Отёсовцы

Глава XIX

Иван Николаевич прямо захлестал своего воронка.

— Спокаетеся, подлые, — злобился он на земляков, — только уж поздно будет.

Торопился он в Ешим, чтобы вовремя донести о заложниках начальнику милиции.

«Непременно погоню снарядят, — думал Морозов. — Только бы самого господина Кобылевского застать в селе».

На главную улицу Ешима Иван Николаевич въехал карьером, как нарочный от воинского. И прямо, без задержки в милицейском управлении, покатил на квартиру к начальнику милиции.

Как и думал Иван Николаевич, господина Кобылевского застал он за праздничным столом. Был тот в парадном обмундировании, чисто выбритый и навеселе.

— А-а-а! — протянул он, увидав Морозова. — Проходи, садись, расскажи.

Иван Николаевич уселся было, но господин Кобылевский подхватил его и поволок в другую комнату.

— О секретном — по-секретному, — подмигнул он Морозову.

Иван Николаевич вытянул из кармана препроводительную на заложников, сунул начальнику милиции.

— Его высокородию господину начальнику Военного района капитану Амурову, — читал тот вполголоса. — По вашему приказу препровождаем пять человек заложников от нашего Ардашевского общества. Которые поименно суть следующие:

1. Иван Николаевич Морозов.

2. Семен Семенович Петряков.

3. Иван Данилович Бастрыков.

4. Трофим Яковлевич Маврин.

5. Карп Иванович Коромыслов.

— Как же это так? — удивился начальник милиции. — Как же ты-то, дружинник, в заложники попал? Захаров был у вас?

— Были, были, — затеребил Иван Николаевич бороду, — только они того… — Иван Николаевич замялся.

— Пьянствовал наверно, а?

— Да, малость охмелялись, — сказал Морозов, как бы вставая на равную ногу с начальником милиции.

— Ну так где же они, эти Петряковы, Бастрыковы, Карпы?

— Заложники-то? — заюлил Морозов. — Они туда, на Таежный тракт, свернули, будь они прокляты…

Начальник милиции вдруг расхохотался.

— Ну и дурак, ну и балда! — проговорил он сквозь хохот.

Иван Николаевич оробел сразу.

— Это верно, неучи мы, — пробормотал он.

Господин Кобылевский похлопал его по плечу:

— Не ты, а там, в Колыоне, болван сидит… Амуров… Произвели дурака в капитаны… Ему хорошо оттуда приказы рассылать, а нет вот чтобы самому выехать с отрядом…

Начальник на момент призадумался.

— Дружинник, — вдруг притянул он за пуговку Морозова, — это ж великолепно!

Господин Кобылевский усадил Морозова, наклонился к самой бороде его:

— И ты поедешь к Отесову.

Стал говорить начальник тихо, хоть никого в комнате не было:

— Разведаешь там, какая местность, численность банды, вооружение… Ну, понимаешь?

Морозов закивал головой:

— Как прикажете…

— Помни, — продолжал начальник, — главное гнездо в Мало-Песчанке — это резиденция самого Отесова… Туда и держи путь… А потом сюда, обратно.

Иван Николаевич сразу будто в весе прибавил — с трудом поднялся со стула.

Господин Кобылевский подошел к столу, сунулся в портфель и вытянул пачку синеньких кредиток.

— На расходы тебе, — сказал он Морозову.

Морозов потянулся за кредитками, но начальник держал их крепко.

— Лучше потом, — сказал он, — как приедешь…

Получив секретный наказ, Морозов покатил вдогон землякам.

А земляки были уже верстах в пяти от развилины тракта. Трофим то и дело понукал клячу, чтобы не отставать от Бастрыкова.

— Не иначе он обратно в Ардаши вернется, — кричал он про Морозова землякам.

— Смыслу нет одному ему ехать в Колыон, — говорил Карпей.

— А какое нам дело, — отмахивался рукой Бастрыков, — пускай хоть вернется. Сам будет в ответе.

— А ведь как он старательно поил-то самогоном, — сказал Алешка. — Неспроста это он…

— Знамо, неспроста, — злобился Трофим, — купить хотел.

— Прежде он всю волость подкупал водкой, — точно помогал отцу Петруха. — Это когда он старшиной-то служил.

— Да, — вздохнул Трофим, — за месяц еще до выборов, бывало, начнет спаивать выбирателей. Не задаром девять лет держался в старшинах… Богатеи вершали дела. Нашего брата близко не допускали.

Тут позади послышался топот коня, поскрип телеги. Обернулись мужики — по дороге катил ходок Морозова. Иван Николаевич весело кричал издали:

— А что я, меченый, что ли? Ехать, так всем. Сроду не шел против компании.

— Известно, компаньей лучше, — откликнулся в ответ Морозову Карпей Иванович.

Остановили мужики коней, стали закуривать.

— В Ешиме был? — в упор спросил Бастрыков.

Морозов куцо захохотал:

— Что ты меня за дурака считаешь?

Стал говорить Морозов торопливо, точно на преступлении его застигли:

— Захаров-то, пьяница, выказал себя… А думаешь, в Ешиме умнее сидят?

Потом Морозов откашлялся и сказал твердо:

— Не доехал малость до Ешиму, с поскотины вернулся.

Так и уверил всех.

Только Алешка, потом уже, как поехали дальше, высказал свое недоумение.

— Кабы подвоха не было, — сказал он Трофиму, — ведь такому буржую и бояться отесовцев…

— Эх, уж ладно, — как бы отмахнулся Трофим от мыслей. — Ежели чего, так он один, а нас вон сколько…

Морозов опять поехал впереди.

— Ну, давай шибче трогать, — командовал он уже как начальник, — путь неблизкий.

Прямо разрывала Трофима злоба.

— Вот проклятый, и там будет первым, — досадовал он.

А Морозов уже обсуждал, как лучше доехать до Мало-Песчанки, с советами лез.

— Придется нам попутные села объезжать, — говорил он, — а то задержат по пути, ни то ни се получится… Ехать — так уж к самому Отесову, в Мало-Песчанку…

Наказ начальника ешимской милиции разведать главный лагерь Отесова принял Морозов как нерушимую заповедь.

Путь на Мало-Песчанку знал он хорошо. Доводилось ему в мирное время часто наезжать в таежные села.

Округ этот хлебом не славился, но скот водился там дородный. Немало голов рогатого скота выгнал Морозов из таежного округа. Но приходилось ездить ему все зимами. А в тайге дороги — где зимой рукою подать, летом наездишься.

Сразу, как отъехали заложники верст шесть от Иркутского тракта, дорога пошла худая. Ехать приходилось все шагом. Но шаг у лошади тоже разный: Трофимова кляча еле поспевала за бастрыковским мерином, а мерин Бастрыкова заметно отставал от морозовского воронка.

— Не раньше как завтра после обеда приедем в Песчанку, — высчитал Морозов.

Здорово намаялись за дорогу заложники: путь был нелегкий.

На первой таежной речке Сухой чуть не оставили Трофимову клячу. У таежных рек берега что месиво. За передними возами зашагала по месиву и Трофимова кляча. И сразу увязла по колено, потом по самое брюхо. Трофим, стараясь не отставать от передних, хлестал клячу и вожжами, и прутиком. Кляча будто вплавь прошла шагов десять и остановилась. И на глазах стала опускаться ниже и ниже, точно кто тянул ее за ноги.

— Но, ты, Ерихон! — хлестал непереставаемо ее Трофим. — Шагай давай!

Кляча кое-как вытаскивала передние ноги, но тут же увязала задними так, что приходилось ей садиться по-собачьи задом на трясину.

Кое-как выкарабкалась потом и, скользя брюхом по грязи, проплыла еще шагов пять.

— Она ведь так это, для разгону приседала, — обрадовался уже Трофим. — Зимой по каким сугробам лазала! Не то что это.

Но тут кляча опять провалилась в трясину, тяжело задышала, храпя ноздрями.

— Тонет! — закричал испуганно Алешка. — Тонет!..

Трофим спрыгнул с телеги и по кочкам побежал к кляче.

— Э-эй, землячки! — окрикнул он обеспокоенно мужиков.

Кляча все глубже уходила в трясину. Трофим грудью налег на нее и стал валить набок.

— На оглоблю ложись, — командовал он, — на оглоблю!..

Тут с другой стороны забежал Петруха, вспешку развязал супонь. Кляча храпела, мотала головой и силилась вытащить то одну, то другую ногу.

Из мужиков первым подоспел Бастрыков.

— В преисподню хочет, — ухмыльнулся он, беря Трофимову клячу под уздцы.

— Отдышка это ее, — сказал Маврин. — Мне б надо чересседельник ослабить, — старался он оправдать клячу.

— Рычагами доведется, — сказал Бастрыков, — поддержку оказать ей…

Подошли и Петряков с Морозовым. Вырубили наспех две жерди, запустили под брюхо кляче и поволокли ее по трясине.

Когда переехали Сухую, Трофим подошел к кляче спереду, ладонью соскреб грязь с ее морды.

— Сам я промашку дал с чересседельником-то, — сказал он виновато, — а то бы это ей нипочем…

— Как же таежные ездиют тут? — удивлялся Алешка.

— Кони у них привычны, — пояснял Трофим. — Ихний конь, допрежь чем ступить ногой, место нащупает потверже.

Пожалуй, больше всех намаялся за дорогу Алешка. Шутка сказать — столько верст протрястись в первый раз по тайге.

Надоели Алешке и пустоши. Притаежная пустошь на взгляд суровень, хоть колесо кати, а попробуй сунься туда — с головой скроешься в кочках.

У самой Мало-Песчанки пришлось опять канителиться с переездом через речку. Трофимова кляча никак не хотела идти в воду. Пришлось толкачом переправить.

— Песчанкой дразнят речку, — сказал Морозов, — по ней и названье селу.

Сразу после переправы показались постройки.

— Вон она и Мала-Песчанка, — огласил Морозов.

Цепляясь за плечи Трофима, Алешка встал на ноги. Стоять не держась невозможно было на телеге: колеса увязали в таких выбоинах, что они бороздили землю.

На пригорке виднелась церковь, не обшитая еще, новая. И все дома в селе были подряд новые.

— Новоселы, — пояснял Трофим.

Праздник был праздником и здесь: все, кто ни попадался встречь, были одеты по-праздничному.

Как въехали в село, Алешка соскочил с Трофимовой телеги.

— Ну, я побегу тятьку разыскивать, — сказал он.

— Папаше-то обскажи про нас! — крикнул вдогон ему Трофим.

Алешка скорым шагом обогнал своих попутчиков и по главной Мало-Песчанской улице побежал вприпрыжку в глубь села. Намечал он первым делом явиться в штаб.

«Где и быть ему, как не в штабе, — думал он про отца. — Вот уж ахнет-то, как заявлюсь».

Не добежав до церковной площади, Алешка умерил бег: в стороне от улицы, у большой кузни, толпился народ. Кузню Алешка определил сразу по стану для ковки лошадей.

«А может, тятька здесь», — подумал он.

Свернув с дороги, к кузнице зашагал степенно. Народу толпилось тут человек двадцать, мужики все.

«Это уж настоящие партизаны», — оглядывал Алешка их на ходу.

«Настоящие партизаны» по виду мало чем отличались от простых мужиков.

Которые из них имели револьвер на боку, которые тесак, а обмундированных по-военному не видать было.

Стояли мужики все без дела, только трое были заняты работой. Возились они около полого обрубка бревна. Бревно лежало на колесном кругу, и на него натягивали обручи, как на кадку.

— Это, брат, всем пушкам выйдет пушка, — говорил молодой парень, забивая обруч.

Мужики дружно хохотали:

— Царь-пушка, стало быть.

— Пушка-«антипка», — хохотал и сам мастер-пушкарь. — Мы ее на передке возить будем.

— Вот это артиллерия! — потешались мужики.

Над входом в кузню было растянуто красное полотнище. Белой краской выведено было на нем печатными буквами:

Раза три прочитал это Алешка и решительно пошел в самую мастерскую.

Здесь вовсю кипела работа: человек десять партизан ковали тут пики. Кто качал мехи-поддувала, кто орудовал молотом. На четырех наковальнях шла работа.

Меж наковальнями горкой лежали готовые пики.

С улицы в мастерскую заглядывали мужики.

— Вон пик-то сколько, — радовались они, — на всю губернию хватит.

— С полтысчи уже наберется, — хвастался бородач кузнец в кожаном переднике.

Огляделся Алешка по сторонам — не видать отца. Сунулся он в другое отделение мастерской.

— Ты куда, малец? — остановил его партизан в офицерском френче.

Алешка попятился назад.

— Мне Отесова надо, — выпалил он.

Партизан помолчал не то от удивления, не то от неожиданности.

— Отесов в штабе, — сказал он потом, — приходил он в обед, да ушел.

Алешка по-деловому, торопливо вышел из мастерской и стал на дороге: кого бы расспросить тут, где штаб? Как раз из-за углового дома показались ребята-малыши. Все они были босые, верхом на палках.

— Тятька, а тятька, мамка велит домой, — пискляво кричал один. — Картоха поспела!

Партизан с тесаком на боку отделился от толпища. К нему и пристал Алешка:

— А скажи, дядя, где у вас штаб?

Партизан оглядел Алешку:

— А для чего тебе?

Решительно выпалил Алешка:

— Отец там. В штабе. Главный он.

Еще раз оглядел партизан Алешку:

— Не признаю что-то. Ты нашенский?

— Вашенский, вашенский, — со смехом ответил Алешка.

— Э-эвон крестовый дом, — вытянул партизан руку в сторону церкви, — там и штаб.

Алешка сорвался с места, побежал к крестовику.

— Да ты чей парень-то? — крикнул ему партизан вдогон. — Писаря, ай Гончарова?

— Отесова, — выпалил Алешка на бегу.

У входа в крестовый дом Алешку остановил часовой.

— Мне к тятьке, — сказал Алешка.

Часовой будто шутя ощупал Алешкины карманы, потом открыл дверь в сенки.

— Смотри тут не споткнись, — предупредил он.

В сенках было темно. Алешка ощупью нашел ручку двери, отторкнул. Комната была большая, в пять окон. В переднем углу за большим обеденным столом сидело четыре партизана.

Отца среди них не было.

— Здравствуйте, — поклонился Алешка партизанам. Трое партизан были в военном обмундировании, четвертый — в пиджаке из деревенского сукна.

— Вот и беда с хлебом, — говорил этот, в деревенском пиджаке, — надо штабу решить вопрос.

— Ты чего пришел, молодец? — спросил Алешку один партизан. Был он коренаст, широк в плечах. С одного боку у него висел револьвер, с другого — полевая сумка. По всему видать — главный штабист.

Ближе к столу подался Алешка и смело сказал:

— Отесова мне надо. Главнокомандующий который.

Партизаны улыбнулись. Коренастый приподнялся, облокотился на стол.

— Я Отесов, — сказал он. — Ты что, с пакетом откуда?

Как ни старался Алешка, не смог удержаться — заплакал.

Отесов выбрался из-за стола.

— Ты чего же это, парень? Экий молодец, а нюня.

— Обидел тебя кто? — полез и другой партизан.

— Тя-ать-ку, значит, ра-ас-стреляли, — проговорил Алешка сквозь слезы.

Опешил главнокомандующий, не зная, что и сказать парню. Опешили и остальные штабисты. Беспомощно крутились они около Алешки.

— Белогвардейцы, что ль, расстреляли? — спрашивал Отесов.

— Белогвардейцы, — проговорил Алешка.

Поняли штабисты: у парня расстреляли каратели отца, прибыл он жаловаться.

— Анна! — крикнул Отесов. — Покорми-ка гостя.

Из соседней комнаты вышла женщина. Взяла она Алешку в обним и повела с собой в горницу.

— Дальний ли ты? — спрашивала на ходу. — С кем приехал-то?

Алешка только плакал в ответ.

Женщина торопливо принесла молока, хлеба и поставила на стол.

— Проголодался небось, — говорила она ласково. — Ну, поешь давай.

Вскоре в комнату вошел и сам Отесов. Как виноватый в чем-то, неуклюже примостился он сбоку Алешки, Заговорил тихо:

— Убили, значит, папашу?

— Расстреляли, — сказал Алешка.

Отесов вздохнул.

— А моего старика повесили, — сказал он, — на колодезном журавле повесили… Тебя как звать-то?

— Алексеем, — ответил Алешка.

Стал говорить Отесов тише:

— Тут, Алексей, плакать не приходится. Обскажи, как дело-то было.

— Тятька-то при Советской власти главным был в Туминске, — говорил Алешка, — после переворота сбежал будто, а его заарестовали и пристрелили. В газетах так и писали: расстреляли при попытке к бегству. А вот Антропов сказывал: тятька на самом деле сбежал…

— Постой, постой, — перебил Отесов, — а как вас по фамилии?

— По-настоящему-то наша фамилия — Бударин… А Антропов говорит: тятька переменил теперь фамилию на чужую.

— Обожди-ка малость, — сказал вдруг Отесов, — я сейчас вернусь. — Он торопливо вышел в другую комнату, плотно прикрыл за собой дверь. И что-то партизанам такое сказал, что все там всполошились.

— Тихо! — остановил шум Отесов и опять начал говорить вполголоса.

Перетрусил Алешка: не принял ли его Отесов за шпиона какого?

Тут опять в полный голос заговорил Отесов.

— Ты только живее! — приказал он кому-то из штабистов и вернулся к Алешке.

За ним в комнату вошли и другие партизаны-штабисты.

— Так что же слышал ты про папашу? — допрашивал Отесов.

— Ну, будто, значит, тятька переменил фамилию, будто жив он…

— А кто вам сказал, что его расстреляли? — спросил бородатый партизан.

— Да об этом вся губерния знает… — сказал Алешка. — Во всех газетах писали…

Слушали партизаны как-то без горести, точно Алешка побасенки говорил. Потом разом закидали его вопросами:

— А как же ты сюда приехал?

— Неужто пешком?

— Кто же тебе сказал, что отец здесь?

— Вот вы непонятливые какие, — ответил Алешка. — Антропов, значит, узнал, что тятька жив и орудует с отрядом в тайге. Вот я и подумал, что Отесов-то и есть тятька.

Долго выпытывали, расспрашивали партизаны Алешку. Рассказал он и про ардашевцев, и про жребии, и про заложников.

— С ними я и приехал, стало быть.

Вдруг за дверью послышались шаги. Партизаны насторожились.

Дверь распахнулась, и в комнату вошли разом двое.

— Тятька-а! — вскрикнул Алешка и не помня себя кинулся к отцу.

Партизаны дружно забили в ладоши:

— Со свиданьицем! Отца и сына! Ура!

Отесов и штабисты схватили Алешку, стали качать.

— Раз, выше!

— Два, еще выше!

В третий раз Алешка взлетел так, что уперся о потолок руками и ногами.

— Ну, довольно, — сказал Михаил Бударин. — Закачаете еще парня.

— Аж дух захватило, — сказал Алешка.