале я уже писал о своем знакомстве при помощи «самиздата» с «эпохальным манифестом» Андрея Дмитриевича. Знал и имел небольшую книжку «Советские ученые об атомной опасности», где была его статья о генетических последствиях ядерных испытаний. Но, следует признаться, совершенно не знал, что А. Д. Сахаров был одним из инициаторов знаменитого Договора 1963 г. о запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере и под водой.

Однажды, совершенно внезапно, мне позвонил по телефону домой Андрей Дмитриевич и попросил свозить его 14 октября 1970 г. в город Калугу на судебный процесс. Он подчеркнул, что звонок по телефону фиксирует для «соответствующих органов» его личную просьбу ко мне, как владельцу личного транспорта в виде «Волги» М21. Использование автомашины АН за пределами Московской области не разрешается, а на электричках поездка невозможна из-за раннего утреннего времени этого процесса на «открытом» заседании областного народного суда Калуги, сказал он.

Я могу, пожалуй, все-таки объяснить, почему именно ко мне он обратился в этом случае. Занятый в последние годы защитой своей докторской диссертации, заботами о том же автомобиле, научной работой в ИПМ, наконец, трудной борьбой за существование, я, тем не менее, очень сочувствовал правозащитному движению и в начале 1968 г., например, подписал коллективное письмо с требованием пересмотреть жестокий приговор по делу Гинзбурга, Галанскова, Добровольского и Лашковой в числе примерно двух сотен ученых Москвы. Мой старинный приятель Валентин Федорович Турчин (по работе еще в Обнинске), работавший тоже в ИПМ, по всей вероятности, предложил меня в качестве надежного ответственного за транспорт для такой сложной поездки. Он был в то время тесно связан с А. Д. Сахаровым в общественной деятельности по правозащитному движению, и сам, конечно, участвовал в нашей поездке в Калугу. Хорошо помню, что я был польщен просьбой А. Д. С. и без малейших колебаний согласился. Во-первых, обеспечение безопасности и удобств путешествия Андрея Дмитриевича уже вдохновляло, т. к. в моих глазах он был прежде всего выдающимся физиком, о котором грех не позаботиться его ученикам и коллегам. Во-вторых, меня никогда не покидало желание показать хотя бы кукиш в кармане официальным властям, лишившим нас элементарных человеческих свобод и обрекающим нас на трудную бестолковую жизнь. Кстати сказать, моя машина, которой я к тому времени управлял около десяти лет, была куплена за «уральские» деньги. А жили в Москве мы весьма стесненно, отчасти из-за затрат на содержание этой машины. Договорились тут же по телефону, что я заеду домой за А. Д. Сахаровым в несусветную рань, задолго до рассвета. Дело в том, что начало суда в Калуге было назначено на восемь или девять часов, чтобы, наверное, сделать невозможным приезд А. Д. С. к сроку.

Вряд ли я испытывал какой-нибудь страх в эту ночь, когда под своим балконом в Большом Харитоньевском переулке разогревал мотор машины на предстоящие 400 км пути с полным запасом, как говорится, всех горюче-смазочных материалов. Труд за рулем меня тоже не очень смущал, т. к. опыт был накоплен достаточный. К назначенному времени (в половине пятого утра) я подкатил к знакомому дому, где жили многие мои друзья и коллеги из ИАЭ им. И. В. Курчатова, въехал в безлюдный двор, запер машину и быстро нашел дверь квартиры А. Д. С., тем более, что она была, кажется, заранее распахнута настежь. Совсем не помню, чтобы кто-нибудь нас провожал (к тому времени А. Д. С. овдовел; его первая жена Клавдия Алексеевна Вихирева довольно давно умерла), но он мне, коротко поздоровавшись, вроде показал этажом выше, где было какое-то движение, и сказал, что «следят за нами». Дальше помню, что нас настырно преследовали какие-то такси, о которых А. Д. С. со знанием дела сказал, что они «нас фотографируют». По его просьбе мы поехали в сторону Арбата, где в одном из переулков к нам подсели двое мужчин, одним из которых был В. Ф. Турчин. Сам А. Д. С. сидел рядом со мной на переднем сидении, как-то бочком, в скромной обычной кепочке. В руках он держал небольшую сеточку, авоську попросту, по-моему, со скромным пропитанием на трудный день. Наконец, при выезде из Москвы я остановился еще раз, т. к. здесь к нам присоединились две другие машины, одна из которых была В. С. Штаркмана, моего товарища по ИПМ. Они как бы нас конвоировали сзади и спереди, тогда как А. Д. С. по-прежнему остался в моей машине до самой Калуги. Мы опасались теоретически аварии, но дорога прошла нормально, если не считать грязи и дождя — на обочину трудно было съезжать, — и около Калуги нас снабдили эскортом мотоциклов ГАИ — безусловно ждали. На всем пути мы немного говорили друг с другом. Только здесь я узнал, что мы едем на процесс Револьта Пименова, которого судили отдельно от других его подельников, продержав несколько месяцев в калужской тюрьме. Р. Пименов был кандидат физико-математических наук, ленинградец, уже отбывавший раньше наказание за протест против подавления восстания в Венгрии в 1956 г. Теперь, говорили в машине, ему грозило семь лет тюрьмы, очень суровое наказание, за распространение и чтение самиздатовских сочинений А. И. Солженицына (подумать только сейчас!). А. Д. Сахаров стремился добиться смягченния ему этого приговора — об оправдании никто и не заикался. Улучив момент, когда мы, вероятно, были одни в машине, я спросил А. Д. С.: не жалеет ли он, что перестал заниматься физикой, а так опасно и трудно, почти в одиночку, борется с казавшейся тогда несокрушимой машиной государства. Нужно признаться, что я тогда был разочарован теми скромными задачами, которые мы решали в этот давний октябрьский день. Да и решали ли? Дразнили чванливых и тупых тиранов — это точно.

Позволю себе процитировать А. Д. С. (из статьи «Сахаров о себе», 31. 12. 73) [1]: «Я убежден, что в условиях нашей страны нравственная и правовая позиция является самой правильной, соответствующей потребностям и возможностям общества. Нужна планомерная защита человеческих прав и идеалов, а не политическая борьба, неизбежно толкающая на насилие, сектантство и бесовщину». Вот исчерпывающий ответ на мой наивный вопрос, но тогда я этого, наверное, не понял бы, воспитанный безнравственным обществом, да и А. Д. С. ответил мне иначе, более примитивно. Он сказал примерно так: «Нет, не жалею, потому что очень важно вести борьбу за права каждого человека; не менее важно, чем открывать новые физические законы». Еще, мне помнится, он добавил, что всерьез привык заниматься одним важным делом. И никаких высоких и мудрых слов, подобных тем, что в приведенной цитате.

К зданию городского (или областного) суда Калуги мы подъехали почти вплотную, подчиняясь указаниям многочисленных гаишников. Когда я припарковался (опять между двух «наших» машин), нас приветствовала группа людей, среди которых были родственники Револьта Пименова, прибывшие на процесс железной дорогой. А. Д. С. засобирался и в сопровождении нескольких мужчин — опасались актов насилия — отправился к дверям суда, чтобы постараться войти в зал. Я оставался у своей машины на вахте, т. к. меня предупредили, чтобы никто из незнакомых нам людей в машину не садился, в том числе служащие ГАИ. Действительно, хотя поначалу я удивился такому предупреждению, они просились погреться. Неуверенным тоном (все же власть?) я сурово отказывал, и так в непрерывном нервном напряжении провел долгие часы, охраняя теперь «машину Сахарова». В одном из своих интервью (корреспонденту «Ассошиэйтед пресс» Джорджу Кримски 6декабря 1976 г.) А. Д. С. вспоминает, что 10 декабря 1975 г. (в день вручения его супруге Е. Г. Боннэр Нобелевской премии мира А. Д. Сахарова!) он «стоял перед дверями суда над Ковалевым в Вильнюсе». Здесь же в Калуге он тоже простоял все заседание суда, правда за дверями, т. е. в зал суда его все же впустили. Дежуривший у входа милиционер, не выказав особой готовности, прошел в зал суда и доложил председателю суда о просьбе академика Сахарова впустить его в зал для участия в заседании. После совещания с вышестоящим начальством, по всей вероятности, такое разрешение было дано, и А. Д. С. попал «за двери», но сесть ему так и не пришлось. Все сидячие места в зале занимали по существу посторонние люди, специально привезенные сюда — кажется, народные дружинники, — которым была совершенно безразлична судьба ленинградского интеллигента Пименова. Но никто из них не уступил (возможно, не решался уступить?) места прославленному ученому, тогда еще не лишенному своих правительственных наград! Все это я узнал уже из рассказов возбужденных происходящим судилищем А. Д. Сахарова и его соратников, когда мы пустились в обратный путь к Москве. Все дружно радовались заметному смягчению меры наказания, которую требовал обвинитель, и в этом справедливо усматривали молчаливую роль А. Д. С., которому даже не пришлось ничего говорить. Только присутствие немого укора действовало на совесть людей, вершивших неправый суд. Да и сам Р.Пименов, безусловно, радостно ощущал это присутствие — говорили, что он просиял, когда под конвоем многих милиционеров в ватнике на голое тело прошествовал из машины «воронок» в здание суда мимо А. Д. Сахарова.

После нелегкого испытания — я внимательно вглядывался — А. Д. С. снова сел справа от места водителя, чуть порозовевший, но сдержанно-спокойный. Своим неповторимым, ни на кого не похожим высоким голосом он что-то объяснял появившимся незнакомым мне женщинам, вспоминал какие-то подробности своих впечатлений. Потом он попросил меня медленно ехать вдоль тротуара, чтобы на заднем сидении эти женщины смогли перемотать магнитную ленту записи состоявшегося судебного действа. Она была сделана женой подсудимого при помощи миниатюрного магнитофона, укрепленного у этой отважной женщины под одеждой. Ставший уже мастером конспирации А. Д. С. — так я понимал этот маневр — опасался, что кишевшие среди толпы у дверей суда агенты КГБ могут отнять пленку, если бы моя машина не двигалась. Эта операция была проделана, конечно, без промедления, пока те агенты не успели опомниться. Насколько я помню, пленку уже в Москве (кажется, на улице Чаплыгина) унесли с собой надежные люди — «открытые» процессы того времени должны были в действительности «открывать» миру сами жертвы. Вся обратная дорога до Москвы прошла спокойно, машина моя шла полностью загруженной пассажирами. Мы даже немного перекусили, по-моему, где-то в середине пути. А. Д. С. часто высказывался, но содержание его речей я, увы, не помню. Возле универмага «Москва», что на Ленинском проспекте, он — уже начало темнеть — вылез у свободного такси (не помню — один ли?) и уже сам уехал домой, распрощавшись со мной и другими спутниками. Скоро я завел свою верную машину под балкон. Она была синего, очень характерного цвета, так что ее, наверное, запомнили многие участники этого эпизода правозащитной деятельности А. Д. Сахарова 14 октября 1970 г.

Теперь несколько слов о ближайших последствиях моего в качестве личного шофера А. Д. С. участия в этой неравной борьбе с бесчеловечным деспотизмом. Сразу скажу, что косвенно я подвергался так называемому «ограничению по Сахарову» много лет. В особенности это касалось моих поездок, вернее запретов таких поездок, зарубеж, кое-каких осложнений в иных, например, наградных акциях. Но явно произошло следующее событие по линии ГАИ. Довольно много времени спустя, 23 февраля 1971 г. я был вызван к следователю ГАИ, кажется, Киевского района. Женщина в погонах майора чрезвычайно грубо меня допрашивала о нарушениях по заправке бензином «личного транспорта». В то время на бензоколонках то и дело менялся порядок оплаты бензина, на одних по талонам, на других за деньги. Иногда служащие колонок брали себе деньги и заправляли частников без талонов, где они по правилам были обязательны. Мне было в общей форме предъявлено обвинение в постоянном игнорировании этих самых талонов, которые продавались, кстати говоря, неудобно и нерегулярно. Я решительно отрицал такое обвинение, и тогда майор ГАИ (?) сказала, что 16 октября прошлого года я совершил это нарушение. Действительно, после поездки в Калугу пустой бензобак автомобиля пришлось срочно долить 20 литрами (одна канистра) бензина, которые я выпросил на бензоколонке, как сейчас помню, на Бережковской набережной, что почти под мостом Окружной ж.д., за один или два рубля, возвращаясь с работы из ИПМ в вечернее время. Нужно было доехать домой. После того, как я признал свой проступок, майор добавила, что у них есть моя фотография на месте преступления (это в темное-то время суток делалось по такому поводу?!). С гневом закрыв стол с моим делом, в котором я не подписал обобщение этого факта систематического нарушения правил бензозаправки, майор угрожала дальнейшими карательными действиями ГАИ (?), в том числе пересылкой этих документов мне на работу. Но более ничего не последовало…

Через полгода, 21 мая 1971 г., я в составе делегации ИПМ (со мной были А. В. Забродин, Я. М. Каждан, В. Я. Гольдин, мои товарищи, видные математики из ИПМ) ездил домой к А. Д. С. по знакомому адресу, но теперь уже на служебной черной «Волге». Мы вручали А. Д. С. поздравительный адрес к его пятидесятилетию, подписанный несколькими десятками сотрудников ИПМ. Первой была там подпись Мстислава Всеволодовича Келдыша, директора института и Президента АН СССР. Помню, как мы невольно выстроились перед юбиляром в его комнатах, а Алексей Валерьевич Забродин, будучи Ученым секретарем ИПМ, торжественно зачитал этот необычайно краткий адрес. А. Д. С. с искренней радостью благодарил за поздравления и заметил, что это — единственный адрес на его имя. Впрочем был и другой адрес от Президиума АН СССР, тоже подписанный М. В. Келдышем. Но этот адрес я сам не видел. Мне показалось, что А. Д. С. выглядел веселее, увереннее и спокойнее, чем полгода назад во время нашей тревожной поездки в Калугу. Но ведь и задача принимать поздравления от старых друзей и соратников была куда проще, чем противостоять фактически в одиночку жестокой государственной машине, исполняющей карательные функции по предписанию высоких инстанций… Хочется думать, что несостоявшееся для меня наказание ГАИ (?), тоже было следствием личной позиции Президента АН СССР М. В. Келдыша, сохранившего уважение и симпатию к Андрею Дмитриевичу Сахарову, а, возможно, в глубине души и разделявшего взгляды последнего. Впоследствии, однако, ситуация развивалась в сторону ухудшения, тучи мракобесия все более сгущались над страной, в частности, активного деятеля правозащитного движения Валентина Федоровича Турчина через несколько лет уволили из ИПМ АН СССР. Но это уже другой сюжет.


Литература

1. «Sakharov about himself». The foreword to «Sakharov Speaks: A Collection of Statements by Academican Andrei D. Sakharov». — New York: Alfred A. Knopf, Inc., 1974. Цитируется по газете: Советская культура, 28 апреля 1990, № 15.

Загрузка...