Ошибка канцлера

Лондон Министерство иностранных дел Правительство вигов

– Вы давно ничего не сообщали о Брауншвейгской фамилии, Гарвей. Что с ними? Все еще в старом меншиковском владении?

– Нет, милорд, это была лишь недолгая остановка на их крестном пути.

– Прошу вас, избавьте меня от этих неуместных патетических выражений. Они чужды подлинной дипломатии и возможны только в устах стареющих красавиц. Принцесса Анна отреклась наконец от престола за своего сына?

– В том-то и дело, что в этом вопросе она проявила редкую силу духа. На нее не подействовали никакие угрозы и обещания. Результатом явился указ о ссылке фамилии в Архангельск

– Ошибка, Гарвей. Вы воображаете, что в случае отречения условия заключения могли бы измениться. Отречение – простая формальность, которую слишком легко в любую минуту опровергнуть.

– Так или иначе, семейство было отдано под наблюдение барона Корфа, с тем чтобы в дальнейшем, как сообщал Бестужев, быть переведенным в Соловецкий монастырь на Белом море.

– И что же произошло?

– Корф довез семейство до Холмогор, где вынужден был остановиться из-за болезни принцессы.

– Что-нибудь серьезное?

– Один из слухов – очередная беременность и роды.

– Девочка или мальчик?

– Скорее, мальчик, потому что ходатайство Корфа о том, чтобы оставить семью именно в Холмогорах, в архиерейском доме, было принято, но сам Корф спешно отозван. Наш резидент уверен, что, по характеру рассказов барона даже в очень интимном кругу, Корфом была дана подписка о неразглашении.

– Второй мальчик! Это осложняет ситуацию. В каких условиях находится фамилия, как их содержат?

– Небольшой обнесенный частоколом участок шагов четыреста в длину и в ширину. Три небольших дома, церковь, некое подобие двора и совершенно запущенного сада. Кругом солдаты Измайловского полка. Обращение с заключенными самое грубое.

– Значит, мать, отец, две дочери и два сына, если принять последнюю версию о родах.

– Нет, милорд, даже при этой версии только один сын.

– Императора Иоанна с ними нет?

– Жители Холмогор убеждены, что он буквально замурован в одном из трех домов без возможности видеться с родными и вообще с кем бы то ни было, в том числе и со священником.

– За ним кто-то ухаживает?

– Некий майор Миллер, который в свою очередь очень ограничен в своих сношениях в окружающим миром. Миллеру запрещен выход за пределы двора, по двору же он проходит только в сопровождении дежурного солдата. Это может быть выдумкой местных жителей, но те из них, кому приходится подвозить ко двору дрова и провиант, уверяют, что в доме императора единственное окно – в комнате Миллера, в нее же ведет и единственная дверь.

– В Петербурге продолжают интересоваться фамилией?

– Разве только при дворе и только для того, чтобы возбуждать опасения императрицы. Народ к фамилии совершенно безразличен.

– Меня мало интересует народ. Какова позиция Бестужева?

– Все разговоры о фамилии неизменно оборачиваются против него – Лесток не отличается богатой фантазией.

– Маркиз де ла Шетарди также. Да и что более реально могли бы они в противовес Бестужеву придумать?

Слов нет, издавна связанные со вчерашней цесаревной архитекторы существуют, и Бестужев-Рюмин должен их знать. Пусть легкомысленная, какой она многим казалась, младшая дочь Петра не располагала ни средствами, ни местом для строительства. Пусть каждая ее попытка украсить свой нищенский двор рассматривалась императорским двором как начало заговора и признак государственной измены. Пусть любое начинание отравлялось тенью монастыря, в котором она могла оказаться каждый день по воле очередного правителя. Тем не менее какие-то поделки производились, услугами строителей она пользовалась. Это Иван Бланк, поплатившийся за связь с цесаревной ссылкой в Сибирь. Сегодня в Москве остались главным образом работы его даровитого сына Карла Бланка, всю жизнь строившего в старой столице. И это Пьетро Трезини, родственник первого архитектора Петербурга, строителя многих его зданий и Петропавловской крепости, любимого Петром Доменико Трезини.

Граф И. И. Шувалов. Гравюра Е. П. Чемесова 1760 г. С живописного оригинала П. Ротари конца 1750-х гг.

Доверие к старым слугам? Но опытный дипломат знал и другое. В представлении наконец-то обретшей власть цесаревны они могут стать символами ее былой нищеты и бесправия. Кто знает, как в результате своевольная Елизавета отнесется к ним. Судить можно было только по ее поступкам и словам.

Между тем в первых же указах фигурируют две одинаково занимавших императрицу постройки: собор и театр. Собор должен был воплотить благодарность дочери Петра гвардейскому полку, первому принесшему ей после дворцового переворота присягу на верность. В слободах Преображенского, „батюшкиного“, как любила говорить сама Елизавета, полка должен быть построен соименный полку храм с приделом в честь Климента, папы Римского, на день чествования памяти которого пришлось „счастливое восшествие на отеческий престол“. Театр – это подарок Москве, в преданности которой былая цесаревна не испытывает полной уверенности. Москва сохранила свой непокорный нрав. В ней немало родственников сосланных и казненных еще в „батюшкины“ времена, которые не пожелали искать милостей и прощения у петербургского двора. Наконец, недавняя история с поднесенными Анне Иоанновне Кондициями тоже способна навести на серьезные размышления. Елизавета предпочитает сделать старой столице царский подарок, которым и займется Растрелли. Что же касается полковой слободы…

Предусмотрительность и осторожность не могли помешать. Понимая, чем она обязана имени отца, Елизавета Петровна и здесь в выборе зодчего апеллирует к отцовской памяти. Пусть проектом Преображенского собора займется Михайла Земцов, всем обязанный Петру I и ценимый им.

Трудно найти более яркое воплощение всех тех качеств, которые вызывало к жизни и поддерживало петровское время, чем деятельность Земцова. Подростком приезжает он в новостроящуюся столицу на Неве и овладевает итальянским языком – царь нуждается в переводчиках. Не удовлетворившись этой первой профессией, Земцов уже двадцати двух лет оказывается в Городовой канцелярии, занимавшейся возведением Петербурга, в качестве ученика первого архитектора города Доменико Трезини. Формально ученик, в действительности через считаные месяцы помощник Девять лет пребывания в заваленной работами мастерской Доменико Трезини приносят ему и превосходную профессиональную подготовку, и личную известность в строительных кругах. Его запрашивает к себе главный распорядитель дворцовых работ Микетти и сразу же направляет в Екатериненталь строить по его проекту великолепный дворец.

В 1723 году Петр обращает внимание на дельного и энергичного строителя. Земцов получает поручение ехать в Стокгольм со сложным и очень необычным заданием: „Ехать тебе всток Гольм итамо сыскать как у них держитца подмаска у полат, так же и в городах: утех которые кземле так и на площатках ежели есть площатки чем крепят от течи иприговорить на нашу службу: человек также двух инных мастеров“. Желание Петра было выполнено. Из числа необходимых ремесленников Земцов привез с собой мельничного мастера, плотника, „пружинного мастера“, „стейнмастера, или каменосечца“ и садовника. С отъездом в следующем году из России Микетти Земцов, по распоряжению Петра, заменит его в ведении всех дворцовых построек. Ему же передаются обязанности городового архитектора Петербурга. Уже при Анне Иоанновне он станет к тому же архитектором Александро-Невского монастыря и все годы будет вести основанную в Петербурге архитектурную школу, выдвигая оригинальные мысли об организации обучения.

Но Петр верен себе. Даже будучи уверен в знаниях и одаренности Земцова, он тем не менее собирает в 1724 году в Петербурге архитекторов и предлагает им аттестовать Земцова. Общее мнение признало его достойным звания „архитектора полного и дествительно непрекословно во всех касающихся делах этого художества“. Только с этого времени Земцов начинает именоваться архитектором вместо ученика архитектуры – „гезеля“.