Отёсовцы

Глава XXVI

Всего подожгли домов пятнадцать. Подожгли они дома заложников: Бастрыкова Ивана, Маврина Трофима и Петрякова Семена. Подожгли дома всех фронтовиков и новобранцев, которые сбежали из села.

Погода стояла жаркая, уже с неделю не было дождей, и дома горели, как облитые керосином. Стояли подожженные дома в разных краях, и казалось — пожаром охвачено было все село.

Тушить пожар ардашевцы не смели, отстаивали, помня наказ капитана, только соседние строения. На соломенные крыши надворных построек расстилали они мокрые полога, обливали водой стены.

Трофимова изба горела сиротливо, к ней не собрались даже поглазеть соседи. Таков уж обиход с беднотой и в несчастье.

Супруга Трофима выкидала в окно пожитки и начала сваливать плетень, чтобы огонь по нему не перешел к загону для коровы.

Дома братьев Бастрыковых были рядом. Горели они как на спор: то Иванов дом запылает, то наперебой ему еще сильнее охватится огнем Елисеев дом.

Хозяйки Бастрыковых знать не знали наказа карателей. Елисеиха первым делом выгнала со двора домашнюю птицу и начала пудовкой таскать из сусеков амбара зерно.

Иванова супруга, тетка Васса, прежде чем к делу приступить, набегалась за телкой. Телка никак не хотела идти со двора. Задрав хвост, кружила она около колодца.

Наследный сын Ивана Бастрыкова, Минька, орудовал в избе. Выбрасывал он за окно все, что подвертывалось под руки: одежу, подушки, чашки, поварешки. Ребята-ровесники помогали ему — то, что Минька выбрасывал, оттаскивали подальше от избы.

Огонь уже от сенок перешел на крышу. С треском горел сухой тес.

— Давай вылезай! — кричали ребята Миньке.

— Лови самовар! — выкидывал Минька. — Хватай чугунок!

Капельками скатывался по его лицу пот, волосы были взъерошены.

— Вылезай, тебе говорят, — строго крикнул Санька Долотов, — вишь, пламя охватывает.

Минька вышвыривал теперь в окно иконы. Нерукотворный образ спасителя так швырнул, что разлетелся он вдребезги. Потом кидал: божью матерь, заступницу усердную, Николая-чудотворца, Пантелеймона-целителя.

Тут подбежали к окну старухи-соседки.

— Ты что это, окаянный, делаешь? Может, они избу охраняют от огня, а ты выкидываешь! — кричали они на Миньку.

Минька спрыгнул с подоконника наземь, смахнул со лба пот.

— Вот взопрел-то, — сказал он, оглядывая ребят и старух.

— Ах ты мошенник! Что тебе икона — ухват или кочерга? — ругались старухи.

Потоптался Минька, туда-сюда глянул и вдруг сорвался с места.

— Давай, ребята, кидай иконы обратно в избу, — скомандовал он, — пущай охраняют.

Ребята хватали иконы и, нацелившись, швыряли в окно.

Из окна уже полыхало пламя.

Тут подкатили на паре сошинские пожарные. Эти были мужики расторопные.

— А где колодец? — зычно кричал один с телеги. — Давай тащи насос к колодцу!

Ардашевские мужики топтались на месте. Шагнет один на помощь пожарным, другой его за полу оттаскивает. Потом сам не выдержит — схватит ведро, а его третий назад тянет.

— Отвечать вместях доведется. Стой! Круговая порука.

Минька смотрел-смотрел на мужиков, потом крикнул своей команде:

— Давай, ребята, к насосу! У нас своя порука!

Ребята облепили со всех сторон пожарную машину и поволокли к колодцу.

Тут разом сорвались с мест и мужики.

— Что же это?.. Хуже того не будет.

— Давай уж… Все — так все!

Разом кинулись мужики к пожарной машине, принялись качать.

На пожар прибывали чужедеревенские кому с чем полагалось: кто с багром, кто с топором, кто с ведрами. Диву давались чужедеревенские непонятному пожару: в такую тишь село горело в разных местах.

— Вроде нароком подожжены…

В войну с огнем чужедеревенские вступали с места в карьер. За ними уже впрягались в дело и сами ардашевцы.

К паужину с пожаром покончили. Из всех колодцев вычерпали воду, но все равно десять домов выгорело дотла, а остальные пять стояли черными скелетами.

На другой день ардашевский старшина объявил «открытие присутствия после смутнего времени».

— Побунтовали. Довольно, — начальственно говорил он. — Пора и власть понять.

Волостной писарь притащил из школы школярские тетради, чернила и перышки для письмоводства.

— Хоть бы главную книгу оставили, — вздыхал он, — по ней бы все легче стать на путь истинный делопроизводства.

Без своих привычных книг, журналов, пронумерованных дел писарь был как без рук.

— Ничего, — утешал его старшина, — помаленьку опять обрастем… Оперимся.

Для большей строгости старшина напялил на себя нагрудный знак своего чина. Правда, знак был старый, царского времени.

— Заместо Николая надо бы теперь заделать сюда портрет Колчака, — говорил писарь, любуясь на значок.

— Со временем все на своем месте будет, — утешался старшина.

Первым делом начальство решило выгнать из своей волости новобранцев на призыв.

— До чего же это допустили, — будто каялся задним числом старшина, — бога нет, царя нет. И старшина для них не власть.

Старшина и писарь обмозговали действовать насчет новобранцев через сельских милицейских. В сельской милиции служили деревенские же мужики. Служили они в порядке отбывания сельских повинностей, как любой сотский и десятский. Оружия они не имели и по сути только в делах старшины числились должностными лицами.

— Пиши им строго, — повелел старшина, — пускай по наружному виду ловят всех новобранцев и доставляют арестным порядком сюда.

До самого обеда начальство сочиняло циркуляр. Напишет писарь, а старшине покажется мало строгости.

— Заново пиши, — приказывает старшина, — так, чтобы и тем и этим страху нагнать.

За неисполнение циркуляра начальство посулило расстрел и новобранцам, и сельским милицейским. Циркуляр разослали по деревням с нарочными.

После обеда начальство аккуратно пришло в волость.

— Что бы нам еще такое сотворить? — почесал старшина затылок.

Писарь тоже почесал затылок. Оба не знали, за что приняться. Однако до самого вечера чинно и строго просидели за присутственным столом.

На другой день точно в свое время опять пришло начальство в волость.

— Ну что тут? Какие дела на очереди? — спросил старшина.

— Шашки я с собой захватил, — сказал писарь несмело.

Старшина прямо на дыбы поднялся.

— Спрашиваю я об делах: ответ какой от милицейских?

Смиренно отвечал писарь:

— Ни ответа ни привета… Подождем еще денек. Авось подъедут…

— Ждать-то оно ждать, а за просрочку кому отвечать доведется?

Старшина прошелся по комнате, стуча сапогами.

— Кругом черт-те знает что деется, а ты — шашки, — сказал он строго. Потом подсел к столу и добавил тихо: — Расставляй!

Писарь вскочил, подбежал к двери и накинул крючок.

— Ходи. Белые начинают, — приказал писарю старшина.

Запираться начальству было и незачем: ни один человек не заглянул в волость за день.

В прежнее время дела́ у мужиков всегда находились в волости.

Кто приезжал выправлять документ на лошадь, кто заверял подпись старосты. А тут точно сговорились: ни один не являлся в присутствие. Разве зайдет кто из именитых для одобрения начальства.

— Ну что слыхать? — спрашивали они.

— Дела идут, контора пишет, — отвечал старшина. — Силюсь вот дамку запереть.

— С новобранцами-то как?

— Ловить их надо, — размахивал старшина руками, — распустили бразды правленья.

— Поймаешь их, — вздыхали именитые, — наши-то все сбежали…

— Да что наши, ардашевские, — кричал старшина, — по всем деревням вылавливать новобранцев.

Сообща с именитыми волостное начальство сочинило новый циркуляр. Сельским милицейским приказывалось: «изловить всех новобранцев по наружному виду и, не останавливаясь перед побоями или расстрелом их, представлять живыми или мертвыми в волостное правление. Если же не будет выполнен в точности сей циркуляр, тотчас выехать всем сельским милицейским в волостное правление, и с ними разговор будет военно-полевой…»

Циркуляр этот одобрили все именитые.

— С ослушниками много разговору не может быть, — сказал Ераст Хоромных.

Циркуляр разослали с верховыми гонцами. Опять ждали день, другой — ни новобранцев, ни самих милицейских.

— Я им пропишу! — кричал старшина. — Всех под суд отправлю!

На третий день поутру прискакал из вершининской сельской милиции гонец с донесением.

Старшина и писарь вышли навстречу гонцу из присутствия. Гонец соскочил с коня и, забежав на крыльцо, сунул старшине пакет:

— Вот вам.

В пакете было донесение вершининской милиции:

— Да-а, — протянул старшина, прочитав донесение, и медленно снял свой нагрудный знак, — подпольно доведется действовать…

— Да, — протянул и писарь, — может, недолго задержатся каратели в тайге. Небось уж скоро и вернутся. А пока что придется закрыть присутствие…

— Как бы в Ардаши не заявились смутьяны эти, — забеспокоился старшина.

— Рисково пребывать нам тут…

Начальство торопливо удалилось из волости.

В воскресенье совсем неожиданно раздался с ардашевской колокольни звон.

— Жив попишка-то! — удивились прихожане.

— А может, другого прислали из епархии?

Пришло и понаехало народу со всех окружных деревень. Стекались к храму прихожане не столько из-за обедни, как потолковать о мирских делах.

Сошинский грамотей и законник Тевделей собрал вокруг себя целое толпище в церковной ограде.

— Урал уже взятый красными, — ораторствовал он, — белые валом валят в отступную… Из Омска все белочехи выехали…

Мазаловские мужики докладывали про ардашевских большевиков:

— Не менее трехсот набрал Елисей Бастрыков войска.

— Какое там триста! Полтысячи, — перебивали другие.

— На выручку Отесову набирает.

В самом разгаре галдежа из своего дома показался поп. За ним следом вышли старшина и волостной писарь, чужедеревенские богатеи Платон Шевердин, Никита Ушанов и ардашевские именитые. Все они потянулись за попом к церкви, как апостолы за Христом.

Батюшка шел торжественно, через очки озирая прихожан. Был он в шелковом подряснике и с посохом в руке.

В церковной ограде он смиренно поклонился народу и без остановки прошел в церковь. Именитые не отставали от него. Чуть только на паперти задержался старшина.

— Ну, чего вылупили глаза? — обернулся он к мужикам. — Давай все в храм.

— Дело полюбовное, — сказал кто-то из мужиков ему в ответ, — силком не погонишь молиться…

То ли приказный зазыв старшины не понравился мужикам — уперлись они, остались в ограде судачить про мирские дела.

Кроме именитых в церковь пошли только женщины и старики.

Перед службой батюшка облачился в самую дорогую ризу. На голову напялил бархатную камилавку. Однако обедню служил торопливо. И закончил служение куцо, без всякой проповеди.

Еще не все старухи выбрались из церкви, а отец Никандр был уже в церковной ограде, повел разговор с мужиками, как проповедь:

— Во имя отца, и сына, и святого духа.

Потом с пятого на десятое: с бога на царя, с царя на Керенского, с Керенского на большевиков и доехал настоятель до спасителя России адмирала Колчака. И тут круто свернул от спасителя на Елисея Бастрыкова.

— Смустители от сатаны! Вот кто они, эти большевики! — раскричался батюшка на блудных сынов своего прихода.

Сквозь толпище протискался к настоятелю дед Арсень.

— Ежели Бастрыков смуститель, кто же тогда Морозов? — смело спросил он попа. — Из-за него, Морозова-то, кровь наша пролита, огню нас предали…

— Одна у батюшки лавочка с Морозовым, — поддержали старика мужики.

— Тихо вы, горлопаны! — крикнул старшина. — Тут вот Никита Андреевич новость хочет сказать.

Все на время приумолкли. Никита Ушанов стал рядом с попом, лицом к народу обращенно. Начал он говорить о том, как вчера через Мазалово проезжали нарочные от капитана Лужкина.

— Один ефрейтор, другой рядовой, — говорил он, — вот они обсказывали… С рапортом они, стало быть, к генералу едут… Что-де окончательно разбили отесовских разбойников…

— Чать, у карателей сила, а у Отесова что? — замахали кулаками именитые. — Шантрапа, а не войско у, Отесова.

С задних рядов протискались вперед курские и пензенские мужики, сородичи погорельцев и расстрелянных.

— К чему это уж врать-то? — загалдели они вперебой именитым. — Это бабьи телеграммы…

— В Вершининой проучили милицейского. Кабы я вам ответить не довелось…

Поп и именитые пошли впопятную.

— Мы что, мы ради облегчения народу толкуем.

— Это для облегчения народу вы карателей вызвали? — наступал на них дед Арсень.

Поп зашагал к своему дому.

— К мирному житию призываю, христиане, — кричал он вперебой всем, — ибо поднявший меч от меча да погибнет.

Направо и налево расталкивал поп по пути своих прихожан.

— Проучить надо доносчиков! — грозно выкрикивали вслед ему мужики.

Именитые, вслед за попом, тоже трусливо стали утекать с площади.