Отёсовцы

Глава II

Загадка «Кабы я встала, так бы небо достала» будто от Иркутского тракта идет. Ох и тянется эта дорога, тянется этот тракт. От города Томска до самого Иркутска тянется. Может, за Иркутск, до Маньчжурии доходит…

Кто только не ездил, пешком не ходил по Иркутскому тракту! Особо когда еще не было чугунки.

По первости наезжали тут в таежные дебри к старожилам проныры купцы. Туго набивали они карманы на ситцах и пуховых шалях, но немало и полегло их тогда. Сказывают так: заедет купец на ночь к старожилу, начнет хозяин потчевать гостя чаем. К чаю нарежет кеты соленой, а вилки не положит.

— С ножа у нас кушают.

Возьмет купец нож, подобно хозяину и наткнет кусочек кеты. Хозяйка тут же присударкивает:

— Кушайте на здоровье, досыта!

Только успеет купец принять с ножа в рот кету, а хозяин с размаху как даст по ручке ножа…

Потом свезет гостя на заимку. Пролежит он до весны в снегу, а весной его закопают.

Немало торили Иркутский тракт и каторжники. Большими партиями шли они к Иркутску, к Александровскому централу. Шли под тягучую музыку, под звон кандалов и как смертное причитание тянули хором песню милосердную:

Торили Иркутский тракт и переселенцы. На лошадях, со всем скарбом и детьми тысячи верст продвигались они к приглядному месту.

А тут незадолго до проведения чугунки проехал по тракту на Дальний Восток цесаревич Николай Романов. И память оставил он о себе: крест у Семилужков, крест у Халдеевой, у Ешима часовня. Сказывают, где ни сходил по надобе цесаревич с кареты, всюду кресты да часовни потом поставили.

— Прямо светопреставленье тут было, — говорит Трофим Алешке. — Понаехало урядников этих пропасть. Едут верхами наперед кареты и на версту гонят с тракта встречных и поперечных…

— Лошади небось иноходцы были? — спрашивает Алешка.

— Известно… Не чета нашим.

Трофимова кляча хвостом и гривой отбивается от паутов и слепней. Шлея сбилась набок, и на месте, где она была, остался мыльно-потный след.

— Днем паут, — говорит Трофим, — ночью комар, никогда летом покою нет скотине.

Тут закачало, затрясло Алешку: рытвины в колее попались по самые оси.

— Царева карета небось на рессорах была? — спрашивает Алешка.

— Рессоры рессорами, да и тракт-то — за месяц до проезда цесаревича согнали со всей округи сюда мужиков. Месяц скоблили да трамбовали…

Отъехали Трофим и Алешка всего только верст двадцать от города, но, видать, здорово утомился Алешка. Притулился головой на узелок и посапывает.

— Покурим, что ли? — говорит Трофим.

Алешка не отзывается.

— Ну поспи — пристал небось.

На выезде из семилуженской поскотины нагнал их гоньбовой. Молодой ямщик ухарем сидел на облучке. В ходке, развалившись, покачивались ардашевский старшина Данила Хоромных и волостной писарь. Невдомек было Трофиму картуз приподнять, сразу о своем:

— Как насчет мобилизации?

Старшина даже головы не повернул.

— Фуражку бы снял. С начальством разговариваешь, — строго сказал он Трофиму.

Спохватился Трофим, ловко сбил с головы картуз.

— Извините, так что виноват! — крикнул он.

Но ходок с начальством прокатил уже мимо. Сквозь пыль виднелись только фуражка старшины и шляпа писаря.

— Задачливы стали, — махнул рукой Трофим.

Свой же деревенский мужик Данила Хоромных, а поди попробуй стать с ним в обхождении на равную ногу. Понятно, видный он в селе богатей, надо бы оказать почтение, но не умел Трофим… А может, и не хотел.

У Халдеевской грани вышел из березника на тракт старик один. Заморенный на вид, с котомкой на спине, в меховой шапке-татарке.

— Покурить бы, земляк, — сказал он, юрко сторонясь с дороги.

Потом приноровился было сесть на телегу, но, глянув на клячу, зашагал рядом.

— А не жарко тебе? — кнутовищем показал Трофим на шапку-татарку старика.

— В Иркутск вот пробираюсь, — не в ответ сказал старик, — одного сына тут прикантрамили, другой в Иркутске того же дожидается, в тюрьме.

Трофим полез в карман за кисетом.

— Да, хорошего мало, — вздохнул он и сунул старику кисет. — Податями да недоимками наготово задавили. К тому же и кабинетские земли приказ обратно отобрать… Раз только и посеяли… попользовались при Советской власти.

— Чего тут, — сказал старик, торопливо закручивая цигарку, — всё отберут…

Трофим соскочил с телеги, зашагал рядом со стариком.

— Да как ни гни они нашего брата, а не устоять им. Не-ет, — протянул старик, — ни за что не устоять…

Говорил старик с азартом, точно его не один Трофим слушал, а толпа целая.

— Раз они не по пути пошли, хана им… Вот помянешь меня потом. Каюк им будет!

Под азарт старика приободрился Трофим, веселей зашагал.

— Ладно бы, — сказал он, — а то у меня парень-то на очереди.

Старик заговорил чуть тише, точно секрет говорил:

— В тайгу надо двинуть новобранцам…

Трофим глянул на Алешку. Спал тот калачиком, голова сползла с узелка.

— А то бы всем подняться как одному… — продолжал старик торопливо. — Мужик с вилами, баба с ухватом — и пошли лупить золотопогонников этих…

Вдруг старик оборвал речь и круто свернул с тракта.

— Ну, езжай, — сказал он Трофиму, — пеший конному не товарищ!

И сам направился к березняку. Там стояло возов десять с сеном. Мужики у костра кипятили чай. К мужикам этим и торопился, видать, старик.

Ямщик, который вез ардашевское начальство, ехал уже обратно. Ехал он легкой рысью, сам сидел в ходке.

— Чего так скоро? — подивился Трофим. — Ай где свалил наше начальство?

Ямщик придержал коней.

— Отесовцы, брат, встретили нас! — криком ответил он. — Приказали пешком переть до дому вашим господам.

Ямщик ухарски заправил чуб под картуз.

— Человек восемь отесовцев. Оборуженные с ног до головы. На ве́ршне все.

— Эх ты, — пожалел Трофим ямщика, — выходит, даром прогонял лошадей…

— Пошто даром? Заставили сполна уплатить прогонные. — Ямщик весело потряс карман и тронул коней.

Начальство свое нагнал Трофим за Камаевкой. Шли старшина и писарь рядом, сбоку канавы. У обоих была легкая поклажа. Писарь широко размахивал руками. Видать, что-то доказывал старшине.

— Не мешает проманежиться, — ухмыльнулся Трофим в бороду.

Неловко было с разговором лезть, нехорошо казалось и молчком проехать. Наконец решился Трофим, окликнул:

— Давай садитесь… Доедем помаленьку.

В ответ начальство даже не глянуло. Может, со стыда они, но Трофим понял по-своему: гордость не дозволяет.

От всего сердца пожелал Трофим: еще бы лучше надо их проучить. И задергал вожжами, чтоб поскорей отъехать.

Когда отъехали, поодаль, не утерпел Трофим, чтоб не разбудить парнишку.

— Вставай, молодец! А то головка разболится. Спишь и спишь…

Алешка приподнялся в сидень, начал осматриваться.

— Ну, паря, проспал ты комедь, — весело сказал Трофим.

— Какую комедь? — сразу протрезвел от сна малец.

Трофим махнул рукой, захохотал.

— Шут их тереби! Подстроят тоже!

— Ну что, дядя Трофим? Ну говори же — какая комедь?

Трофим нахохотался и заговорил:

— Тут, как ты заснул, обогнали нас начальники наши… ардашевский старшина и волостной писарь… Курьером, брат, на гоньбовых… Ну, стало быть, их тут на тракту и встрели отесовцы…

— Отесовцы? — всполошился Алешка. — Да разве ж они здесь, отесовцы?

— А они к месту не приписаны, — сказал Трофим, — сегодня здесь, а завтра там… Вот они, стало быть, встрели наше-то начальство и ссадили с ходка. «Валите, — говорят, — пешочком. Люди вы казенные, и ноги у вас казенные…»

Трофим опять расхохотался. Алешке, видать, было не до хохота. Призадумался он.

— А ты самолично не видал того Отесова? — спросил он, чуть погодя, Трофима.

— Самолично не видал, — ответил Трофим, — но слышать про геройства доводилось много… Отчаянный, говорят… Метит на город идти…

Алешка будто слушал и не слышал Трофима.

— Антропов-то ведь и сам не знает, под какой фамилией орудует тятька, — говорил он точно самому себе, — вот я и поехал… Хочу самолично повидать Отесова… Может, он и есть…

Алешка оборвал речь. Точно побоялся высказать свои мысли вслух.

— Ведь я то слышал, — заговорил он опять, погодя, — Отесов где-то далеко за Ардашами… в тайге…

— В тайге и есть, — ответил Трофим, — это штаб его главный. А войско-то по всей округе разъезжает.

— До штабу доберусь, — твердо сказал Алешка, — не я буду, ежели не повидаю тятьку.