Митава Дворец герцогини Курляндской Бестужев-Рюмин и нарочный Савка

– Вот и все, батюшка Петр Михайлыч, нету больше государя Петра Алексеевича, и правит империей Российской ее императорское величество Екатерина Алексеевна.

– Да погоди, погоди ты, Савка, толком-то расскажи, как такое случиться могло?

– Да чего уж в задний след-то рассказывать. Все одно не вернешь.

– Вернешь не вернешь, а жить-то дальше надо, соображать, за что хвататься. Белый свет-от как стоял, так и стоит, чай.

– Что ж, захворал, значит, государь.

– Отчего?

– Про то мы неизвестны. Захворал, и все тут. Слег. Соломку под окнами дворцовыми раскидали, чтоб шуму помене, потом и вовсе езду запретили. Оно конечно, не столько шуму – какой шум от саней-то, – сколько чтоб не задерживались, не слушали. Кричал, сердешный, больно кричал, сердце обрывалось. Причастили его, алтарь для молебнов неустанных о здравии у дверей опочивальни воздвигли. Алтарь алтарем, только с ним и проходу в государеву опочивальню не стало. Попы, известно, дело свое знают, как псы стерегут – не подойдешь, не заглянешь.

– Это какого было-то?

– Двадцать второго января, на другой день после престола Божьей Матери Отрады и Утешения. Еще спор был – одни толковали, надо бы молебен отслужить, а императрица только ручкой махнула. Да и то сказать, праздникам-то нашим она так и не научилась, все с подсказки одной живет.

– Так вроде полегчало государю?

– Полегчать не полегчало, а поутих маленько, в сознание вошел, о престоле беспокоиться начал.

– Да говори же ты побыстрее, не тяни!

– Да чего ж тянуть. Так и говорю – беспокоиться начал. Сказывали, императрица к нему: мол, воля твоя какая, – а государь головой только качает, чтоб Анну Петровну позвали.

– А Меншиков что же?

– Какой там Меншиков – ему строго-настрого путь в государеву опочивальню заказан был.

– После тех денег нерасследованных, што ль?

– Ну да, гневался на него государь, лютым гневом гневался. Чем бы тот гнев кончился, кабы жив остался, не угадать.

– «Кабы», «кабы», да вот помер же, а Меншиков живой – от престола не отступится.

– Где отступиться! Ему бы радоваться, что гроза над головой разошлась, а он во власть вцепился так, бояре-то все только руками развели.

– Вот-вот, пока разводили, Александр Данилович, гляди, все угреб по своей мысли.

– Тогда-то еще неизвестно было. Кинулись Анну Петровну искать, да чудно штой-то – не так дворец велик, а без малого полтора часа найти не могли. Словом, замешкались, ан государь-то уж без языка. Хотел чего цесаревне сказать, чтобы волю его последнюю записала, а сил, гляди, нет. Доску аспидную тогда знаками подать велел, на доске писать принялся: «Отдать все…» Да только на том рука-то ослабла, и сам государь памяти лишился. Чего хотел, о чем думал, все с ним осталося.

– А догадки какие были?

– Знамо дело, не без догадок. Так полагали – об Анне Петровне думал. К ней сердце-то его лежало.

– Дописать, значит, не смог… А дальше что?

– А дальше как положено. Через пару ден, на Перенесение мощей Федора Студита, колодников ради его императорского здравия из тюрем выпустили видимо-невидимо. Девиер постарался – у него в полицмейстерской канцелярии петербургской давно все забито было. Только и колоднички не помогли. Двадцать восьмого, на преподобного Ефрема Сирина, в шестом часу пополудни, Господь государя и прибрал. Отмаялся, царствие ему небесное.

– Да это все без тебя попы скажут. И поскладнее твоего и до Бога доходчивее. Ты мне лучше растолкуй, как с Екатериной Алексеевной-то вышло.

– Поминать неохота. Еще государь у себя в опочивальне лежал, без памяти, но дышал еще, а в соседнем апартаменте совет собрался, кому на престол вступать. Алексей Васильевич Макаров свидетельствует, что нет, мол, завещания. Было, да государь волю свою последнюю изменить решил, старое завещание, мол, изничтожил, а нового составить перед болезнью и не успел.

– Как – не успел? Больше всего о престоле пекся – и не успел!

– Оно и всем сомнительно показалося. Только и преосвященный Феодосий помалкивает, вроде ничего о завещании не слыхивал, а Меншиков с ходу и выкликни: быть императрицей Екатерине Алексеевне. Советчики-то не соглашаются, помалкивают, а светлейший свое. Мол, было дело в дому у купца какого-то там немецкого, будто называл государь супругу свою. Еще там где-то слово обронил. Все спорить-то и боятся, а согласия тоже не дают. Вот так оно тянулось, тянулось, а там, глядь, преображенцы подоспели, все ходы-выходы во дворец да в залу заняли. Меншиков кричит: «Виват, императрица Екатерина!» – они за ним вслед. Так и выбрали, рта не раскрывши.

– Ну и прокурат Александр Данилович, ну прокурат, слов нет!

– Какие уж, батюшка, слова. Теперича такие дела пойдут, только держись!

Загрузка...