Ошибка канцлера

Александрова слобода Дом цесаревны. Цесаревна Елизавета Петровна и Мавра Шувалова

– Чем заниматься, матушка цесаревна, изволишь? В зале тебя ждали, а ты все нейдешь и нейдешь.

– Да акростихом занялась, Маврушка, старину вспомнила. Кончить еще не успела, послушай, как выходит.

Пять строк осталось. Посижу – выдумаю. Ну как?

– Чего спрашиваешь, матушка, – сама знаешь, на это ты у нас великая мастерица. Только с чего это тебе стихи в голову пришли? С Алексеем Григорьичем не первый год живешь. Все у вас ладно да складно, а ты, будто девица красная, сочинять взялась.

– Сошелся свет клином на Алексее Григорьиче! Будто глаза видеть перестали, сердце, как у покойницы, замерло.

– Да что за слова такие страшные ты говоришь, Лизавета Петровна, опомнись! Как-никак за тридцать перевалило.

– К чему это ты меня, Мавра, годами донимать решила?

– К тому, что пора для стихов-то давненько, матушка, отошла. Вон, гляди, что кругом делается, а тебе вроде и дела нет.

– Есть ли, нету ли, а ты-то с чем пришла?

– Да вот письмецо Михайле Ларивонычу подписать, что обещался мастерами своими салфеток для стола выткать.

– Так договорились уже, чего еще раз отписывать.

– Да не еще раз, а прибавить бы. Уж коли решил для тебя потрудиться, пусть еще простынь с наволоками штуки по четыре добавит. Твоим-то не сегодня завтра конец. Вон портомои сказывали, как вальками зачали бить, так от трех простынь одни лохмотья и остались. Хоть с реки домой и не носи. Срам один – рухлядь цесаревнина.

– Полно, Маврушка, неловко. Может, попозже когда.

– Чего – попозже. Почем знать, когда снова в Москву соберется, а может, к тому времени и у нас пряжа выйдет. Пока вот набрать можно. И не толкуй ты мне про стыд: не дым – глаз не выест.

– Будь по-твоему. Давай припишу и кончу: прошу не прогневаться, что утруждаю, надеюсь на ваше великодушие, Елизавета. Так ладно будет.

Граф М. И. Воронцов.

– Куда ладнее-то цесаревне за тряпки подданному своему кланяться.

– Помолчала бы о подданных, Мавра. Сама знаешь, каково оно со мной теперь дело иметь – враз императрице неугодным станешь.

– Что ж, одни, может, и поопасятся, а другие все равно к тебе сердцем прикипели. Гляди, какие подарки купцы присылают. Письма вон приходят.

– Какие еще письма?

– Да хоть от Андрея Ефимовского – о протекции просит.

– Вот разве от братца двоюродного глупости такой и дождешься – протекции у меня просить. Только и правда, куда ему еще деваться – во дворце племяннику императрицы Екатерины Алексеевны делать нечего. Поди, на порог Анна Иоанновна не пустит. Он сам себя и тешит – мне письма шлет. Поди, Алексею Григорьичу тоже в ножки кланяется.

– Мало тебе Ефимовского, погляди бутурлинское писание. Вон как Лександра Борисыч, никого не боясь да не таясь, услуги тебе свои предлагает, в нужде помощь.

– Не нужна она мне, помощь-то его.

– Что так? Гневаться, что ли, на него изволишь? За какие ж такие вины? Сама ж „рабом сердца твоего“ называла. Любил тебя как душу, а ежели уехать на Украину пришлось, так не по своей воле: приказали – в армию и отправился.

– Не долго ли ждал, чтоб письма такие писать? Вон жениться успел.

– Ты вот про что! Так не бесприданницу взял. Прежде помочь тебе не мог, а теперь…

– А теперь жениным приданым подарки делать собрался. Ну, Мавра, чего только от тебя не наслушаешься!

– Да не сватаю я его тебе, матушка, а к делу, говорю, сгодиться завсегда может. Только кликни.

– Не кликну, хоть всю жизнь прожди. Как с Украины вернулся, у меня не бывал. Все годы, что Анна Иоанновна царствует, в сторонке от меня держался, а теперь, вишь, когда новые правители объявились, решил обо мне вспомнить. Царица, мол, прихварывать стала, кому престол достанется, еще неизвестно, так не худо на всякий случай и цесаревну опальную припомнить. Глядишь, она от счастья такого прошлое-то и забудет. Нет уж, разошлись пути-дороженьки, нечего теперь их заворачивать. Поздно – не поверю!

Н. П. Собко собирал о художниках все – от газетных вырезок до устных рассказов, и если в будущем собирался их анализировать, в рабочей картотеке это желание места не нашло. Что же все-таки заставило здесь, именно здесь насторожиться исследователя?

Труды более поздних по времени искусствоведов – в них царила полная мешанина сведений опровергнутых, сомнительных и заимствованных из документальных источников. Такое обязательное для историка понятие – фундирование сведений, иначе – ссылка на источник, попросту отсутствовало. Отсюда имена чрезвычайно небрежно работавшего с источниками историческими, с точки зрения современной науки, П. Н. Петрова, вообще не имевшего отношения к архивам автора книги о художниках XVIII века А. Н. Андреева продолжают по-прежнему фигурировать как основание для отдельных выдвигаемых положений. Что же, оставалось еще раз пройти тот же долгий и непростой путь.

Новгородская встреча с Петром – историки искусства просто стали о ней забывать, и, пожалуй, один только талантливейший искусствовед Г. В. Лебедев в предвоенной работе со всей определенностью сказал, что состояться подобная встреча в условиях и указанных Василием Матвеевым временных границах не могла. Семейным преданиям противостоял простейший расчет.

Каждое передвижение Петра и его двора отмечалось в так называемых „Походных журналах“ – приезд, отъезд, дорога, по которой следовал и как долго царский поезд. 27 января 1716 года Петр выезжает из Петербурга в Гданьск через Нарву – Дерпт – Ригу – Митаву – Либаву – Мемель – Кенигсберг. На обратном пути из Западной Европы он окажется в том же Кенигсберге 14 сентября 1717 года. Дальше шли Мемель – Митава – Рига – остров Котлин и 10 октября Петербург Петр задерживается в столице ненадолго. Пятнадцатого декабря он выезжает в Москву с тем, чтобы вернуться на берега Невы в середине марта следующего года для участия в похоронах казненного царевича Алексея. В Новгороде за все это время Петру побывать не удалось.

Дворянское происхождение – но на вопрос о нем в свое время ответил сам В. А Матвеев. В Архиве Академии наук сохранилось его собственноручное прошение от 9 октября 1750 года.

В прошении ничто не говорило о дворянстве, зато многое свидетельствовало против него. И размер жалованья, и самый факт поступления в рисовальные ученики – предрешенная дорога ремесленника. Для дворянина существовали совсем иные виды гражданской службы, да к тому же еще и военной. Но главное – отсутствие отчества у отца.

Впрочем, существовал еще один безотказный способ установления истины – родословные дворянские книги. Достаточно объемные, расписанные по губерниям, они включали дворянские роды, но семьи Андрея Матвеева в них найти не удалось. Что же касается дворянства самого В. А Матвеева, оно было связано с достигнутым им классом чиновничьей Табели о рангах – несомненно почетное, но, в представлении современников, никак не сравнимое с родовым.

Помнил ли статский советник В. А Матвеев, ведя свой полный многозначительных подробностей рассказ, о написанном пятьюдесятью годами раньше двенадцатилетним мальчиком-сиротой прошении? Мог ли предположить, что оно ляжет когда-нибудь рядом с записанным с его слов рассказом и заставит усомниться в каждом слове последнего? Да ведь и не было секретом, что рассказывал В. А Матвеев с чужих слов – тот же Петров сделал для себя пометку, что познакомил составлявшего матвеевскую биографию Ивана Акимова со статским советником престарелый художник Иван Скородумов. Если Скородумов и начал действительно работать в живописной команде Канцелярии от строений во времена Андрея Матвеева, то это было бесконечно давно, а память человеческая – кому только она не изменяла.