Отёсовцы

Глава XIII

Федька Морозов не раз слышал от отца, что должен прибыть из города карательный отряд и разогнать заардашевских бунтарей-отесовцев.

И к своему отряду относился он как к настоящему: вместе с карателями мечтал идти в поход на отесовцев. Планы эти строил Федька с поповичем. Вдвоем они и держали, как старшие офицеры, весь отряд в подчинении. Измену отряда Федька принял всерьез. Но надеялся еще переманить ребят на свою сторону.

«Надо умеючи только, — думал он, — сперва надо сбить которые посильнее ребята…»

На другой день поутру направился он к Саньке Долотову. Решил один на один потолковать с ним, чтобы перетянуть на свою сторону.

А у Саньки горе: отец с маткой уехали в гости, а его с Лаврушкой оставили караулить дом. Вот и сиди теперь дома, возись с Лаврушкой. А Лаврушка, как проводили матку, ревет и ревет. Чтобы угомонить его, Санька принес из погреба полное блюдце сметаны, поставил на стол:

— Ну не хнычь! Жри давай!

Ревел Лаврушка ровно, будто выводил переход затяжной песни. Санька придвинул к себе блюдце и сам стал уплетать сметану с хлебом.

— Ежели не перестанешь реветь, — сказал он Лаврушке, — яичка не дам. Понял?

Лаврушка перестал реветь, но еще всхлипывал. Скажет слово и всхлипнет, всхлипнет и слово скажет:

— Вот-от мамка-а при-де-ет — нажалуюсь.

Санька наелся и делово спросил Лаврушку:

— Будешь жрать? Или я уберу.

Лаврушка глянул на блюдце и вдруг заревел во весь голос:

— Сметану-то-о съел са-ам!

— Ты смотри у меня, — пригрозил Санька, — живо в подполье запру… Там тебе мыши покажут!

Лаврушка разревелся еще громче.

— Пойду коляску делать, — сказал Санька, выбираясь боком из-за стола.

Лаврушка, не переставая реветь, кинулся за ним вдогон:

— Мне коляску-у-у!

Санька обернулся, сказал резонно:

— Слушай, Лаврентий, ежели перестанешь реветь, может, сделаю тебе коляску, а будешь реветь — в подполье запру.

— Коляску-у-у сделай! — плаксивил Лавря.

Санька махнул через забор в садик, рядом с двором. В садике этом, у стены амбара, был шалаш. А возле шалаша — солнечные часы. Строить часы помогал Саньке Минька Бастрыков. Вдвоем выщипали они траву и на голой земле расставили колышки: один большой посредине, а кругом него двенадцать маленьких. Тень от большого колышка была стрелкой. Только вот еще не удается никак точно расставить колышки, чтобы солнце не отставало от поповских часов.

Вслед за Санькой Лаврушка тоже перевалил через забор и, подобрав с земли толстую хворостину, надвигался на Саньку. Санька, будто не видя хворостины, уставился на часы.

— Понимаешь, Лаврентий, часы-то вот опять неладно пошли.

Лавря с трудом поднял хворостину и шлепнул Саньку по спине:

— Во тебе!

Санька повалился наземь и заохал:

— Ой-ой-ой!.. Убил ведь!

Лаврушка захохотал было, а потом вдруг испугался.

— Сань, вставай! — крикнул он отчаянно.

Санька поохал малость и замер.

И хотя вовсю пекло солнышко, терпел — лежал как покойник.

Лаврушка дернул его за рубашку:

— Вставай, Санька-а!

Застонал Санька и еле-еле выговорил:

— Прощевай, брат! Я умер!

Лаврушка потоптался кругом Саньки и вдруг так заорал, что в соседском дворе залаял пес.

Тут за воротами, где-то на улице, раздался оклик:

— Лавря! Санька там?

Санька вскочил на ноги, отряхнул с порток землю. По голосу узнал: идет Морозов Федька.

— Здесь я. Вали сюда! — закричал Санька.

Федька пробежал двор, перескочил через забор в сад.

— С праздником, Александр Петрович!

— Милости просим, — сказал Санька.

Морозов расторопно запустил руку в карман и вытащил оттуда что-то завернутое в бумажку.

— Скилископ вот… пришел тебе продать, — сказал он.

В бумажке лежал блестящий осколок стекла: с одного бока осколок был толщиной в палец, с другого как лезвие. Во все стороны от него исходили стрельмя лучи.

— Видал-миндал? — щелкнул языком Федька.

Потом он поднес осколок к правому глазу, а левый зажмурил.

— Рукой вот до солнышка подать… На-ка, приценись! — сунул он Саньке осколок.

Санька поднес осколок к глазу — сразу все дома, деревья покрылись туманом.

— Ишь ты! — подивился он.

Лаврушке очень хотелось посмотреть в осколок, только знал он: даром ему не дадут. Потянулся рукой к стеклышку и заранее уж приготовился реветь.

— Хочешь, курноска, Москву поглазеть? — стукнул его Федька по лбу.

— Хочу-у-у! — заплаксивил Лавря.

Федька взял Лаврушку за уши, дернул было вверх, но Лавря так заорал, что Федька разом оторвал руки — будто обжегся.

А Санька уже успел разглядеть скилископ всесторонне.

— Небось это стеклышко просто, — робко сказал он.

— Не-ет, — хитро протянул Морозов, — это приблизительное стекло.

Санька почесал затылок, спросил:

— А сколько будет стоить?

— Десяток яиц, не менее, — решительно сказал Федька.

— Дороговато, — протянул Санька, — не под силу мне.

Рядились долго.

— Главно ведь, скилископ хороший, — говорил Морозов. — Ну да ладно, для тебя скощу малость.

Саньке очень понравилось название стеклышка, но он не надеялся правильно сказать.

— Товар, верно, что надо, но по моему карману дороговат.

— Ну уж пятерку-то яиц где ни на есть наберешь… Ежели чего, так можно у соседа пошарить… Только тебе, как своему человеку, отдаю за дешевку.

Тут вмешался Лаврушка:

— А я мамке скажу!

Купцы и не глянули на молокососа.

— Магарыч только твой, — сказал Морозов.

— Не-ет, — протянул Санька, — магарыч-то уж пополам.

Так и согласились: пять яиц и магарыч пополам. Пошли в избу.

Лаврушка не отставал от них.

В избе Санька достал со шкафа бутылку и сунул Федьке:

— Ну, беги!

— Ко вдовухе придется, — сказал Морозов, направляясь к двери.

Не успел Санька приготовить рюмки, Федька вернулся обратно с полной бутылкой.

— Я, брат, достану, — хвастался он, — из земли вырою, а достану…

— Надежный, — похвалил Санька, — что и говорить.

Санька, как хозяин, суетился вокруг стола.

— Эй, Лаврушка, ну-ка насчет закуски там… Луку, что ли.

Лаврушка ближе подошел к столу.

— А похмелку дашь?

— Живо у меня! — прикрикнул на него Санька. — Ишь чего захотел, молокосос!

Морозов принял бутылку за горлышко и левой рукой поддал в дно. И хотя пробка не вылетела, больше не стал выбивать ладонью. Пальцами вытащил пробку и налил рюмку.

— Ну, будем здоровы: тебе с покупкой, мне с прибылью.

— Кушай давай, — сказал Санька.

Федька выпил до дна и со стуком поставил рюмку на стол.

— Крепка, лешак возьми!

Он быстро сгреб кусок хлеба, поднес к ноздрям и взатяжку понюхал. Потом налил Саньке.

— Ну, счастливо тебе пользоваться скилископом!

Санька медленно поднес рюмку к губам и ловко опрокинул в открытый рот.

— Ну и крепка же! — раскашлялся он.

Морозов налил третью рюмку.

— На уж и ты выпей за компанию, — подозвал Лаврушку.

Лаврушка одной рукой придерживал штаны, другой потянулся к рюмке. Пить начал по глоточку. Выпил глотка три и взъерепенился:

— Да это вода-а-а! Морозов вырвал рюмку и толкнул его в спину:

— Ничего не понимаешь! Вали отсюда!

Лаврушка с ревом отошел от стола.

— Ну, выпьем еще, что ли, — сказал Санька.

После трех рюмок воды оба повеселели. Морозов хвастался:

— Я, брат, человек такой: люблю выпить, но душа меру знает.

Санька начал напевать себе под нос песню.

— Давай вместе споем, — сказал Федька.

И оба пьяницы громко запели:

Пели тягуче, выводя каждый переход, раскачивались на лавке.

Вдруг Санька услышал во дворе утиный крик. Лаврушка гонял там выводок уток. Санька высунулся в окно, зычно окликнул Лаврушку:

— Ты смотри, жулик, не камнями бей утят, а прутиком лупи!

Лаврушка закинул камень в сторону, поднял палку.

— Смотри, полегоньку лупи!

— Давай наливай! — опять стукнул Морозов рюмкой о бутылку. — Пропьем — наживем.

Когда выпили еще по две рюмки воды, Федька начал говорить о деле.

— Пришел к тебе потолковать насчет отряда, — сказал он. — Придется нам силой устранить бунтарей.

Глухим прикинулся Санька, запел новый куплет:

Федька налил еще рюмку, поднес Саньке.

— Тебе придется малость постращать новоселов, — начал он опять подъезжать к Саньке, — как ты самый сильный силач из них…

Санька опорожнил рюмку с водой, сказал по-трезвому:

— Это надо по согласию со всеми… Дело ведь охотнее…

— А думаешь, солдаты по охоте служат? — сказал Федька. — Потому только и служат, что их в подчинении держат. Надо и нам забрать ребят в руки по солдатскому уставу.

— Конечно, — согласился будто Санька.

Когда допили бутылку до конца, пошли на улицу. Пошли в обнимку, наваливаясь друг на друга. Песню запели другую:

У кривоносовского дома догнали их трое ребятишек. Все пензяки-новоселы. Впереди бежал лётом Онаська Спирин. Лётом — значит, не рысью и не вскачь, а бег вприпрыжку.

— Инда взопрел, — выпалил он, подбегая к Федьке и Саньке.

Любил Морозов потешаться над говором новоселов.

— Эй ты, Инда, у тебя не найдется светленькой?

Не вник Спирин в спросы пьяниц.

— Будто к вам заехал Отесова сын? — пересиливая запых, спросил он Федьку.

— Отесова, проклятые, ждете! — накинулся на него Федька. — Погодите вот… Попадет вам! Эх ты, курноска!

— Сам ты курноска! — огрызнулся Спирин и погнал влёт дальше. За ним кинулись и остальные ребятишки.

Сразу в расстройство пришел Морозов.

— Чертов смутьян этот… писарихин брат… Но я пока начальник! — Федька ударил себя в грудь. — Я старший офицер.

— Известно дело, — поддержал Долотов.

Долотова сильно тянуло самого за Спириным, но понимал он: нехорошо покидать собутыльника сразу.

— Миньку я увольняю, — строго сказал Морозов. — Наместо него ты ундером будешь…

— А попович?

— Попович, он младший офицер, а ты будешь унтер-офицер… Понял? Мы этого смутьяна, брата писарихи, отшибем…

Опять с пензенского края нагнали двое ребятишек. И эти бегом — Никита и Петька Желудевы, двоюродные брательники.

— Куда это вы? — крикнул Санька.

— Ай вы не слышали? — еле отдышиваясь, сказал Петька. — Ведь всю волость разбили отесовцы! Попа заарестовали!

— Отесова сын речь будет на площади держать! — крикнул Никитка. — Бежим с нами, Санька.

— У-у, индюки, — сказал Морозов. — Вот приедут солдаты, зададут вам жару…

Желудевы, не дослушав, побежали дальше к площади.

— Потому тебя ставлю наместо Бастрыкова, — опять заговорил Морозов, — что ты надежный человек.

— Там видно будет, — говорил Санька, убыстряя шаги.

— Должен ты вот что, унтер, — приставал Федька, — ребят, которые надежны, к себе… А которые с бунтарями, то пущай… Мы их в случае чего так на испуг…

— Своих-то можно б, а вот этого Отесова-то…

— Какой он Отесов! — разозлился Морозов на Саньку. — Брат писарихи он, вот кто, наши не поддадутся ему, — а ты подбирай надежных из новоселов. Понял?

— Опять же Карпей Иванович тоже его руку тянет…

Федька совсем рассердился:

— Так ты что, не хочешь унтером заступить? Не хочешь, да?

Морозов остановился посреди дороги перед Долотовым.

— Лучше бы вместях, — чуть попятился Долотов, — по-хорошему бы сговорились.

Совсем было близко уже до площади, но Федька вдруг уперся.

— Идем вобрат, — потянул он Саньку.

— Не-ет уж, — заюлил Долотов, — дойдем до площади… Интересно же.

Морозов молча зашагал за Долотовым.