Отёсовцы

Глава XXXIII

Дня через три после боя на Ардаш-реке Маврин Трофим и Алешка ехали по Иркутскому тракту в Туминск. Ехали они не на кляче теперь, а на рысаке мало-песчанковского мельника Перова. По рысаку и тележка была легкая, на железном ходу.

Не узнать было Трофима: разнарядился, словно приказчик какой, — шляпа широкая, косоворотка сатинетовая и поверх косоворотки чесучовый жилет. При жилете, честь по чести, и цепочка, и карманные часы.

Проехали уже верст двадцать пять, выехали за Халдеево. От жары, от пыли оба седока разомлели, тянуло обоих ко сну. Трофим позевывал вслух, то есть во всю ширь открывал рот и потягивался.

— О-о-о-ох, — точно выталкивал он из себя голос.

Алешка зевал потихоньку: чуть-чуть открывал рот и тонким голосом тянул:

— И-и-и-и-их!

Время от времени перекидывались словами.

— Трофим Яковлевич, а Трофим Яковлевич, — окликал Алешка Маврина, — много ли теперь времени?

Не спеша, степенно, по разделеньям вытягивал Маврин из кармашка часы, ловко открывал крышку и подносил к самому лицу Алешки:

— Сколько гласят?

— Перескочила уже стрелка за двенадцать, — отвечал Алешка.

— Полдень, стало быть, — поглядывал Трофим на солнышко.

Проехали с полверсты молча, и опять Алешка заговорил:

— Трофим Яковлевич, а Трофим Яковлевич, не здесь это наши тогда фокус подстроили над ардашевским начальством?

Оглядел Трофим покосы, пашни, мелкий березник по сторонам тракта.

— Нет, это подале еще, — ответил Алешке, — тут-то они уж пешаком перли. — Лицо Трофима расплылось от улыбки. — Под ручку тут прохлаждалися старшина с писарем…

Через каждую версту по правой стороне тракта стоял столб, перевитый бело-черной краской. На столбе две дощечки, на дощечках надписи: столько-то верст.

У двадцать восьмой версты напересек пути выбежали из березника три мужика.

— Обожди, стой! — крикнули строго на Маврина.

Разом перемахнули они через канавку сбоку тракта, подступили к ходку.

— Чего везешь? — злобно спросил один.

— Ишь, буржуазия — часики-бантики, — сказал второй.

— Видать, спекулянт! — кричал третий.

Не успел еще Трофим ни ответить, ни приветить, двое из мужиков начали шнырять руками в ходке, ворошить подстилку.

— Какой волости? Чего везешь? — еще ближе подступил к Маврину первый.

Маврин без особой торопливости соскочил с ходка.

— Везу я щетину в город, — сказал он, будто опешив.

— Вот и видать тебя, спекулянта, — крикнули мужики, — может, дружинник ты, доносить едешь золотопогонникам.

Тут только Алешка понял, в чем дело.

— Да мы свои, — закричал он обрадованно, — мы свои, товарищи…

Трофим глянул скоса на Алешку, буркнул злобно:

— А ты, милок, знай, где помолчать. Алешка прикусил язык.

— Щетину везешь? — не сбавляя строгости, продолжал первый. — А тебе разве неизвестно про запрет?

— Какой такой запрет, — повысил голос Маврин, — ежли я закупил на свои кровные деньги полпуда щетины…

Маврин сел в ходок и тронул вожжами.

— Права не имеете грабить проезжих, — сказал он.

Мужики вытянули из кармана револьверы, направили на Маврина.

— Стой, останови!

Маврин вздернул рысака. Все трое подбежали опять к ходку.

— Ворочай обратно, не пропустим в город…

— На каких правах это? — спросил Маврин. — Самоправство?..

— Нам приказ от командующего Ардашевским фронтом Воропаева не пропускать никого в город с товаром. А с такими перекупщиками у нас совсем особый разговор…

— Чего с ним разговаривать-то! — кричал другой. — Я его видел где-то, спекулянта. Личность знакомая…

— Реквизиция — и кончено, — суетился тут же и третий.

Трофим соскочил с ходка, прошел вперед и засунул руку куда-то под хомут. Из-под крышки хомута вытянул куцую бумажку.

— На, проверь, — сунул он документ одному из допросчиков.

Все трое уставились на бумажку.

— «Командующий Ардашевским фронтом Ми. Воропаев», — нараспев прочитал подпись под мандатом один из мужиков.

— Ну и кикимора ты бородатая! — расхохотался потом он. — Насмешку над нами подстроил…

Партизаны спрятали револьверы, один вытащил кисет с табаком.

— Ну ладно, покурим…

— А горячие вы ребята, — захохотал Трофим.

— Я ведь сразу понял, что вы свои, партизаны, — вмешался в разговор и Алешка.

Все закурили. Партизаны-«пограничники» совсем о другом стали расспрашивать теперь Маврина:

— Товарищ-то Воропаев в Ардашах еще?

— В округу выехал с Бастрыковым, — ответил Трофим, — Советскую власть учреждать. А молодых, что окрестили на Ардаш-реке, обучают другие командиры.

— А какие донесенья с Колыонского фронту? — допытывались партизаны.

Отвечал Трофим прямо рапортом:

— Капитана Амурова выбили из Колыону. Станция в наших руках. Два эшелона спустили под откос: один с оружием, другой с обмундированием.

— А насчет чего вы в город-то?

— Супруга-то Воропаева в городе, — сказал Маврин, — за ней.

— Небось ее уж сцапали беляки в заложницы, — вздохнул мужик.

— Как же это ее сцапают, когда фамилия совсем другая? — сказал Алешка. — Одно дело Воропаев…

Трофим по-военному козырнул пограничникам, тронул рысака.

— Сполняйте, что приказано, — сказал он на прощание.

Партизаны зашагали от тракта в березник. В березнике на привязи стояли три оседланных коня.

— Ловко ты разыграл их, — засмеялся Алешка, когда отъехали.

— А ты вот что, Олешка, — строго сказал Маврин, — не зная броду, не суйся в воду, а то влипнем еще, как капитан Лужкин на Ардаш-реке… По наружу нельзя судить…

После передышки мельниковский рысак пошел ходко. Только пыль извивалась позади ходка.

— Мы теперь в заграницу уж выехали, — сказал Алешка, — тут иго вампира Колчака начинается. Его территория.

Точно самому себе сказал Трофим:

— По программе-то, как папаша твой обсказывал, большевики, они и границ не признают… Раз «пролетария всех стран, соединяйся», — какая тут граница!

Здорово опустел Иркутский тракт. Раньше, бывало, конца-краю не видать — сотни подвод тянутся вереницей по тракту. Как в прорву какую возили в Туминск и хлеба, и дров, и сена. Все пожирал ненасытный город. А теперь до самых Семилужков ни один путник не попался навстречу.

В Семилужках Маврину и Алешке пришлось остановиться ненадолго. Посреди села, у большого моста, точно на сход собрались семилуженцы. Собрались они прямо на дороге, со всех сторон обступили телегу какого-то проезжего.

Проезжий стоял на коленях в своей телеге и, как оратор, с азартом говорил семилуженцам:

— И загнали их, как баранов, в Ардаш-реку. А на реке заграда… Ну и давай глушить с берегов: Отесов с того берега, а Воропаев с этого берега.

Семилуженцы слушали, прямо дух затаив. Слушали молча все, только один мужик от удивления, что ли, как-то вздрагивал временами.

— Ах ты ведь, ах ты, — выдыхал он сквозь зубы.

Алешка сразу, как подъехали к толпищу, соскочил с телеги, протискался вперед и уставился в самое лицо мужика-оратора.

— Ну, видит капитан — положение такое, что назад смерть, вперед смерть и на месте смерть, — продолжал мужик. — Подался он тогда, сукин сын, по течению реки вплавь. Ну, из рядовых тоже кое-кто увязался с ним. В безопасном месте и выбрались они на берег. Смазали лыжи к селу. Говорит капитан: «Поджигай, ребята, село. Повстанцы побегут тушить пожар — наши проберутся вперед». А в селе-то, в Ардашах, Воропаева сын стоял с отрядом…

— Стало быть, и сын его с повстанцами орудует? — спросил один из семилуженцев.

— Ну не поверите, — оглядел всех мужик-рассказчик, — сын-то Воропаева лет тринадцати малец. Вот не более этого парня, — показал он на Алешку.

Семилуженцы уставились на Алешку. Заерзал Алешка на месте, покраснел.

— Бежит, значит, капитан со своими молодцами к селу, — продолжал проезжий мужик. — А встречь ему…

Алешку прямо подмывало, еле удерживал он себя, чтоб не вмешаться, не рассказать, как было дело…

— Одним словом, и тут, подле села, попал капитан в ловушку, — говорил мужик. — Сын Воропаева палит со своим отрядом встречь капитану, а сам Воропаев подоспел к флангу. Начисто перебил, всех до одного уложили. Самого капитана отправили в царство небесное. Поутру нашли его у овина. Лежит рядом со своим верным дружинником Морозовым. А Морозов-то этот, ардашевский богатей, карателям, стало быть, продался, — закончил мужик свою речь.

— Неужто всех уложили? — удивился кто-то из семилуженцев.

— А это уж вам лучше знать, — руками развел проезжий мужик. — Много ли через ваши Семилужки обратно проехало карателей на Туминск?

Мужик тронул было коня, но потом опустил вожжи и тихо заговорил опять:

— На другой-то день в Ардаши переправился сам главнокомандующий Отесов. Наперво приказал собрать все оружье, что побросали каратели. Одних пулеметов шесть штук в целости-сохранности подобрали да сотни три винтовок… Словом, поживились оборужением повстанцы.

Заговорил мужик еще тише, шапку снял с головы и перекрестился.

— Двадцать человек легло и нашего брата в бою на Ардаш-реке, — опечаленно сказал он, — да раненых подобрали не менее того числа… Раненых повезли в Ешимскую больницу, а убитых похоронили неподалеку от переезда, на пригорке. На похоронах-то и сказал сам Отесов речь народу. «Великое дело, — говорит, — мы начали. Это, — говорит, — начало, а ягодки впереди».

Мужик заметно повысил голос и, точно сам оратор, с азартом проговорил:

— Раз, говорит, — стало быть, это Отесов говорит, — мы по идее Советской власти восстали, надо до конца, до полного уничтожения белой гвардии воевать. А Воропаев говорит: «Все рабочие в городе за нас. И советская Красная Армия Урал перевалила уже». Словом, на похоронах митинг такой получился… Так вот, земляки, — круто оборвал мужик речь и дернул вожжами.

— Сынок, а сынок! — окликнул Маврин Алешку.

Алешка, выбравшись из толпища, пошел к своему ходку.

— Ну и дела, — покачал головой он по-взрослому.

Трофим тронул рысака.

— Тут теперь вся губерния заговорит про бой на Ардаш-реке, — сказал он.

Безлюдно было по Иркутскому тракту и за Семилужками. Только на четвертой версте после села попался навстречу спекулянт один.

Спекулянтов в те времена развелось прямо как собак нерезаных. Были они боязливые, трусливые, но в жадности своей очень уж пронырливы.

Спекулянт принял Маврина по одеже за своего и первым долгом начал расспрашивать: восстанавливается ли по селам закон-порядок? Где, как и что почем?

— А все спокойно по селам, — отвечал Маврин, — тихо повсюду.

Обрадовался спекулянт.

— Стало быть, правду пишут, — сказал он и тут же вытянул из кармана газету.

— «Сибирская жизнь», — прочитал Алешка в верхнем углу.

Спекулянт ткнул пальцем в середину страницы:

— Вот главное-то.

— А ну, почитай, сынок, — сказал Маврин Алешке, — без очков-то я не вижу.

— Отесова-то турнули! — захохотал спекулянт.

Своими глазами Алешка прочитал в газете:

— Вот это ловко, — сказал Трофим серьезно.

Спекулянт точно опомнился. Засуетился он, принял вожжи.

— Так по селам спокойно? — еще раз спросил он. — К Ардашам-то проеду?

— Проедешь, проедешь, — делово отвечал Маврин.

— Ну, спасибо тебе, — сказал Трофиму спекулянт, — у меня в Ардашах закупщик, Иван Николаевич Морозов… Ждет небось… — Потом спекулянт вдруг заговорил тихо: — А ты, друже, не по тракту в город-то въезжай, а у Креста сверни, мимо спичечной фабрики вали, а то у казармы взяточники полковника Зелинского засели. Документы проверяют.

— Спасибо за удопреждение, — сказал Маврин, — хоть у нас документы справные.

— Какие ни на есть документы, все равно взыщут взятку, — сказал спекулянт.

Вволю нахохотались Трофим с Алешкой, как отъехали от спекулянта.

— А знаешь, — делово сказал потом Алешка, — нам на спичечную фабрику ведь и надо-то… Антропов-то ведь там. Подпольно ведет он агитацию средь рабочих.

Трофим пощупал голенище правого сапога. За подклейкой был спрятан пакет от Михаила Бударина подпольному комитету большевиков.

— Пакет-то мы передадим Антропову, а потом к маме на Якимовскую улицу… Вот радости-то будет маме, — сказал Алешка. — Она ведь про тятю совсем ничего не знает.

— Эх, разбросало семью-то вашу, — сказал Трофим, — отец там, мамаша тут, а Алёна Михайловна в тайге.

— Лена-то вернется из Мало-Песчанки в Ардаши. Она в штабе у тяти будет писарем теперь. Словом, вся наша семья соберется в Ардашах.

Заговорил Трофим о другом:

— Ежели, как папаша-то говорит, подымутся рабочие в Туминске, не устоять будет белогвардейскому правительству и до осени. Одолеет Красная Армия беляков.

— Это уж так, — сказал Алешка. — Красная Армия от Урала, а мы, партизаны, здесь.

Маврин вытянул кисет, стал закуривать. Огонь выбивал он кресалом из кремня. При этом по привычке приговаривал:

Потом затянулся табачным дымом, вздохнул и сказал:

— А правду говорит главнокомандующий: великое дело мы начали.